Блуждающие токи - Вильям Александров

Они замолчали, и Киму показалось, что по лицу Лаврецкого словно тень прошла.

— А я уверен, что все будет хорошо, Игорь Владимирович! — Ким подошел к балконной двери, еще больше раздвинул шторы. — Поправляйтесь скорей, заканчивайте расчеты и выходите. Суетней всякой вам больше заниматься не придется — ее возьмет на себя Федор.

— Значит, на его долю вы только суету оставляете? — улыбнулся Лаврецкий. — Незавидная участь.

— Ничего. Он для этого, можно сказать, создан. В общем, я уверен — все будет отлично. Только вы быстрей поправляйтесь, Игорь Владимирович. И возвращайтесь!

И опять мы остановились у моих ворот. Лил бесконечный дождь, укрыться было негде, мы прижались к газетному киоску, холодные капли падали за ворот.

Я представила, что ему еще ехать через весь город, туда, к себе, и мне жутко стало.

— Хватит, Кимушка, езжай… Тебе ведь далеко добираться.

— Ничего, — сказал оп весело, — я привычный. — И вдруг добавил — Хорошо, что навестили Старика. Видишь, даже он одобряет Федора. Даже благодарен ему. А ты все злишься. Отчего Хатаев злит тебя?

— Не знаю. Фамилия раздражает.

— Чепуха.

— Конечно. И еще… Мы все время говорим о нем… Ты замечаешь? Даже сейчас не можем забыть, что есть на свете какой-то Хатаев. Почему это?

Мы встретились с ним глазами, и я увидела: он растерялся

— В самом деле… Все время он здесь… Как привидение! — Он помотал головой и вдруг сказал в сердцах: — А ну его к черту!

О Хатаеве мы больше не говорили. И вообще, кажется, больше не говорили Он гладил мое мокрое лицо. Целовал глаза. Он любит целовать мои глаза.

Целует и молчит.

А я все жду, когда же он скажет…

А может, никогда?

Уже около часу ночи.

И я решаюсь:

— Послушай, — говорю я, — может, ты не поедешь домой… ведь так поздно…

— Куда же я денусь? — спрашивает он удивленно.

— Останешься у меня.

— А мама? У вас ведь одна комната.

— Ну и что же? Я постелю себе на полу.

— Нет, — сказал он, подумав, — я так не могу. Да и мои там опять волноваться будут.

— А хочешь, — говорю я и слышу, как вдруг начинает толкаться в грудь мое сердце, — хочешь, я поеду с тобой… К тебе…

Несколько секунд он напряженно вглядывается в мое лицо, я чувствую, как вздрагивают его пальцы. Он отводит со лба мои волосы, целует их, прижимается щекой к моей щеке и говорит глухо, глядя куда-то в сторону: — Понимаешь… Мать… Она болезненно все это воспринимает. Надо немного подождать… Совсем немного… я что-нибудь придумаю…

Я стою молча. Ну, что я могу сказать? Что еще я могу сказать! И сердце затихает. Я уже не слышу его. Мне кажется, оно остановилось совсем, и в какой-то момент я начинаю задыхаться, не хватает воздуха… Это длится одно только мгновенье. Только одно мгновенье. Потом все проходит. Становится как-то очень спокойно… И так же спокойно, с холодной ясностью вдруг приходит странная мысль: если бы на его месте был Хатаев, он не колебался бы. Ни секунды.

Боже мой, все было бы так просто!

16

Несколько дней Федора почти не видно было в лаборатории, он появлялся, выхватывал из стола какие-то бумаги и тут же снова уезжал вместе с директором и Ганиевым. Вид у них всегда был чрезвычайно озабоченный.

Жора стоял у окна и в духе футбольного репортажа комментировал все происходящее внизу, у подъезда.

— Внимание! Директор и Ганиев идут по правому краю, приближаются к площадке, хотят обойти Федора, но он преграждает им дорогу. Короткий, неравный поединок, Ганиев устремляется вперед, но Федор намертво блокирует директора, пытается изменить направление его движения, схватка, финт вправо, финт влево, подкат, Федор оттесняет директора обратно к машине. Так… Пройдена линия защиты. Они садятся в машину, они отъезжают, итак, один-ноль в пользу Федора. Схватка продолжается. Судя по тому, что Федор при полном параде, даже галстук надел, чего с ним никогда не бывало, я думаю, не ошибусь, если скажу, что именно сегодня окончательно решится исход этого темпераментного, захватывающего поединка… Прошу всех быть наготове!

Жора оказался прав. Федор приехал в конце дня необычайно торжественный, с горящими, беспокойными глазами, чувствовалось, что он не может стоять на месте, он все время двигался, его сжигало какое-то внутреннее возбуждение, оно искало, требовало выхода, оно клокотало у него в горле, трепетало в каждом жесте.

