Черный август - Тимоти Уилльямз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мария-Кристина уехала из санатория несколько недель назад. Возможно, ей дали с собой некий запас транквилизаторов, но это не значит, что она их принимала. Ей могло кое-что понадобиться – и кто знает, может быть, для этого ей нужны были деньги.
– И поэтому она набросилась на свою сестру?
Тротти не ответил.
– Способна была Мария-Кристина убить сестру?
– Я думаю, нет ли связи между самоубийством на реке и исчезновением Марии-Кристины?
– С какой стати?
– А где Мария-Кристина?
– Из того, что она исчезла…
Тротти снова поднял руку. Мужчина с косицами внезапно остановился – животное, почуявшее затаившегося врага. От ближайшего столика его отделяло метра два. Он сделал еще один нерешительный короткий шаг и повернул назад. Он пошел по прежнему маршруту, только быстрее. Подпрыгивания в походке больше не было.
– Он что-то заподозрил? – спросил Боатти.
– Вроде бы ничего. – Тротти оторвал глаза от бинокля. – Бельтони расплачивается с долгами. – Он взглянул на Пизанелли, который, хоть и скинул наконец свою замшевую куртку, обливался потом.
– Он с кем-то встречается, – просто сказал Пизанелли.
Стоявший у входа в бар с пустым стаканом в руке африканец – «беженец» с ослепительно белыми зубами – вышел на тротуар и пошел следом за Бельтони по направлению к проституткам. На плече у него болталась кожаная сумка.
Вдоль тротуара тащился двухместный «фольксваген», в котором сидели четверо молодых людей. Один из них что-то сказал проститутке, и та ответила непристойным жестом. Проститутка была светло-коричневой. (Бразильские проститутки по большей части были мужчинами-трансвеститами).
Мужчина с косицами скрылся в дверном проеме. Целиком его в бинокль видно не было. Скоро к нему присоединился африканец.
– Заводи машину.
Сделку из автомобиля разглядеть было невозможно.
– Трогай, – хрипло прошептал Тротти.
Пизанелли включил зажигание. Сзади вцепился в сиденье Боатти.
– Мне нужен Бельтони, – сказал Тротти. – Хорошо, Пиза, но помедленней.
Автомобиль почти бесшумно заскользил по пустой площади. На полпути до улицы Триесте Тротти скомандовал: «Давай!»
Пизанелли газанул, взвизгнули колеса. Включились фары, и поток света выхватил из темноты двух мужчин. Глаза у африканца блестели под стать зубам. Бельтони инстинктивно загородился от света рукой.
Африканец повернулся и побежал.
«Ланча» атаковала бордюр тротуара. Автомобиль подпрыгнул, и на какой-то миг Пизанелли потерял над ним контроль.
Рев мотора перекрыл визг проститутки, выкрикивавшей португальские ругательства.
Пизанелли успел бросить ногу на тормоз раньше, чем машина врезалась в стену. Управляемый занос.
– Господи! – хрипло прошептал Боатти. В его белой руке по-прежнему был зажат диктофон.
Рычащая «ланча» зажала торговца наркотиками в дверном проеме. От его почти потухшей трубки поднимались в неподвижный воздух серые завитки дыма.
Продолжала визжать небритая проститутка.
Калибр 7,65– Наручники, Пизанелли.
– Ты, мразь!
Тротти уткнул в затылок Бельтони дуло пистолета.
– Руки на стену, расставить ноги!
От Бельтони несло запахом застарелого пота и грязной одежды. Пизанелли принялся его обыскивать.
– Как тебя зовут?
– У меня ничего нет.
– Нет? Будет шутить-то.
Мало-помалу собралась нерешительная толпа из проституток и прохожих; они остановились на почтительном расстоянии от автомобиля. «Ланча» стояла поперек тротуара, ее двигатель все еще работал. В ярком свете фар, словно актеры на пустой сцене, двигались трое мужчин. Тротти нутром чувствовал молчаливую враждебность толпы. Один из трансвеститов продолжал выкрикивать бразильские ругательства.
– Как тебя зовут?
– Ты ведь знаешь, Тротти. И ты, и все ваши сволочи в квестуре.
Пизанелли сильно ударил его левой рукой и, вытащив из кармана злоумышленника пистолет калибра 7,65, присвистнул:
– Тяжелая артиллерия, комиссар.
– Где ты это взял?
– Это не мое.
– Где взял?
– Дал приятель – минут десять назад. Он не мой. Вы же меня знаете, комиссар. Вы же сами знаете, что оружия я не ношу.
– Я тебя не знаю. А то, как от тебя несет, к знакомству тоже не располагает.
– Сволочи!
– Пизанелли, надень на него наручники. Он поедет с нами. Год, а если ему повезет – шесть месяцев. Полгода его не будет на улицах – многие нам за это скажут спасибо.
