На испытаниях - Ирина Грекова

- Тогда пойдемте на улицу, там сейчас здоровая луна.

Он взял ее за руку и повел к выходу. В сенях они переступили через чьи-то ноги, вышли на крыльцо. Луна светила ярким, белым, великолепным светом. И вся ночь была великолепна - высокая, глазастая, бархатная. Каждая соломинка бросала отдельную тень. В окнах, за занавесками, в мутном тюлевом тумане пошатывались танцующие фигуры. Где-то в этом тумане, возможно, Теткин делал Лоре предложение...

- Хорошо бы! - сказала Лида. - Лучше Лоры ему не найти.

- В этих делах, знаете, решает не "лучше" и "хуже".

- А что решает в этих делах?

- Черт его знает. Но только не разум. Самый умный человек в любви дурак дураком.

- И вы?

- Отчаянный дурак. Но я и вообще-то не очень умен.

- А вас многие считают умным.

- Просто умею притворяться.

- Разве можно притворяться умным? Все равно что притвориться красивым.

- Многие женщины притворяются.

- А знаете, я что хотела у вас спросить... Генерал Сиверс, он что всегда... такой?

- Всегда. А разве вы его не знаете?

- Нет, только по книгам. Классик. Я даже вообще, к стыду своему, думала, что он уже умер.

- Нет, как видите - в высшей степени жив. Даже поразительно. Ничего не боится. И как это ему с рук сходит? Другому бы за десятую долю... А почему вы спросили?

Лида промолчала.

- Луна-то какая, - сказал Скворцов.

- Великая.

- А все-таки вы что-то хотели еще сказать про Сиверса.

- Да нет... Просто мне пришло в голову - наверно, глупость... Вот вы говорите: ничего не боится. А может быть, он тоже боится где-то глубоко внутри, но не позволяет себе - понимаете? Я как-то глупо говорю, не умею выразить.

- Нет-нет, говорите.

- Отсюда, может быть, и все странности его, клоунада какая-то. Ведь человек не может в себе что-то разрушить - даже страх, - не повредив себя самого... Нет, это все вздор. Я вообще в людях плохо разбираюсь.

- Напротив, очень даже хорошо разбираетесь, и я очень рад, честное слово, я о ваших словах буду думать. Давайте пройдемся по улице, вы будете говорить, а я - думать.

- Нет, знаете, я очень волнуюсь. Пойдемте в дом, посмотрим, как Лора?

Душный, прокуренный воздух обступил их как нечто жидкое. На диване сидела Лора со счастливым и перевернутым лицом. Положив голову ей на колени, младенческим сном спал Теткин. Лида подошла:

- Ну как?

- Предложение сделал, ну буквально руки и сердца. Говорит, лучше тебя не найду. Такая преданная, и двое детей готовых. Маша и Миша, как мячики. Значит, будет он их любить. Так меня растрогал своим отношением, прямо до глубины.

- Поздравляю, я очень-очень рада, - сказала Лида, но как-то задумчиво. Теткин ее беспокоил все-таки.

- Прямо счастью своему не верю, - прошептала Лора, - не может быть, чтобы мне такое счастье...

Тем временем Скворцов беседовал с хозяином. Майор Тысячный был пьян и необыкновенно речист. Свое "касказать" он теперь произносил небрежно: "каскать".

- Я тебя люблю, - говорил Тысячный, - за то, что ты, каскать, проходимец.

- Ничего себе комплимент, - отвечал Скворцов.

- Не-ет, ты проходимец, - качая пальцем, настаивал Тысячный. Согласись, каскать, что ты проходимец.

- А что ты под этим понимаешь?

- Проходимец? Это тот, кто везде, каскать, пройдет. Умный человек.

- Тогда другое дело. Только ты никому не говори, что я проходимец. Люди могут понять тебя превратно.

- Я люблю деловых, каскать, людей, - говорил, не слушая, Тысячный. Почему меня всякий должен тыкать коленкой, каскать, в одно место? Потому что я, каскать, не проходимец. А ты проходимец. Я тебя люблю. Дай я тебя поцелую.

"Что это их всех несет целоваться? - думал Скворцов. - Никогда не было на Руси такого обычая: в губы целоваться, да еще взасос. Это теперь его выдумали".

Он освободился, утерся, встал из-за стола и по высокому звону в ушах понял, что пьян в дугу, вдрезину, в бога или во что еще там полагается быть пьяным, - одним словом, пьян окончательно и бесповоротно. И когда это он успел надраться? Непостижимо.

Генерал Сиверс тоже был пьян, но пьян изящно. Он поискал фуражку, взял свернутый холст и сказал:

- Кажется, мы на пороге того, чтобы потерять образ божий, как говорили наши предки. Разрешите откланяться.

Подскочил Тысячный:

- Уходите, товарищ генерал? Погостили бы еще.

- Не могу, завтра вставать рано. Благодарствуйте. За картину особенно.

- Проводить вас, товарищ генерал?

- Ни в коем случае. Могу двигаться без посторонней помощи.

Несколько человек с шумом вышли на улицу, свалив по дороге какие-то грабли. Сиверс посмотрел на луну. Очки его вдохновенно блеснули.