Его о чем-то спрашивал Гурьев, что-то говорил ему Жора, но он ничего не слышал, может быть, даже не видел, он оглядывал столы, шкафы, приборы, что-то, видимо, прикидывал, соображал.

Он попросил никого не уходить, вышел ненадолго, потом вернулся, подошел к своему столику.

— Несколько минут внимания, — произнес он громко, и все почувствовали, что за этой вроде бы ничего не значащей фразой кроется нечто чрезвычайно важное — Нам дали новое помещение, через день-два — будем переезжать

Какое-то мгновение было необыкновенно тихо, потом поднялся невообразимый шум. Жора, приложив ладони ко рту, исполнял туш, Ким бросился выяснять, где находится новое помещение, а Семен Борисович переспрашивал Женю, силясь понять, что сказал Хатаев.

Федор поднял руку.

— Это здание, которое предназначалось Сельхозпроекту, на улице Октябрьской, угол Чехова. Но Сельхоз-проект получит другое. Им там все равно тесно, а мы переедем вместе с нашим институтом. Нам отдают целое крыло — пятнадцать комнат, небольшой зал, есть подвальные помещения, трансформаторная и гараж. — Он снова сделал паузу, но на этот раз было необыкновенно тихо, все напряженно ждали, что он скажет дальше — по всему было видно, что самое важное он еще должен сказать. И он сказал:

— Все это — все эти древние столы и стулья, шкафы прошлого века мы с собой не возьмем. Там будет все новое Но дело, конечно, не в этом, вы понимаете. Дело в том, что, оставляя здесь все это старье, мы должны оста вить здесь и весь наш старый стиль работы.

Он оглядел высокие, потемневшие стены, лепные украшения по углам, покрытые несколькими слоями штукатурки и пыли, посмотрел в окно, за которым виднелся вход к Дементьевне, и усмехнулся.

— Я понимаю, во всем этом есть своя прелесть, свое очарование прошлого. Но всему свое время. Сейчас двадцатый век на дворе, причем третья четверть двадцатого века. И давно пора усвоить требования сегодняшнего дня.

— В науке мы всегда были на уровне сегодняшнего ДНЯ- негромко сказал Гурьев, но его густой, плотный голос как-то сразу заполнил помещение. — Иногда впереди даже… — добавил он

— В теории — может быть. — Федор вскинул голову, — Но. понимаете, в том-то и заключается анахронизм, что чистая теория уже изжила себя в нашей области на данном этапе.

— Позвольте, — заволновался Гурьев, он даже привстал, — какая же это чистая теория, если прямым результатом наших исследований должна явиться универсальная система защиты?!

— Должна явиться! — Федор язвительно выделил последнее слово. — А она, как видите, до сих пор почему то не является!.. От нас ждут отдачу сейчас! Понимаете — сейчас, а не в будущем. И мы дадим ее сейчас!

Он обвел всех горящими глазами, и они все увидели, что спорить с ним сейчас бесполезно.

— Что для этого требуется? — продолжал он. — Четкость в организации работ, ритм, контроль и, главное, конечно, инициатива каждого. У нас теперь будет самостоятельный план производственного внедрения. Мы его обсудим совместно с производственниками, сами распределим, кто что будет делать, сами себе наметим конкретные задачи, составим график, и уже потом — все! Закон! Сами его установим, сами будем железно соблюдать.

Он опять обвел всех горящим взглядом, увидел настороженные, хмурые лица и весело сверкнул белыми зубами.

— Почему я завел сейчас этот разговор? Потому что понимаю: кого-то такой порядок, может быть, не устраивает. Ну, что ж, подумайте сейчас, пока не поздно, — насильно держать никого не будем, хотя, скажу откровенно, я очень надеюсь на всех. Я уверен, что если мы вместе возьмемся за это дело, то горы своротим, не сомневаюсь.

В тот день, когда он произнес свою тронную речь, я впервые увидела, что даже Жора потускнел. Состояние у всех, видно, было одинаковое. Я слышала, как Жора сказал Киму:

— Старик, что-то скверно во рту, вроде медяк подкинули… Может, смоем это дело?

— Хорошо бы, — сказал Ким, — но ведь он еще там, внизу.

Жора глянул в окно.

— Ничего. Сейчас отчалит. Директорский экипаж наготове…

Они стали собираться, а мне до ужаса тоскливо стало.

— Ребята, возьмите меня с собой, — попросила я. Они переглянулись.

— С удовольствием, — сказал Жора, — но, понимаешь, в этом заведении женщины не появляются…