Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

Дэлглиш уважал Кинастона как ни одного другого патологоанатома, с которым ему доводилось работать. Тот приезжал немедленно, стоило только позвонить, и так же незамедлительно представлял заключение о вскрытии. Он не позволял себе грубых «трупных» шуток, которыми щеголяют некоторые из его коллег, чтобы поддерживать самооценку; с ним собравшиеся за обеденным столом могут не волноваться: они не услышат бестактных анекдотов о «ножах для разделки мяса» или куда-то запропастившихся почках. А кроме того, Кинастон всегда очень хорошо выступал в суде, некоторые даже полагали, что слишком хорошо. Дэлглиш помнил язвительное замечание адвоката подсудимого после вынесения тому обвинительного вердикта: «Кинастон становится опасно непогрешимым для присяжных. Нам не нужен еще один Спилсбери».[10]

Кинастон никогда не терял времени даром. Даже сейчас, здороваясь с Дэлглишем, он одновременно снимал пиджак и натягивал тонкие латексные перчатки на искореженные ревматизмом руки, которые выглядели неестественно белыми, почти бескровными. Его длинная аморфная фигура, да еще при шаркающей походке, казалась нескладной, даже нелепой, пока он не приступал к работе и не оказывался в своей стихии; тогда он подтягивался, становился упругим, даже грациозным, и двигался вокруг мертвого тела с кошачьей легкостью. Лицо у него было мясистое, с редеющими над высоким веснушчатым лбом темными волосами, с длинной и тонкой верхней губой, а блестящие карие глаза под тяжело нависающими набухшими веками придавали ему сардоническое выражение умного человека, одаренного чувством юмора. Сейчас он в жабьей позе присел на корточки возле трупа Бероуна, свободно свесив вперед бледные, как будто бесплотные, руки и с чрезвычайной пристальностью вглядывался в раны на его горле, не делая попытки прикоснуться к телу, — только легким движением ласково провел по затылку.

— Кто они? — спросил он.

— Первый — сэр Пол Бероун, бывший член парламента и младший министр, второй — бродяга Харри Мак.

— Выглядит как убийство с последующим самоубийством. Надрезы — как в учебнике: два поверхностных слева направо, потом один резкий, глубокий, перерезавший артерию. И бритва тут как тут, под рукой. Повторяю, на первый взгляд все очевидно. Чуточку слишком очевидно, не так ли?

— Согласен, — ответил Дэлглиш.

Кинастон осторожно, стараясь, как неопытный танцор, ступать лишь на пальцы, проследовал по ковру к Харри.

— Один разрез. Вполне достаточный. И снова слева направо. Это означает, что Бероун, если это был он, стоял у него за спиной.

— Тогда почему правый рукав Бероуна не пропитался кровью насквозь? Ладно, он существенно запачкан его собственной кровью, или кровью Харри, или кровью их обоих, но если бы он убил Харри, разве крови на рукаве не должно было быть гораздо больше?

— Если только он предварительно не закатал его и не подкрался к жертве сзади.

— И опустил его снова, перед тем как перерезать собственное горло? Малоправдоподобно.

— В лаборатории определят, чья кровь на рукаве — Харри, или Бероуна, или обоих. А между телами кровавых пятен не видно.

— Судмедэксперт просканировал ковер с помощью волоконно-оптической лампы. Возможно, что-нибудь найдут. Но есть одно различимое смазанное пятно на ковре под откинутой полой пиджака Харри и такой же зеркально расположенный след, на первый взгляд кровавый, на самом пиджаке. — Дэлглиш приподнял край полы, и оба некоторое время молча всматривались в пятно на ковре, потом Дэлглиш продолжил: — То, что пятно расположено под пиджаком, означает, что появилось оно там прежде, чем Харри упал. Коль скоро окажется, что это кровь Бероуна, значит, он умер первым, если, конечно, не ковылял через комнату к Харри уже после того, как сделал один или оба поверхностных надреза на собственной шее. Теоретически возможно, но было бы чудовищно нелепо. Если он наносил себе рану в этот самый момент, как мог Харри остановить его? А если нет, зачем было его убивать? Но с медицинской точки зрения это вероятно?

Кинастон ответил не сразу, оба понимали важность вопроса.

— После первого пореза, полагаю, да, — сказал он наконец.

— Но хватило ли бы ему сил убить Харри?

— После того как он уже надрезал себе шею? Опять же после первой поверхностной раны, думаю, этого нельзя исключить. Не забывайте, что он находился в сверхвозбужденном состоянии. Удивительно, откуда у человека в такой момент берутся силы. В конце концов, мы ведь предполагаем, что Харри пытался ему помешать покончить с собой. Едва ли в такой момент человек способен мыслить здраво. Но уверенности у меня нет. И ни у кого не может быть. Ты требуешь невозможного, Адам.

