Охотник вверх ногами - Кирилл Хенкин

Мы с матерью не спешили радоваться. Еще могли арестовать, выслать, уволить с работы. Но тут как раз начальство решило меня не выгонять. И я отделался тем, что меня лишили права читать иностранную прессу.

Умер Сталин, реабилитировали «врачей-убийц». Хрущев произнес «секретный» доклад на XX съезде, началась оттепель и массовое возвращение из лагерей.

Году в 1955-м или 1956-м московское радио переехало с Путинковского переулка на Пятницкую. Мне вернули право читать иностранные газеты...

Я спустился в иносправочную, раскрыл последний номер «Пари Матч» и увидел там портрет во всю страницу: в черной шляпе, на которой белая лента смотрится, как повязка, — мой друг Вилли Фишер.

В Нью-Йорке арестован советский шпион Рудольф Абель!

Я вернулся в редакцию, сказал, что у меня разыгралась мигрень, и помчался к Фишерам.

В отсутствие Вилли я их избегал.

В 1948 году, сразу после его отъезда, времена были такие, что семью работника госбезопасности знакомство со мной могло только скомпрометировать. А позже, когда в этом смысле полегчало, оказалось, что я по инерции хожу к Фишерам, лишь по случаю праздников или семейных торжеств.

В 1956 году, когда Эвелина выходила замуж за молодого инженера Германа Зернова, то на свадьбе я, по русскому обычаю, был даже посаженым отцом, то есть занимал за торжественным столом место, которое, будь он дома, принадлежало бы Вилли.

Но сейчас положение другое. Вилли арестован. И от него, и от других я знал, что обычно с семьями провалившихся агентов в СССР обходятся круто. Раз попался, значит, всех выдал. Ведь у нас бы все рассказал, даже то, чего нет. А ведь мы люди гуманные! У проклятых капиталистов-фашистов, небось, раскололся до пупа!

Попавшегося могли постараться вытащить. Но чаще всего лишь для того, чтобы, допросив, уничтожить. Семья же бывала обречена сразу.

«Все, — подумал я, — теперь Элю выгонят из цирка, Эвуню уволят!»

Схваченный японцами советский шпион Рихард Зорге был приговорен к смерти в конце 1941 года. Его, однако, не казнили до 7 ноября 1944 года и трижды предлагали обменять на попавшегося в СССР японца. Ответ советского посольства в Токио каждый раз был один и тот же: «Никакой Рихард Зорге нам не известен».

Если память не изменяет, я был первым, кто сообщил родным об аресте Вилли.

Опасения мои, однако, не оправдались. Главное Первое управление продолжало опекать Фишеров, и моя помощь не понадобилась. Фишеры даже получили на Проспекте Мира маленькую, очень скверную, но отдельную квартиру.

А в дальнейшем все развивалось вовсе не по старым стандартам. Было необычным, что Вилли сразу после ареста признал, что он советский гражданин. Не отрицал он и того, что он полковник и работает в разведке. Правда, его защитник Донован утверждает в своей книге, что Вилли не сказал ничего, что могло бы указать на его связь с СССР. Не знаю, что ему нужно? Он сам приводит слова Вилли о его любви к «матушке-России», его требование, чтобы суд протекал без ущерба для достоинства «человека, с честью служившего великой стране».

Другой пример: накануне суда Донован беседует с Абелем. Тот, ссылаясь на газетное сообщение из Москвы о том, что в СССР захватили латыша — агента ЦРУ, говорит, что, по его мнению, это «пробный шар», попытка «его начальства» намекнуть на возможность обмена.

Донован на это возражает, что какой-то латыш не может быть равноценным обменом. (Невольная ирония в том, что настоящий Рудольф Абель был латыш.) Вилли отвечает:

— Но я уже не имею прежней ценности для начальства. Ведь я больше не смогу выезжать за границу.

— Хорошо, — говорит Донован, — вы не сможете ездить. Но вы сможете делать не менее важную работу, оценивать получаемую информацию. По возвращении в Москву, вы, вероятно, станете начальником Североамериканского отдела.

Все называется своими именами, и никто не утверждает, что Абель приехал из Патагонии.

И тем не менее, A.B.Тишков, автор статьи «Рудольф Абель перед американским судом», пишет в журнале «Советское государство и право»: «Абель никогда не признавал, даже в разговорах со своим адвокатом, что какие-либо его действия в США направлялись Советским Союзом».

Странно!

9. «Не забывай, что мы немцы...»

Вилли умер 15 ноября 1971 года в онкологическом институте на Каширском шоссе в Москве. Умер от рака легких, давшего метастазы в позвоночник, в страшных мучениях, в полном сознании, мужественно и достойно.

Перед тем, как умолкнуть навеки, он шепнул дочери Эвелине:

— Не забывай, что мы немцы!

11 июля 1903 года выходящая по сей день в Ньюкастле-на-Тайне газета «Ньюкастл дейли джорнэл» сообщала:

«Пчела ужалила за ухом проходившего мимо сада железнодорожника Томаса Максуэлла, который через несколько минут скончался».

«Спокойную ночь провел в местной тюрьме приговоренный к смерти Дугал. Он еще надеется на помилование. Позапрошлым утром он, однако, потерял самообладание, когда зазвонил тюремный колокол, оповещая о казни другого убийцы, Хоуэлла».

«Его Величество Король Великобритании сообщил президенту Соединенных Штатов Рузвельту, что был счастлив принять американского адмирала Коттона, прибывшего в Англию во главе эскадры, и поднять вместе с ним тост за здоровье президента».

«На приеме во французском посольстве подавали исключительно шампанское Поммери и Грено, урожая 1892 года».

Было в газете и много других интересных сообщений и объявлений.

Ни строчки, однако, не было о том, что в этот день, в доме 140 по Клара-стрит, в семье механика Генриха Фишера родился сын Вильям.

А когда Генри Фишер получал свидетельство о рождении сына (копию этого документа я ревниво храню), клерк не воскликнул, пожимая ему руку: «Как? Вы — отец того самого Вильяма Фишера, который прославится как один из величайших шпионов века, будет под именем Рудольфа Ивановича Абеля осужден на тридцать лет тюрьмы, человек, о котором будут писать книги?! И вы — его отец! Разрешите от души вас поздравить!»

В ответ папа Фишер скромно потупился бы. Да, его сын будет славен. Будет многократно награжден орденом Ленина. Ленина! Политического и духовного учителя самого Генриха Фишера.

В двадцатые годы в Москве вышли воспоминания отца Вилли, Генриха Фишера.

«Родился я, — писал Генрих Фишер, — в 1871 году, в имении князей Куракиных Ярославской губернии, Мологского уезда. Родители мои были немцы, выписанные князем из Германии. Отец был скотовод и, по тогдашнему времени, ветеринар-практик. Были они вывезены из Германии еще до освобождения крестьян. Все время служили у Куракиных: отец — скотоводом, мельником, лесничим, пользуясь среди крестьян большим авторитетом как ветеринар, мать — как большая специалистка по куроводству. К ним за советом крестьяне приезжали за 20–30 верст. Мать за свои труды получала натурой, отец также натурой, но только в другом виде: когда он ездил на базар, крестьяне считали своей обязанностью угостить его за то, что он помог отелиться Буренушке или Пеструшке, помог чалой кобыле ожеребиться, или за какие-либо другие услуги. Угощение обычно кончалось тем, что отца, мертвецки пьяного, укладывали в сани и направляли с лошадью домой. Они знали, что лошадь обязательно привезет его домой. Лошадь привозила его целым и невредимым».