Кого ты выбрала, Принцесса? - Ольга Некрасова

На Пашу она не смотрела. Прикусив губу (ему не было видно), опять водила пальцем по завитку на спинке кровати и считала секунды. У бассейна с грохотом уронили шезлонг; ей показалось, что это грохнуло в Пашиной голове.

— Если не успеешь, приходи завтра. Завтра «Штерн» с девяти, — сообщила Наталья и добавила: — Я, Паша, тоже забыть не могу.

Паша сорвался с кресла.

— Почем хоть? — спросил он от двери. Как про картошку.

— Там скажут, — безжалостно ответила Наталья. — Их два, можешь не оба сразу.

15

Едва за ним закрылась дверь, Наталья пулей соскочила с постели. Она вымылась быстро и яростно, как будто и вправду была с тем финном у бассейна и теперь хотела смыть с себя его запах. Легонько вбила немного крема в горящую кожу и села перед зеркалом рисовать лицо. Все это время она считала про себя: сорок секунд — он дошел до лифта, ждет… Полторы минуты — дождался, вошел… Вниз. Куда — вниз? Этажи считаются, начиная с жилых. Ее номер на первом, потом — лобби, потом — нулевой или наоборот… На каком этаже магазин? Ладно, разберется, спросит. Он бизнесмен и должен знать английский. Пять, от силы десять минут — нашел. Или ушел. Она даже не спросила, где он остановился, в «Принцессе» или в другом отеле. Хотя какая разница? Если вернется, скажет, а если не вернется, то и знать незачем. Я теперь другая, Паша. Я теперь никогда не позвоню тебе первая.

Наталья надела черное некупленное платье на голое тело, чулки с подвязками и крокодиловые туфли. Если Паша вернется, стоит устроить ему праздник. А если не вернется, стоит устроить праздник себе.

Не поглядев на карточку цен, чтобы не расстраиваться, она достала из мини-бара бутылочку виски, плеснула в стакан и доверху набила его льдом. Ее мужские часы с центральной секундной стрелкой и крупными цифрами — самые подходящие часы для врача — для здешней жизни не подходили; Наталья носила их в сумочке. Выйдя на свой участок балкона-террасы-тротуара, отделенный от соседних символической белой полосой, она села в шезлонг, глотнула виски и стала думать, сколько сейчас на этих лежащих в сумочке часах. Минут пять двенадцатого, не меньше. Если пять, через минуту-другую Паша войдет. Если пятнадцать, не войдет больше никогда.

Виски со льдом — только с первого глотка не женский напиток. Потом, когда лед подтает, он становится самым женским и довольно долго держится в этом состоянии. А потом виски разбавляется совершенно и получается какая-то детская желтоватая водичка с позвякивающими льдинками, сохраняющая едва уловимый запах. Наталья просидела столько, что виски в ее стакане превратилось в такую детскую водичку. У лазоревого бассейна почти никого не осталось. За столиком под ненужным сейчас зонтом тихо веселилась компания совсем молодых людей; несколько одиноких фигур лежали в шезлонгах, да чей-то забытый мальчик лет двенадцати сосредоточенно катался в желобе с бегущей водой.

Хватит, сказала себе Наталья и вернулась в номер. Смотреть на часы уже не хотелось. Виски оставалось еще полбутылочки, и она допила все из горлышка одним большим глотком.

И тут вошел Паша. Со стороны бассейна.

— Пьянствуешь? А я стучусь, стучусь… Ты где была?

И протянул ей раскрытую коробочку, а там. на черном бархате…

Конечно, за четыре, подумала Наталья. Не за девять же и тем более не оба. Эксклюзивный дистрибьютер.

Настроение было такое, что хотелось швырнуться этим кольцом в Пашу. Пересидела она, его дожидаясь. Перегорела вся.

За стеклянной дверью кто-то стоял, не выходя на свет. Белая рубашка, белые зубы и белки глаз — эфиоп-уборщик. Убедившись, что Наталья кольцо взяла и, стало быть, он привел Пашу по назначению, эфиоп улыбнулся до ушей и часто-часто закивал. Паша дал ему на чай.

— Та женщина, продавец из ювелирного, ушла пораньше, и за ней посылали, — возбужденно рассказывал Паша, копаясь в мини-баре. — Виски? — он понюхал Натальин стакан. — Я тоже буду виски… А потом стучусь — ты не отвечаешь. Ей-богу, хотел уйти. А потом догадался, что ты, может, вышла к бассейну.

Держался Паша уверенно, не обращая внимания на то, что Наталья еще не произнесла ни слова. Свинтил голову второй бутылочке, глотнул из горлышка и сел на постель.

— Наташа, — позвал дрогнувшим голосом. — Наташенька, я без тебя измучился. Прости, если можешь.

Наталья представила себе, как Паша объяснялся на чужом языке с продавцами «Штерна», для которых английский — тоже чужой, и ведь сумел убедить, что кольцо нужно ему не завтра, а сейчас. Невероятный человек был Паша: с ней подкаблучник, с другими — танк. Она достала из коробочки кольцо, надела, и остатки обиды померкли в алмазном блеске.

— Марш в ванну, — строго сказала Наталья и поставила ногу в крокодиловой туфле на кресло. Нога выскользнула из разреза платья, обнажившись до того места, где кончался чулок. Черное платье почти в пол, черный чулок и нежная полоска светлой кожи — мужчины от таких вещей сходят с ума. Наталья и хотела свести его с ума.

— Только не раздевайся без меня! — Паша соскочил с постели и, встав на колени, припал губами к полоске над чулком.

— Что ты, конечно, не разденусь. — Наталья положила руки ему на затылок, заставляя Пашины губы скользнуть выше по ноге. И еще выше, пока он не убедился, что Наталья без трусиков.

— Иди, — сказала Наталья, — а у меня пока будет работать воображение.

— Зачем же — воображение? — Паша поднял голову, в его обычно серых глазах прыгали сумасшедшие желтые крапинки.

Легко подхватив Наталью под бедра, он посадил ее на журнальный столик ("Стеклянный!" — охнула про себя Наталья) и всем лицом расклинил ей ноги. Внутренней стороной бедер Наталья чувствовала, как пылают его щеки. Последней разумной ее мыслью было: "Шторы!". Откинувшись назад, она дотянулась до шнура. Сверкнула бриллиантовая россыпь на пальце, шторы съехались, отсекая ее с Пашей от мира. Паша утонул в ней, и пил ее жадно, и не мог напиться.

Сцепив руки у него на затылке, Наталья вталкивала его в себя, ей казалось, что она может принять его всего и навсегда и прожить жизнь, как один миг счастья. Сладкая истома потекла от затылка по позвоночнику, жар шел от горячих Пашиных губ, и волны истомы одна за одной сталкивались с волнами жара. Наталья кричала, но осознала это позже, когда кричать уже не могла и продолжала биться и рыдать без голоса.