Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

— Я хочу поесть. Чего-нибудь соленого. Тост с анчоусами. — И подумала при этом: «У меня причуды как у беременной — беременной горем».

Но теперь все кончено. Мэтти хотела укрыть ей плечи, но она стряхнула шаль и велела оставить ее в покое. «За пределами телесной оболочки, за пределами этой боли существует мир, — думала леди Урсула. — Я снова ухвачусь за него. Я выживу. Должна выжить. Семь лет, от силы десять — это все, что мне нужно». А пока она ждала, сберегая силы для приема множества неизбежных посетителей. Но этого, первого, пригласила она сама. Есть кое-что, что необходимо ему сказать, а времени остается немного.

Вскоре после одиннадцати она услышала звонок в дверь, потом урчание лифта и тихий щелчок закрывающейся железной решетки. Дверь в гостиную открылась, и тихо вошел Стивен Лампарт.

Ей казалось важным встретить его стоя. Но она не смогла сдержать гримасу боли, когда артритные суставы приняли на себя вес тела, и отметила, что ему видно, как дрожит ее рука, стискивающая набалдашник трости. Он вмиг очутился подле нее.

— Нет-нет, пожалуйста, не вставайте.

Уверенно подхватив под локоть, он усадил леди Урсулу обратно. Чужое прикосновение было ей неприятно, как свидетельство того, что знакомые и незнакомые, видя ее немощь, считают себя вправе обращаться с ней покровительственно, словно ее тело никому не нужный хлам, который можно перекладывать с места на место. Она хотела было оттолкнуть его властную руку, но сдержалась. Однако мышцы ее непроизвольно сжались от прикосновения, и она знала, что от него не укрылась эта инстинктивная реакция. Деликатно, с профессиональным умением усадив ее, он сам сел в кресло напротив. Их разделял низкий стол. Овал полированного красного дерева усугублял его превосходство: сила против слабости, молодость против старости, врач против зависимого пациента. Впрочем, она его пациенткой не была.

— Насколько я знаю, вы ждете операции по замене тазобедренного сустава? — сказал он.

Разумеется, это Барбара ему доложила, но первым он ее имя упоминать не станет.

— Да, я стою в очереди на госпитализацию в ортопедическую больницу.

— Простите, но почему не лечь в частную клинику? Зачем терпеть лишние муки?

Замечание почти неприлично неуместное для визита соболезнования, отметила про себя леди Урсула. Или он пытается таким образом заслониться от ее горя и стоицизма, переведя разговор на профессиональную почву — единственную, на которой он чувствовал себя уверенно и мог говорить компетентно?

— Предпочитаю лечиться в системе государственной службы здравоохранения, — ответила она. — Я пользуюсь возможностями, которые обеспечивает мне мое положение, но не этой.

Он снисходительно улыбнулся — как детской шутке.

— Немного отдает мазохизмом.

— Может быть. Но я пригласила вас не для того, чтобы выслушать ваш профессиональный совет.

— Какового, будучи акушером, я все равно не смог бы вам дать. Леди Урсула, эта новость, о Поле… Это ужасно, в это невозможно поверить. Вы не вызвали своего доктора? Или кого-нибудь из друзей? Кто-то должен быть рядом с вами. Вам не следует оставаться одной в такой момент.

— Если мне понадобятся обычные успокоительные средства — кофе, алкоголь, тепло, — у меня есть Мэтти. Когда тебе восемьдесят два, те немногие люди, которых хотелось бы видеть, уже мертвы. Я пережила обоих своих сыновей. Это худшее, что может случиться с человеком. Мне придется выдержать и это. Но я не обязана об этом говорить. — Она чуть было не добавила: «А менее всего с вами».

Невысказанные слова, казалось, повисли между ними. Он помолчал, словно осмысляя и признавая их справедливость, потом сказал:

— Я бы, разумеется, и сам зашел позднее, даже если бы вы не позвонили, просто не был уверен, что вам захочется увидеть кого бы то ни было так скоро. Вы получили мое письмо?

