Сладость на корочке пирога - Брэдли Алан

Слева от меня был маленький стол с телефоном, телефонным справочником, вазочкой, в которой стояли красные и розовато-лиловые анютины глазки, и большой книгой. Учетная книга!

«Тринадцать селезней» явно не пользовались популярностью у постояльцев: на развороте были указаны имена путников, останавливавшихся тут не только за последнюю неделю, но и ранее. Мне даже не пришлось листать страницы.

Вот оно:

«2 июня, 10:25. Ф. Кс. Сандерс, Лондон».

Больше никаких постояльцев не было ни накануне, ни после этого.

Но Лондон? Инспектор Хьюитт говорил, что погибший приехал из Норвегии, и я знала, что инспектор, как и король Георг, не легкомысленный человек.

Ладно, на самом деле он сказал не так, он заметил, что погибший недавнопобывал в Норвегии, а это совсем другой коленкор.

Но я не успела обдумать этот вопрос, потому что сверху послышался шум. Это снова был Тулли, вездесущий Тулли. По его тону я определила, что Мэри опять провинилась.

— Не смотри на меня так, детка, иначе я заставлю тебя пожалеть об этом.

На этот раз он тяжело топал вниз по главной лестнице! Через несколько секунд он меня увидит. Только я было собралась рвануть к парадной двери, как прямо перед входом остановилось черное такси, крыша которого была завалена багажом, а из окна торчали деревянные ножки штатива для фотоаппарата.

Тулли на миг отвлекся.

— Приехал мистер Пембертон, — сказал он театральным шепотом. — Он рано. И что же, девочка моя, я тебе говорил, что так и будет, верно? Шевелись давай, убери грязные простыни, а я пока найду Неда.

Я определенно поставила рекорд! Бегом обратно мимо спортивных картинок, в задний вестибюль и наружу во двор.

— Нед! Пойди займись багажом мистера Пембертона.

Тулли был прямо позади меня, он тоже шел во двор. Хотя меня сразу же ослепило яркое солнце, я увидела, что Неда нигде нет. Должно быть, он закончил разгружать грузовик и пошел заниматься другими делами.

Не успев даже подумать, я запрыгнула в кузов и распростерлась рядом с грудой сыров.

Глядя сквозь щели между сваленными сырными кругами, я видела, как Тулли вышел во двор, осмотрелся и вытер красное лицо фартуком. По его одежде я поняла, что он наливал пиво. Бар, должно быть, уже открыт.

— Нед! — заорал он.

Я знала, что он, стоя на свету, не заметит меня в грузовике, надо просто лежать тихо и не поднимать головы.

Я обдумывала это, когда к воплям Тулли присоединились еще несколько голосов.

— Тулли, дружище! — сказал один. — Спасибо за пинту!

— До встречи, — добавил другой. — Увидимся в следующую субботу.

— Скажи Джорджу, что он может поставить рубаху на Морскую Звезду. Только не забудь уточнить, на чью рубаху!

Одна из тех глупых шуточек, с помощью которых мужчины пытаются оставить за собой последнее слово. Ничего даже отдаленно смешного в них нет. Тем не менее все смеялись над остротой и, наверное, похлопывали себя по коленям, и через мгновение я почувствовала, как грузовик просел под весом двух человек, тяжело взобравшихся в кабину. Двигатель завелся, и мы начали сдавать задним ходом.

Тулли жестами показывал, куда ехать и какое расстояние осталось между кузовом и стеной дворика. Я не могла выскочить из грузовика, не попав прямо ему в руки. Надо ждать, пока мы не выедем за ворота и не окажемся на дороге.

Последнее, что я увидела во дворе, был Тулли, идущий обратно к входной двери, и «Глэдис», прислоненная к куче старого хлама.

Грузовик завернул за угол и ускорился, и меня придавило повалившимся кругом уэнслидейловского сыра, протащившим меня по грубому деревянному полу. К тому времени, как я высвободилась, деревья по краям шоссе, мимо которых мы проносились, слились в зеленую изгородь, и Бишоп-Лейси исчезал вдали.

Поздравляю, Флейв, может быть, ты больше никогда не увидишь свою семью.

Хотя на первый взгляд эта идея показалась мне весьма привлекательной, я быстро сообразила, что буду скучать по отцу — во всяком случае чуть-чуть. Без Дафны и Офелии я быстро научусь жить.

