На испытаниях - Ирина Грекова

- В оплот мировой цивилизации - райцентр Лихаревка, - ответил Скворцов. - Боевая задача - ознакомиться с рыночной конъюнктурой и, если удастся, что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная - сорок в тени, пятьдесят на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.

Томка зашлась окончательно.

- Идемте, Павел Сергеевич, - сказала Лида.

- Ну что ж. До свиданья, девочки, побеседовал бы с вами еще, да видите - нельзя. Будьте здоровы!

Дверь закрылась.

- Ревнует, - сказала Томка. - Видела, как нахмурилась?

- А ты зачем его заманиваешь?

- Просто так. Дурная привычка. Надо будет над собой поработать. Дружба, я считаю, выше всего, выше даже любви. А мне майор Скворцов даже не особо как-нибудь нравится, просто симпатичен, и не более. Развитый офицер, цитат много знает, и юмор у него есть, я это ценю. Но чтобы что-нибудь такое нет.

А Скворцов и Лида шли под солнцем, по пыльной дороге в сторону Лихаревки.

- Вы сердитесь? - спросил Скворцов. - Я что-нибудь не то накукарекал?

Лида засмеялась:

- Кукарекайте себе на здоровье. Мне-то что?

- Если что не так, я готов... Только скажите, куда мне меняться, и я изменюсь, честное слово.

- Никуда не надо меняться. Впрочем, нет, забыла. Сегодня вы сказали: "пятьдесят на солнце". Никогда больше так не говорите. Ведь термометр на солнце показывает вовсе не температуру воздуха, а...

- ...свою собственную температуру, - перебил Скворцов, - а он накален солнцем, конвекция, лучеиспускание и те де и те пе. Все знаю. Это я так сказал, для красного словца. Женщины это любят: "пятьдесят на солнце" - и глаза круглые.

- А вы многое говорите для круглых женских глаз...

- Есть такой грех.

Идти было километра два с половиной. Солнце и в самом деле палило жестоко. Дорожная пыль обжигала сквозь подошвы - наверно, в ней можно было испечь яйцо. При каждом шаге из-под ног поднимались пухлые облачка, похожие на разрывы шрапнели.

Сзади послышались ворчание и лязг.

Они отпрянули на обочину. С кастрюльным дребезгом к ним приближался грузовик, а за ним, до половины заслоняя небо, двигалась желто-серая пылевая завеса. Грузовик дохнул раскаленной вонью, завеса надвинулась, солнце исчезло, дышать стало нечем - густая пыль завладела всем. Это продолжалось несколько минут, после чего наступил как бы рассвет - в видимости и дыхании.

- Ну как вы, живы? - спросил Скворцов.

- Ничего. Только на зубах скрипит.

- Да, здешняя лессовая пыль, - дело серьезное. Долго не оседает и вообще... Кстати, какое у вас представление об аде?

Она почти сразу поняла:

- "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог"?

- Правильно! - обрадовался он. - Вы, значит, знаете эту песенку?

- Кто ее не знает?

Пошли вперед. "День, ночь, день, ночь мы идем по Африке", - напевал Скворцов. Он втайне любил петь и даже думал, что у него хороший голос, хотя никто, кроме жены, этого мнения не разделял; впрочем, она за последние годы стала колебаться. Когда он пел, то становился сентиментальным, вплоть до щипания в носу. Вот и теперь... "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, отдыха нет на войне солдату..."

- А вы были на войне?

(Этой, видно, тоже не очень понравилось его пение.)

- Был, - неохотно отвечал Скворцов.

- Летчиком?

- Технарем. Техником по вооружению.

- Ранены были?

- Два раза.

- Тяжело?

- Легко. "И только пыль, пыль, пыль..." Фу-ты черт, опять машина!

Все повторилось: лязг, вонь, пылевое облако. Отошли, переждали, опять пошли. "И только пыль, пыль, пыль"...

Еще одна машина.

- Куда это они все едут? - спросила Лида, размазывая грязь по потному лицу.

- А на стройку. Видите?

Он указал направо, где виднелись очертания каких-то кирпичных руин. К ним подъехал самосвал, наклонил кузов и высыпал на землю свой груз. Послышался грохот бьющегося кирпича, красный дымок поднялся к небу, самосвал несколько раз качнулся взад и вперед, развернулся и уехал. На стройке не было ни души, только курганами громоздился битый кирпич да щерились брошенные в навал оконные рамы с выбитыми стеклами.

- А что здесь строится?

- По замыслу - баня районного масштаба. Только с водой какая-то неувязка получилась, неясно, откуда ее вести и кому платить? Пока три ведомства согласовывают вопрос, стройку законсервировали.

- А кирпич зачем возят?