Наверное, он написал его, как только Барбара сообщила ему новость по телефону, и послал с одной из своих медсестер, а та, торопясь домой после ночного дежурства, даже не потрудилась вручить его лично — просто сунула по дороге в почтовый ящик. Он, конечно, употребил все положенные прилагательные, ему не требовался словарь, чтобы найти приличествующие событию выражения. Убийство, в конце концов, всегда есть преступление — чудовищное, ужасное, возмутительное, бесчеловечное. Но письму, как слишком поспешно выполненной светской обязанности, недоставало убедительности. К тому же Лампарту следовало знать, что подобные письма не пристало посылать напечатанными на машинке секретарем. «Впрочем, это характерно для него, — подумала леди Урсула. — Соскобли с него трудолюбиво приобретенную патину профессионального успеха, престижа, ортодоксально хороших манер — и вот оно, его истинное обличье: амбициозный, немного вульгарный, отзывчивый только тогда, когда отзывчивость оплачивается. А может быть, отчасти во мне говорит предубежденность? Предубежденность опасна. Я должна следить за собой, чтобы постараться не выдать ее, если разговор пойдет так, как я хочу. Да и едва ли справедливо критиковать письмо. Чтобы диктовать соболезнования матери человека, которому ты наставлял рога в течение последних трех лет, требуется искусство, превосходящее его ограниченный светский лексикон».

Леди Урсула не виделась со Стивеном почти три месяца и снова была поражена тем, как прекрасно он выглядит. Он и в молодости был привлекателен: высокий, обаятельно нескладный, с копной черных волос. Но теперь успех и костюм от хорошего портного сгладили угловатость фигуры, он нес свой вес с непринужденной уверенностью, а взгляд серых глаз, красотой которых он отлично умел пользоваться, постоянно был начеку. Волосы, посеребренные сединой, оставались густыми, их природную непокорность не могла окончательно усмирить даже дорогая стрижка, что добавляло ему привлекательности, намекая на неукротимую индивидуальность, не имеющую ничего общего с унылым общепринятым представлением о мужской красоте.

Перегнувшись через стол, он пристально посмотрел на нее, серые глаза потеплели от сочувствия. Ничего не стоившее ему профессиональное сострадание пробудило в ней неприязнь. Но играл он свою роль отменно. Она чуть ли не ждала, что он сейчас скажет: «Мы сделали все, что могли, все, что в человеческих силах», — потом одернула себя: возможно, его сострадание и искренно. Она с трудом поборола искушение остаться при прежнем мнении о нем как о красивом и опытном соблазнителе из бульварного романа. Нет, каков бы он ни был, он не так прост. Никто не прост настолько. К тому же, следует отдать ему должное, он известен как прекрасный гинеколог, знающий свое дело и работающий на совесть.

Когда Хьюго учился в Бейллиоле,[8] Стивен Лампарт был его ближайшим другом. В те времена он ей нравился, и отчасти прежняя расположенность помимо ее воли сохранилась и теперь. Леди Урсула даже не очень осознавала ее, просто чувство было неотъемлемо от воспоминаний о прогулках под солнцем в Порт-Медоу, о веселых завтраках в комнате Хьюго, о годах, исполненных надежд и обещаний. Стивен был смышленым, миловидным, честолюбивым мальчиком из мелкобуржуазной семьи, приятным, занятным, умевшим войти в ту компанию, которая ему была нужна, благодаря своему внешнему виду и остроумию, при этом он ловко скрывал даже намек на честолюбие. Хьюго, сын графской дочери и баронета, воин, отмеченный наградами, обладатель громкого имени и наследник того, что осталось от денег Бероунов, несомненно, был в этом дуэте фигурой привилегированной. Леди Урсула только сейчас впервые задумалась: не испытывал ли Стивен неприязни не только к Хьюго, но и ко всей семье и не уходило ли последовавшее предательство корнями в застарелую зависть?

— Мы должны безотлагательно обсудить две вещи, — сказала она, — потому что потом может не оказаться ни времени, ни возможности. Наверное, мне с самого начала следует сказать, что я пригласила вас вовсе не для того, чтобы уличать свою сноху в супружеской неверности. Не мне критиковать чью бы то ни было интимную жизнь.

Серые глаза насторожились.

— Как мудро с вашей стороны, — заметил он. — Не многие из нас способны на такое.

— Но мой сын убит, — продолжала она, — и полиции скоро все станет известно, если уже не стало. Мне-то известно.

— Простите, но вы уверены? Единственное, что Барбара сообщила мне, позвонив сегодня утром, — это что полиция нашла тела Пола и этого бродяги… — он сделал паузу, — с ранами на шеях.

— Их шеи были перерезаны. И у того, и у другого. И несмотря на тактичную осторожность, с какой мне эта новость была преподнесена, я догадываюсь, что орудие убийства — одна из бритв Пола. Полагаю, Пол был способен убить себя. Большинство из нас способны, если обстоятельства станут невыносимыми. Но чего он точно не смог бы сделать, так это убить того бродягу. Мой сын убит, и это означает, что существуют некие факты, которые полиция постарается раскопать.