Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

Кашевары лениво переругивались с воинами, устанавливая на треноги пузатые котлы, раскладывая под ними сухие щепки. Лагерь загудел, зашевелился, как муравейник, замелькали озабоченные лица десятников и полусотников, снаряжающих воинов в караул, из леса послышались глухие удары топоров, а табунщики уже гнали расседланных лошадей на пастбище. Воинский лагерь скорее напоминал торговый караван, нежели слаженный организм, каким станут сотни в момент атаки, послушные взмаху руки мен-баши. Сейчас это были просто уставшие люди, радующиеся отдыху и, казалось, забывшие о смерти, навстречу которой отправились в очередной раз.

К Мухамед-Кулу подлетел неутомимый и вечно бодрый Айдар и, взволнованно размахивая руками, выпалил:

— Я такое узнал! Там Кызлар-туры — Девичий городок!

— И что из этого? — отозвался царевич, презрительно закусив губу.

— Мы можем пробраться туда. Разве не ясно?

— Остынь, Айдар. Мы в походе.

— Никому не запрещено оставаться в походе мужчиной.

— Вот и будь им.

— Я не узнаю тебя, Мухамед-Кул. Или мы вместе не бегали на игрища, не уводили в лес девушек? Что изменилось?

— Многое. Пойдем мы — пойдут и остальные. А утром их не собрать.

— Пойдем, когда стемнеет, никто и не увидит. Возьмем с собой лишь Дусая.

— Он скорее завалится спать, чем потратит ночь на девушек, — рассмеялся царевич, — или ты его плохо знаешь.

— Да что нам Дусай! Пусть спит себе, а мы отправимся вдвоем, — не унимался Айдар.

Они не заметили как сзади к ним подошел юзбаша, услыхав последние слова Айдара.

— Молодые люди никак собираются в Девичий городок? Так я понял?

— Не твое дело, — зло огрызнулся Айдар, — ты нам не начальник. Тут есть и поглавнее тебя.

— Юз-Юзбашазнает свое место. Но осмелюсь напомнить, что наш хан под страхом смертной казни запретил показываться в городке кому бы то ни было. Под страхом смерти, — добавил он, разделяя отчетливо слова.

— Вот и не показывайся, — вконец разозлился Айдар, — а нам не мешай.

— Можно, я сообщу что-то важное моему господину? — обратился к царевичу Янбакты. — Мне бы хотелось, чтобы он один слышал это.

Айдара, словно плетью перепоясали поперек спины. Он кинул злой взгляд на сотника, но счел за лучшее промолчать и отойти.

— Патша улы будет удивлен, если узнает, что в городке находится сестра твоего отца, — тихо произнес Янбакты, но Мухамед-Кул услышал каждое слово и, вскинув глаза на юз-башу, удивленно переспросил того:

— Как ты сказал? Кто живет в городке?

— Родная сестра твоего отца, твоя тетка, — повторил тот.

— Но почему она здесь?

— То долгая история и не мне судить, как все вышло.

— Но ведь я должен знать! Почему от меня скрывали? Что предосудительного она совершила? За что находится под охраной?

Об этом может рассказать она сама. Если пожелает.

— Она расскажет!

— Как знать, — развел руками Янбакты, — как знать. Про нее всякое говорят. С кем захочет с тем и будет говорить. А нет, так никто и не заставит.

— Наша порода, — откликнулся Мухамед-Кул, — узнаю. Так что мне делать? Я должен с ней говорить.

— Чтобы ты делал без своего сотника? Ох, молодость, молодость! Твой сотник и это предусмотрел. Чем можно тронуть женское сердце? Добрыми подарками. Любая женщина на них откликнется, не устоит. Пусть патша улы чуть подождет, — с этими словами Янбакты поспешил к костру и вернулся с небольшим кожаным мешочком, который подал в руки Мухамед-Кулу.

Развязав шнурок, стягивающий горловину мешочка, тот увидел внутри поблескивающие матово-серебряные браслеты, а меж ними голубели камешки нанизанных на тонкий шнурок бус. Царевич ухватил двумя пальцами одно из них и медленно потянул наружу. Камешки, словно ручеек, потекли, заструились, игриво дразня своим блеском, посверкивая гранеными боками.

— Хороши… — Проговорил он уважительно. — Ай, да Янбакты! Ну, хитер! Ну, молодец! Удружил. Так что, теперь можно и в городок идти? За такие подарки мы любую девушку наружу выманим.

— Ой, не спеши, царевич. Уж больно быстр. Сперва надо стражникам поднести, а потом служанкам твоей тетушки. И только потом они ей передадут твое приглашение. Понял?

— Как не понять. Идем.

— Дружков своих звать не станешь? — с усмешкой спросил Янбакты, — догоняя вышедшего за черту лагеря Мухамед-Кула. Но тот лишь зло блеснул глазами и, ничего не ответив, зашагал быстрее, сжимая в руках мешочек с украшениями.

Подойдя к караульной башне городка, Янбакты громко свистнул, а когда сверху на смотровой площадке показалось заспанное лицо караульного, крикнул ему:

— Ночная сова покинула свое дупло?