- Бог их знает. Наверно, в целях выполнения какого-то плана. Может быть, плана сдачи утильсырья. Знаете, как у нас собирают утильсырье? Вот нашему научно-исследовательскому институту тоже пришла разнарядка: вынь да положь такое-то количество тонн металлолома. А откуда его взять? Все понимают, что глупо, а передоложить никто не хочет. Все-таки вышли из положения: изъяли из общежития железные кровати, автогеном порезали, сдали...

- И вы еще смеетесь?

- А что делать, плакать?

Они как-то несогласно помолчали.

- А может быть, все-таки... передоложить?

- Что вы сказали?

- Ничего, это я так...

- Вот у генерала Гиндина на стройке - каждый кирпич на счету, - сказал Скворцов. - Разбили - взыщут, генерал - со своего подчиненного, тот - с прораба, прораб - с рабочего...

- Значит, можно все-таки что-то сделать?

- Что-то можно. Но опасно. С риском для жизни...

Пыльная длинная дорога незаметно перешла в такую же пыльную длинную улицу. По обе ее стороны стояли неказистые дома двух сортов: деревянные серые избы и вросшие в землю глиняные мазанки, похожие на грибы. Все окна были наглухо закрыты ставнями, на улице - ни души, ни собаки. Только один какой-то случайный петух торопливо хромал, перебегая улицу и оставляя за собой в пыли четкую цепочку следов. Петух был угнетен и выглядел нездоровым.

- Кстати, тем временем мы с вами дошли до Лихаревки, видите?

- А где же все люди?

- Кто на работе, а кто дома спрятался, ставни закрыл. В такую жару люди без большой надобности на улицу не выходят. Слышите, какая тишина?

И в самом деле - тишина была мертвая, пыльная, убитая. Но вдруг ее нарушил громкий человеческий голос. Он кричал с резким грузинским акцентом:

- Товарищ майор! А товарищ майор! - Из окна дощатого сарая высунулся по пояс красивый седовласый мужчина необычайно благородной внешности - этакий располневший витязь в тигровой шкуре. Он размахивал руками и взывал: Товарищ майор, иди сюда, кацо!

- Кто это? - спросила Лида.

- А это и есть лихаревский князь, знаменитый Ной Шошиа.

- Моди, моди! - кричал Ной.

- Здравствуйте, Ной Трифонович, - учтиво поклонился Скворцов. - Вы видите, я не один, с дамой.

- И дама бэри! Пить-кушать будэм! Брат приехал из Рустави, родной брат, дзма! Шашлык есть, вино есть! Зурна будэм играть!

- Спасибо, нам нужно на базар, - сказала Лида.

- Какой базар? - Ной даже зажмурился от отвращения. - Это не базар, а один нуль! Говори, что надо, - все будэт! У Ноя Шошиа все есть!

- Большое спасибо, Ной Трифонович, - сказал Скворцов. - Когда-нибудь в другой раз.

- Вай мэ! - горестно закричал Ной.

Они пошли дальше.

- Вы с этим Ноем Шошиа хорошо знакомы?

- В том-то и дело, что нет. Но один раз я был у него в гостях, и этого достаточно, чтобы он полюбил меня, как родного. Видите, как выходит. У нас: друг - значит гость. У них наоборот: гость - значит друг. Удивительный народ.

- А трудно ему, наверно, здесь. Зачем он сюда приехал?

- Кто его знает? Прошлый раз намекал он высоким слогом на что-то особое, на какие-то удары судьбы. Что ж, возможно... Но вот мы, собственно, и достигли цели своего путешествия. Перед нами базарная площадь - так сказать, центр райцентра. Прошу обратить внимание.

Базарная площадь была довольно велика, но как-то неприютно вся покривилась в сторону. На нее выходило несколько магазинов, из которых открыт был только один; у остальных двери были заперты, преграждены брусьями и украшены огромными висячими замками. Посреди площади у длинной коновязи жевали черное сено пять-шесть лошадей, запряженных в телеги; все они одновременно, словно по команде, взмахивали хвостами, отгоняя слепней, - какие-то лошадиные автоматы. У запертых дверей магазина "Хлеб" ожидала на солнце кучка женщин в темных одеждах, с кошелками в руках. Все женщины были низко, по самые глаза, повязаны платками, а из-под платков виднелись мертвенные, известково-белые лица, похожие на маски.

- Это косметика, - пояснил Скворцов. - Чтобы не загорать. Мел, мука и еще что-то, чуть ли не зубная паста. Здесь загорелая женщина не котируется, не то что у нас, в Европе.

Посреди площади возвышался крытый рынок. Внутри было пестро от солнечных пятен и сияющих щелей. За столами шла вялая торговля: пять-шесть продавцов, два-три покупателя. Выбор товаров был скромен: мешочки с семечками и самосадом, куски синего, тощего мяса и тут же - пучки кудели, шерстяные носки, упряжь.

- Вот вам и лихаревский частный сектор. Что вас здесь соблазняет? Мясо? Семечки?

Лида отрицательно помотала головой.

- Хотите, я приценюсь к курице? Вот увидите, я мастер торговаться.