ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК - ОБЭРИУТЫ

– Ну как? Что слышно новенького? – спросил он, не надеясь услышать новенького.

74 Беседуя о погоде и о поезде и о том, что в городе пыльно, проводил Ваня гостей до веранды. Опять вышел на дорогу и снова принялся ходить вдоль канавы, надев вместо шляпы платок, с завязанными в узелки концами.

Дневные гости были почти в сборе… Сидели на скамеечках и на принесенных из комнат буковых стульях, играли в фанты, когда совершенно неожиданно появился Психачев, собиратель гадостей, так он острил сам над собой.

– Вот видите,- приветствовал он рукой и словами вышедшую на веранду Зою Федоровну,- я не забыл, что сегодня день вашего рождения. Хотя и без приглашения, но приехал.

Это был довольно грузный, пожилой человек, желтолицый, с слегка вьющимися седыми волосами, одетый в высшей степени неряшливо. Брюки у него кончались фестонами, жилет был покрыт жирными пятлами.

Поздоровавшись, опять ушла Зоя Федоровна хлопотать по хозяйству.

Гости все время перебрасывали платок и произносили слова, время от времени вставали на колени, стараясь не запачкать платья. Темно-синяя каскетка Вани Галченко, стоявшая на отдельном стуле, постепенно наполнялась. Карандашики, перочинные ножички, брошки, кольца, записная книжечка блестели в ней на солнце.

Прислуга, высунувшись из дверей веранды, радостно смотрела на приехавших повеселиться. Полная, румяная, босая, веселая, она любила гостей Зои Федоровны, всегда вежливых и предупредительных. Сейчас она смотрела, как Павлуше Уронову, солидному и противящемуся, завязывают глаза, как сажают его на табуретку, как лысый Сеня Ипатов держит каскетку, наполненную вещицами, а птичка, став на цыпочки и вынув карандаш в серебряной оправе, тоненьким голосом, задыхаясь от смеха, спрашивает, что этому фанту делать. И Павлик Уронов, подумав, придавая своему голосу замогильный характер, произносит: – Вращаться на одной ножке.

И видит растрепанная прислуга, что там, где стоит металлический розовый шар у клумбочки цветов, Ваня Галченко, подняв ногу и скрестив руки на груди, начинает вращаться.

75 – Еще, еще,- кричат все и аплодируют. И он вращается все быстрее и быстрее. Птичка вынимает записную книжечку из каскетки и опять спрашивает: – А этому фанту что делать? – И задорно смеется.

Опять думает Павел Уронов и, подняв руку вверх, возможно выше, возглашает: – Кормить голубей.

И, вытянув шею, Даша видит, как расставляются стулья в один ряд, как садятся гости и как быстро поворачиваются головы, и видит она, что Наденьку поцеловал Куку.

После обеда стала сходиться вечерняя публика, то есть дачники. Становилось свежо, и Зоя Федоровна раздала гостям свои теплые вещи. Дамы получили платок, жакетку, шарф. Уронову она накинула на плечи малиновую бархатную кофту, предназначенную к перешивке и потому захваченную.

Началось демонстрирование талантов.

Уронов декламировал: Качает черт качели Мохнатою рукой…

Он декламировал громко, блестяще, и его синий костюм приятно выделялся на фоне зелени.

Паша, запинаясь,- свои стихи.

Шансонетку про клоуна исполнила птичка.

Психачев, положив ногу на перекладину забора, беседовал со Свистоновым.

– Понимаете, я для вас интересный тип. Возьмите меня в герои. Я дал по морде австрийскому принцу, и за мной бегают женщины. Это все тля там собралась. Охота вам с ними возиться,- посмотрел он на гостей,- Я – другое дело. Что? слушаете? Хотите, я про них всех расскажу вонючие случаи? Ладно? А вы меня не забудьте! Обязательно вставьте. Выньте записную книжку и записывайте.

Свистонов, улыбаясь, вынул аккуратную книжечку.

– Я доктор философии. Не верите? Вы можетеописать меня со всей моей слюной и со всеми моими вонючими случаями. Да, я честолюбив. Скажите, вы талантливы? Вы гениальны? Вы хорошо меня опишите.

Я хочу, чтобы все на меня показывали пальцем. Фамилию оставьте ту же – Психачев. Это звучит гордо.

– А женщины действительно за вами бегали? – спросил Свистонов, улыбаясь.

76 – Я вам расскажу. Знаете – озера, Швейцария и тому подобная ерунда. Я был студентом, я ее мучил на фоне гор, мучил и не взял.

– Не смогли? – спросил Свистонов.

– Мне нравится мучить женщин.

– ^ Знаете, это старо, это не годится для романа.

Свистонов, опустив книжку, играл карандашиком, прикрепленным серебряной цепочкой к карману.