— Этого я и боялся. Но все как-то уж больно аккуратно сходится.

— Или тебе хочется верить, что сходится слишком аккуратно. Из чего ты исходишь?

— Судя по положению тела, он скорее всего сидел на краю кровати. Допустим, его убили, допустим, что убийца прошел на кухню; тогда он мог оттуда незаметно прокрасться обратно и напасть на Бероуна сзади: удар по голове, шнур на шею. Или он схватил его за волосы, оттянул голову назад и сделал глубокий разрез. А остальные два, которые должны были выглядеть как «пробные», нанес потом. Значит, нам необходимо искать какие-либо отметины под разрезами или шишку на затылке.

— Шишка есть, — сообщил Кинастон, — но она маленькая и может быть следствием удара об пол при падении. Точно мы это узнаем после вскрытия.

— Другая версия состоит в том, что убийца сначала сбил его с ног, отключил, потом пошел в кухню, разделся и вернулся, чтобы покончить с Бероуном раньше, чем тот успеет прийти в себя. Но эта версия вызывает очевидные возражения. Убийце пришлось бы очень тщательно рассчитать силу удара, и в любом случае такой удар оставил бы шишку покрупнее.

— Однако эта версия вызывает меньше возражений, чем предыдущая: если бы убийца с самого начала вошел полуголым и с бритвой в руке, Бероун оказал бы сопротивление, а следов борьбы не видно.

— Он мог не прореагировать сразу от неожиданности, — возразил Дэлглиш. — Мог ожидать возвращения посетителя из кухни именно в таком виде. Наконец, тот мог прокрасться на цыпочках по внешнему проходу и войти через основную дверь. Кстати, судя по положению тела, это предположение весьма правдоподобно.

— Значит, ты предполагаешь умысел? По-твоему, убийца знал, что под рукой у него окажется бритва?

— О да. Если Бероуна убили, то убийство было преднамеренным. Но я всего лишь теоретизирую, не имея пока фактов, — непростительный грех для профессионала. И тем не менее есть во всем этом какая-то натяжка, Майлс. Все слишком уж очевидно, слишком подогнано.

— Я сделаю предварительный осмотр, и тела можно будет увозить. Обычно первое, что я делаю на следующее утро, это составляю отчеты о вскрытии, но в больнице моего возвращения ждут не раньше понедельника, и секционная до половины четвертого будет занята. Твою команду это устроит?

— Для нас чем скорее, тем лучше.

Что-то в голосе Дэлглиша насторожило Кинастона.

— Ты его знал? — спросил он.

Это будет возникать постоянно, подумал Дэлглиш: «Ты его знал… ты эмоционально пристрастен… ты не хочешь, чтобы он оказался безумцем, самоубийцей, убийцей».

— Да, я его знал, — произнес он вслух.

— Что он тут делал?

— Ранее здесь, в этой комнате, он пережил некий религиозный квазимистический опыт. Возможно, надеялся повторить его и попросил у приходского священника разрешения провести тут ночь. Никаких объяснений не дал.

— А Харри?

— Похоже, Бероун впустил его. Может, нашел спящим на крыльце. Говорят, Харри терпеть не мог находиться в помещении вместе с другими людьми. Есть свидетельство, что он собирался спать в другой комнате — в главной ризнице.

Кинастон кивнул и вернулся к привычной рутине. Дэлглиш не стал ему мешать и вышел. Пока Кинастон не закончит, ему здесь делать нечего. Наблюдая за бесцеремонным обращением с ранами на трупе, за приготовлениями к последующей хладнокровной научной жестокости, он чувствовал себя неловко, как соглядатай. Его всегда интересовало, почему этот процесс казался ему более оскорбительным и мерзким, чем само вскрытие. Может быть, потому, что слишком мало времени проходило после наступления смерти, иногда тело еще не успевало остыть. Человек суеверный мог страшиться, что дух, испущенный столь недавно, все еще витает поблизости и может разгневаться из-за надругательства над разделенной с ним, но пока еще уязвимой плотью. Дэлглиша удивило, что он чувствовал себя утомленным. Ожидалось, что усталость придет позднее, когда он будет работать по шестнадцать часов в день, и эта рано навалившаяся тяжесть, чувство истощенности физических и интеллектуальных сил оказались для него внове. Интересно, возраст начинает сказываться или это лишнее доказательство того, что дело обещает быть необычным?