Инспектор Хьюитт, конечно же, уже пришел к выводу, что это я совершила убийство, сбежала с места преступления и теперь плыву на грузовом пароходе в Британскую Гвиану. Он разошлет весть во все порты — следить, не появится ли одиннадцатилетняя убийца с косичками и в джемпере.

Как только они сложат два и два, полиция тут же отправит погоню по следу беглянки, пахнущей, как сырная лавка. Значит, мне надо найти место, где помыться, например ручей на лугу, где можно будет постирать вещи и высушить их на кусте ежевики. Естественно, они допросят Тулли, поджарят Неда и Мэри и вычислят, как я сбежала из «Тринадцати селезней».

«Тринадцать селезней».

Я всегда удивлялась, почему люди, придумывающие названия для наших постоялых дворов и трактиров, напрочь лишены воображения. Как однажды рассказала мне миссис Мюллет, «Тринадцать селезней» получили свое имя в XVIII веке, когда лендлорд просто сосчитал, что в ближайших деревнях есть двенадцать «Селезней», и добавил к этой цифре еще один.

Нет чтобы дать гостинице какое-нибудь полезное название, например «Тринадцать атомов углерода». Название, которое могло бы служить памятной подсказкой. Тринадцать атомов углерода в тридециле, производным которого является болотный газ, метан. Какое чудесное полезное название для паба!

«Тринадцать селезней», надо же! Позволь мужчине придумать название для какого-нибудь места, и он назовет его в честь птицы!

Я все еще размышляла о тридециле, когда мимо грузовика промелькнул круглый известковый камень. Он выглядел знакомым, и я почти сразу вспомнила, что это указатель поворота на Доддингсли. Через полмили водителю придется притормозить — хотя бы на секунду, — перед поворотом направо, в сторону Сант-Эльфриды, или налево, к Незер-Лейси.

Я скользнула к заднему борту кузова, как раз когда заскрипели тормоза и машина начала замедлять ход. Через секунду, словно десантник, прыгающий с борта вертолета, я выпрыгнула из кузова и приземлилась на четвереньки на дорогу.

Не оглянувшись, водитель повернул налево, и когда тяжелый грузовик, нагруженный сырами, скрылся из виду в клубах пыли, я направилась к дому.

Меня ожидала утомительная долгая прогулка к Букшоу через поля.

9

Думаю, что долгое время, после того как моя сестра Офелия умрет, когда я буду вспоминать о ней, мне будет первым делом приходить на ум ее бережное прикосновение к роялю. Усаживаясь за клавиатуру нашего старого «Бродвуда» в гостиной, Фели становится совсем другим человеком.

Годы практики — хоть сдохни — даровали ей левую руку Джо Луиса и правую красавчика Бруммеля (по крайней мере так говорит Даффи [25]).

Поскольку она играет так прекрасно, я всегда чувствую необходимость вести себя с ней особенно мерзко. Например, когда она играет какую-нибудь раннюю вещь Бетховена, звучащую так, словно ее украли у Моцарта, я бросаю любое свое занятие, что бы я ни делала, и с небрежным видом направляюсь в гостиную.

— Первоклассная работа ластами, — говорила я, достаточно громко, чтобы перекрыть звуки музыки. — Шлеп! Шлеп! Шлеп!

У Офелии молочно-голубые глаза, мне нравится думать, что у слепого Гомера были точно такие же. Хотя она играет почти весь свой репертуар по памяти, время от времени она двигается к краю стула, сгибается в талии, как автомат, и, щурясь, вглядывается в ноты.

Однажды, когда я заметила, что она похожа на слепого кролика, она вскочила со стула и чуть не прибила меня свернутыми в трубочку нотами сонаты Шуберта. Офелия лишена чувства юмора.

Перебравшись через последний холм и увидев Букшоу, раскинувшийся с противоположной стороны поля, я задохнулась от восторга. Именно с этой точки обзора и в это время суток он нравился мне больше всего. Когда я приближалась с западной стороны, старый камень светился мягким шафрановым светом в лучах садящегося солнца, на фоне пейзажа напоминая заботливую курицу-наседку, сидящую на яйцах, а над головой довольно развевался «Юнион Джек».