— Ночной сове нездоровится, — ответил тот, — и начал медленно спускаться по приставной лестнице.

Мухамед-Кул с удивлением глянул на юз-башу, но не решился ни о чем спрашивать. А сотник лишь загадочно улыбнулся, собрав вокруг узких щелочек глаз тонкие морщинки на смуглой коже.

— Всему свое время, патша улы, — приложив палец к губам, — скоро ты сам все узнаешь.

Меж тем отворилась небольшая дверца возле главных ворот и к ним вышел охранник, позевывая и почесывая широкую грудь.

— Славен Аллах наш на небе и дела его на земле, что прислал таких гостей. С чем пожаловали?

— Воистину так, — поклонился ему Янбакты, — велик Аллах и не нам, смертным, обсуждать дела его. Я же привел к патша кызы ее племянника, о котором она лишь слышала, но не имела счастья видеть до сих пор.

— Пожелает ли уважаемая патша кызы говорить с ним, — охранник внимательно оглядел стоящего поодаль Мухамед-Кула, и взгляд его задержался на кожаном мешочке, который тот теребил в руке.

— А ты не говори, кто к ней пожаловал. Передай на словах, что приехал человек из Кашлыка, и пусть она сама решает, стоит ей встречаться с ним или нет. А в подтверждение своих слов передай ей вот это, — и он, протянув руку к мешочку, вынул из него тонкий браслет, украшенный тремя темно-зелеными камнями.

Охранник принял браслет в свою заскорузлую ладонь, даже не взглянув на него, повернулся в сторону лагеря, откуда неслись громкие голоса воинов и слышалось мерное побрякивание выскребаемых дочиста кашеварами большими медными ковшами походных казанов. Судя по всему, ужин уже заканчивался. Об этом можно было судить и по умиротворенному гулу голосов о чем-то переговаривающихся, смеющихся, вскрикивающих, спорящих. Лагерь жил размеренной походной жизнью и стороннему взгляду могло показаться, что воины стоят тут не первый день, а может не день, а год и более того. Возможно, они и родились в этом самом лагере, выйдя из бронзового пламени костров, спеша занять свое место у походных казанов, усесться в круг, подобрав под себя ноги, и сидеть так из вечера в вечер, оставаясь неотделимыми от кострищ, смачно хрумкающих сочную траву коней и глухо шумящих вековых лесов, птичьих вскриков, тихого урчанья реки и застывшей над ними сумрачной небесной чаши.

И ленивый охранник, стоявший возле осклизлых после недавнего дождя бревен крепостной ограды, в темном, грязном халате казался ожившим существом, вытесанным их такого же огромного кряжистого бревна.

Мухамед-Кул незаметно тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение, и отошел на несколько шагов, чтобы не мешать Янбакты вести переговоры. Оглядевшись, он увидел лежавший у крепостной ограды огромный ствол с покрытым мхом комлем сваленной бурей березы и присел на него.

Янбакты, понизив голос, продолжал о чем-то беседовать с охранником, в ладонь которого вскоре перекочевал еще один браслет. Затем голубоватая связка бус, выскользнув из глубины мешочка, исчезла в той же ладони стража Девичьего городка, после чего он, словно нехотя, с вздохом вошел в городок через калитку, плотно закрыв ее изнутри.

Янбакты подошел, сел на бревно рядом с Мухамед-Кулом и тронул его за рукав. Проговорил:

— Теперь я, верно, не нужен патше улы, пойду…

— О чем мне с ней говорить? — словно испугавшись, что останется один, спросил он и тут же устыдился своего вопроса. — Ладно, там видно будет. Иди, а то голодным останешься. Если меня кто спросит, то скажи, что сплю уже. Понял?

— Понял, мой господин, — ответил Янбакты, вставая, — а у тетки своей спроси, кто истинный наследник Сибирского царства. Она должна объяснить. Должна… — И сотник, не поворачиваясь, тяжело ступая по росистой траве, направился к лагерю, оставив на замше лом стволе кожаный мешочек.

Мухамед-Кул взял его в руки, ощущая мягкость хорошо выделанной, тонкой легко мнущейся кожи, местами затертой до блеска. Мимо него бесшумно пролетела ночная птица, едва не коснувшись лица длинным крылом, и резко взмыла вверх, испуганная неожиданной встречей. Юноша тонко свистнул и серая сова, а это была именно она, легкая, подвижная в полете и любопытная, верно, по молодости своей, тут же развернулась и скользнула вниз, приняв его свист за писк мыши-полевки. Мухамед-Кулу вспомнился подстреленный им несколько лет назад старый ворон, что сел на полумесяц построенной в Кашлыке мечети. Он тогда с торжествующим криком, гордый своим выстрелом, подбежал к нему полуживому, поводящему могучим клювом и бьющему по земле тяжелыми крыльями. Он схватился за стрелу, приподняв с земли тело птицы, но ворон грозно зашипел и защелкал клювом, уставившись круглыми темными глазами, и юноша услышал голос его: "Берегись, мы еще встретимся… Берегись…"