– Господи, да не мой это пистолет.
– Посмотри-ка, нет ли у него в карманах какого снадобья.
– Нет у меня ничего. – Бельтони завертел головой, и на его грязном лбу заплясали косицы.
– Ничего такого, что не требовало бы дезинфекции. – У Тротти сперло дыхание. – Посмотри в ботинках.
– А что же негра-то не взяли?
– Помолчи.
– Возьмите негра, зелье у него. – В хнычащем голосе чувствовался сильный миланский акцент. Налитые кровью глаза казались неестественно большими. – У меня ничего нет. Торгует негр. Почему вы его не взяли?
Боатти все это время сидел в машине, приоткрыв заднюю дверцу и выставив одну ногу на тротуар. Его круглое лицо побледнело.
– Шевелись, Пизанелли. Посмотри у него в ботинках.
В зловонном дыхании Бельтони чувствовался запах голода, алкоголя и табака. Носков на нем не было. Из левой баскетбольной туфли Пизанелли извлек складной нож. Когда он стал обыскивать карманы джинсов, Бельтони рванулся своим худым телом назад, пытаясь увернуться.
– Сволочи!
Рывок был не очень сильным, Бельтони задел лишь голову Пизанелли.
– Оставьте меня в покое, сволочи!
Не выпуская из рук пистолет «беретта», который в кобуре носил с собой Пизанелли, Тротти ударил Бельтони по пояснице. Потом, когда тот развернулся, коленом нанес ему удар в пах.
Бельтони застонал, согнулся, и Пизанелли надел на его бледные узкие запястья наручники.
– Подонок.
Пизанелли прекратил обыск:
– Ого!
– Что?
Пизанелли взглянул на Тротти. Его возбужденное лицо было мокрым от пота. Он как-то неуверенно осклабился:
– Нашел!
В левой руке он сжимал толстую пачку банкнот в сто тысяч лир.
РомашкаНа кухонном столе, словно солдаты в черных фуражках, выстроились в длинный ряд по стойке «смирно» окурки сигарет «Муратти». В раковине лежала пара кастрюль с остатками пищи. По стенке пластикового мусорного ведра, стоявшего под раковиной, тонкой струйкой натек на пол томатный соус.
В спальне, развалясь по диагонали широкой постели, спала Ева. Сбоку горел светильник. На полу валялась пара раскрытых журналов. Жалюзи было опущено, в комнате стоял запах мускусных духов, маникюрного лака и сигаретного дыма.
Тротти вернулся на кухню и налил в кастрюлю горячей воды. Ожидая, пока вода закипит, он прибрался. Смел со стола сигаретные окурки и принялся мыть посуду.
Когда он заваривал кипятком ромашку, в дверях появилась Ева. В руке она мяла сигарету. Она нашла одну из ночных рубашек Аньезе – подарок Тротти, когда они отдыхали в Бари, – и надела ее не завязывая. Рубашка прикрывала грудь Евы, но оставляла открытым темный треугольник волос на лобке.
– А ты поздновато.
– Здесь как в хлеву.
– Я готовила тебе еду, Пьеро Тротти.
– Ты очень добра, но никакой необходимости в этом не было. – Кастрюля выскользнула у него из рук, и металлическая ручка обожгла ему пальцы. Он бросил кастрюлю в раковину, где она злобно зашипела, и к потолку поднялось облачко пара.
– Не нервничай.
– Я никогда не нервничаю, – сказал Тротти. Он отвернулся и подлил в раковину холодной воды.
– Я ждала тебя целый день. Ты мог бы позвонить, Пьеро.
Тротти не отвечал.
– Я о тебе беспокоилась.
– Я просил тебя не подходить к телефону. Звонил один мой сотрудник, и ты ответила. Не нужно было. Когда телефон звонит, не снимай трубку. Никто не должен знать, что ты здесь. – Он с грохотом домыл остальные тарелки и расставил их в сушилке. – Ради твоего же блага никто не должен знать, что ты здесь.
– В холодильнике спагетти.
Тротти перекинул через плечо полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к Еве.
– Ева, тебе нужно будет уехать.
Ева закурила сигарету и опустилась на один из кухонных стульев. Складки шелка свисали между ее черными гладкими ногами.
– Ты собираешься выставить меня на улицу? – Под отворотом из красного шелка на груди у нее едва различались шрамы от сигаретных ожогов.
– Тебе нельзя здесь жить, Ева. – Тротти говорил, глядя ей прямо в глаза.
– Ты выставляешь меня на улицу?
– Я никогда тебя не звал сюда, Ева.
– Куда мне идти?
– Ты можешь вернуться в Уругвай, вернуться к сыну.
– У меня нет денег. Мне нужно где-то жить.