- Прекрасная ночь. Знаете что? Я решил. Я пойду домой мазуркой.

- А разве вы умеете мазуркой? - нетвердо спросил Скворцов.

- Нет, но до дому еще далеко, я научусь.

Действительно, генерал двинулся в сторону дома мелкой боковой приплясочкой, отдаленно напоминающей мазурку. Оставшиеся внимательно следили, как удалялась в лунном свете темная подпрыгивающая фигура, сопровождаемая голубым облачком пыли.

- Что только делается! - вздохнула Лора.

- А что? Прекрасная идея, - закричал Теткин. - Может быть, я тоже желаю пойти домой какой-нибудь этакой румбой. - Он сделал несколько фантастических па.

- Это жалкое эпигонство, - держась изо всех сил, сказал Скворцов. Хорошо, что связную речь он терял в последнюю очередь.

- По домам, по домам! - вытанцовывал Теткин. - Девицы-красавицы, за мной!

Девицы-красавицы - Лора, Томка и Лида - шли за Теткиным, как куры за петухом. Скворцов прицепился было к ним, но Лида его отослала: им - в деревянную, ему - в каменную. Как он добрался до каменной - неясно. Кажется, светила луна, он шел, наступал на свою тень и смеялся. Потом был провал. Каким-то непонятным скачком он вдруг очутился у себя в номере. Соседи спали беззвучным сном трезвенников. Косая, извилистая трещина пересекала стену. Он сел на свою кровать. Кровать заговорила. Она спросила: "А ты как?" - "Ничего", - ответил Скворцов, стянул сапоги, добрался головой до подушки и сразу заснул.

А майор Тысячный, проводив гостей, постоял, сжав губы, у разоренного стола, сказал хозяйке: "Уберешь завтра" - и прошел к себе в горницу. Пьяным он уже не казался. Он поглядел на пустое место, где висели стога, сел за свой рабочий, так называемый письменный стол, отпер ящик и вынул папку. Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать.

"За сегодняшний вечер, - писал Тысячный, - генерал С. четыре раза проявлял объективизм..."

12

- Все ясно, - сказала Томка и зажмурила правый глаз.

- Ну что тебе ясно? Ровно ничего нет.

- Нет уж, Лида, ты не изображай. Передо мной изобразить трудно, многие пытались - не вышло. Я, ты знаешь, какая чуткая. Верно, Лорка, я чуткая?

- Оставь человека в покое, - ответила Лора. Она сидела с вышивкой на кровати, толстая, погасшая, и не вышивала, а ковыряла иголкой в зубах.

- Не нервируй, - крикнула Томка. - Не перевариваю, когда ковыряют. Ну чего ты переживаешь?

Лора вздохнула:

- Намекал вчера: погуляем, а сам вечером с Эльвирой в пойму пошел. И сегодня не видно. Верно, опять с ней.

- Подумаешь, с Эльвирой! Стоит из-за этого ковырять! А ты плюй, вот моя теория. Этим ты его больше приковать сумеешь. Я мужчин знаю, для них хуже всего переживания. Или отношения выяснять. Уже не говоря плакать. Честное слово, я при муже слезинки не выронила. А ты хоть ее видела, эту Эльвиру?

Лора кивнула.

- Красивая хотя бы?

- Спина ничего.

- А лицо?

- Не разглядела. Они так быстро мелькнули - раз, и все. Нет, видно, он с ней на серьезном уровне пошел.

- Он ведь тебе предложение сделал, - напомнила Лида.

- Это не считается. Он же был выпивши. Сделал и забыл.

- Ну, знаешь, - возмутилась Томка, - ты как христианка: не можешь постоять за свои интересы.

- А чего за них стоять? Если любит - сам должен помнить, а не любит зачем он мне? Сама виновата - поверила. Когда выпивши - он не отвечает.

В дверь постучали.

- Войдите!

Появился Скворцов:

- Здравствуйте, это я.

Сказано это было так, словно своим появлением он должен был сразу, безотлагательно, сию минуту всех осчастливить.

- Лидия Кондратьевна, вы готовы? Я, как видите, в полной парадной форме.

Томка хихикнула: Скворцов был в гражданском и выглядел довольно неприглядно. Помятый белый китель с дырочками от погон, коротковатые спортивные брюки, тапочки на тощих вихрастых ногах. От его обычной военной подтянутости оставалась только зеркальная бритость.

- Тамара Михайловна, вы, я вижу, потрясены моим изысканным туалетом.

- Тоже скажете! В военном вы в сто раз интереснее.

- Алмаз чистой воды сверкает и в простой оправе.

Томка залилась русалочьим смехом.

- Люблю ваш смех, Тамара Михайловна! К сожалению, только вы и цените мое остроумие.

- Идти так идти, - сказала Лида.

- Куда ж вы, бедные, по такой жаре? - спросила Лора.

- В оплот мировой цивилизации - райцентр Лихаревка, - ответил Скворцов. - Боевая задача - ознакомиться с рыночной конъюнктурой и, если удастся, что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная - сорок в тени, пятьдесят на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.