– Попробуем иначе подойти к вам,- сказал он.- Вы – тихий, незатейливый человек, любящий мелочи жизни. Вас не влекут мировые вопросы, потому что вы знаете, что с ними вам не справиться. В вас не творческое, а бабье любопытство. Вы слушали философию из любопытства и ботанику изучали из любопытства…

– Да знаете ли, я и в университет поступил, чтобы его охаять. Без всякой веры философию изучил и докторский диплом получил, чтобы над ней посмеяться.

– В вас есть нечто не от мира сего,- пошутил Свистонов.

– Жизнь моя пропадает, художественно построенная жизнь! – горестно воскликнул Психачев.- Сам я не могу написать о себе. Если б мог, к вам бы не обратился.

– Все это романтика,- сказал Свистонов, пряча карандаш.- Поинтереснее расскажите.

– Какого же тут черта романтика,- стал брызгаться слюной Психачев, приблизив свое лицо к лицу Свистонова.- Человек всю свою жизнь прожил с желанием в,се охаять и не может, ненавидит всех людей и опозорить их не может! Видит, что все его презирают, а их на чистую воду вывести не может. Если бы я имел ваш талант, да я бы их всех под ноготь, под ноготь! Поймите, это трагедия! – Это происшествие, уважаемый Владимир Евгеньевич, а не трагедия.

Раздалось: Не счесть алмазов в каменных пещерах…

Психачев молчал, молчал и Свистонов.

Темнело.

В окнах дома, ярко освещенного, видны были силуэты, державшие друг друга в объятиях, медленно идущие.

77 – Неужели я, по вашему мнению, не интереснее этих людей? – прервал молчание собеседник Свистонова.

– Это всё пустяки. Все люди для меня интересны по-своему.

– Я не об этом вас спрашиваю, не для вас, а вообще.

На крыльце, а затем в саду показалась Зоя Федоровна. Свистонов, заметив приближавшуюся белую фигуру, быстро проговорил: – Дайте ваш адрес.- И в темноте записал.

– Что же вы здесь стоите? – появилась Зоя Федоровна перед умолкшими.- Вы ведь танцуете? – обратилась она к Психачеву.

Психачев поклонился.

– Танцую, танцую, Зоя Федоровна.

Входя в дом, они столкнулись в дверях с Наденькой и ритмически двигавшимся за ней под музыку Куку.

– Куда вы? – Натанцевались. Идем в сад освежиться,- задыхаясь, ответила Наденька.

– Ладно, только смотрите, скорей возвращайтесь.

Наденька и Куку сели на скамейку.

– Луна,- сказал Куку,- это романтика. Но в наш трезвый век нам не нужна романтика… И однако, Наденька, уж такова подлость человеческой натуры, луна на меня действует. Вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь.

Он отодвинул ветку и продолжал: – Разные легенды, предания старины глубокой.

Мне хочется сейчас говорить под музыку, Наденька, о гибельных двойниках, о злых рыцарях, о прекрасной горожанке! Хотел бы я жить в те времена отдаленные.

Вижу я себя в готическом замке, в ночной классический час…

Поясняющим шепотом: – Полночь. И своего двойника. Он высок, пепельнобледен и манит меня за собой. Сам опускается мост, цепями гремя. Выходим мы в черное поле, и там мой двойник бросает мне перчатку и мы деремся, и мучаюсь я, ведь в замке высоком моем осталась жена молодая моя на одиноком покинутом ложе. Это вы, Наденька! – Это чудесный фильм,- ответила Наденька.- Как жалко, что музыка смолкла! 78 – Ах, Наденька, Наденька,- произнес Куку,- будьте воском в моих руках. Какого я из вас создам человека!… Мы будем жить тихо-тихо; хотя нет, мы будем путешествовать. Мы посетим достопримечательные страны, увидим памятники, пожалуй, и я прославлюсь, вот только ленив я ужасно…

– Я не брошу кинематографа,- покачала головой Наденька.

– Неужели и для меня не бросите? – стараясь говорить шутливо, спросил Куку.

– Смотрите, там Паша.

Действительно, Паша стоял на освещенном крыльце и искал глазами Наденьку в темноте сада.

Куку и Наденька замерли.

– Какой неприятный человек,- тихо сказал Куку.

Но Паша, постояв, нерешительно вернулся обратно.

Публика, покачиваясь, шумно расходилась.

Свистонов прошел за калитку с Ивановым.

– Мне говорили про вас, что вы – пренеприятный человек.

– Досужая сплетня,- ответил Свистонов, беря под руку Иванова.

– Писателем быть,- сказал Свистонов,- не особенно приятно. Надо не показать много, но и не показать мало.

– Прежде всего не следует причинять горя людям,- заметил Иванов.

– Конечно,- ответил Свистонов.- Какая сегодня тихая ночь! Какой прелестный человек Иван Иванович Куку! Прелестнейшие устремления! Необыкновенная тяга к великим людям! Вы давно с ним знакомы? – спросил он у Иванова.

– Да лет пять.

– Скажите, чем вы объясняете, что он…