Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Публий смотрел на окружающее как бы со стороны и впервые во время сражения был столь хладнокровен. Еще с вечера его охватила апатия: все складывалось настолько удручающе бесперспективно для римлян, которые сами рвались к позору и гибели, будто кто-то опоил их одуряющим зельем, что надеждам не оставалось места. Казалось, разгневанные боги запустили государство с горы, и оно вертящимся комом несется по гладкому склону в пропасть. Первый раз ему удалось проспать всю ночь перед боем, однако сон почему-то не освежил силы, тело наутро оказалось налитым тяжестью, а дух объят гнетом обреченности. Когда исход столь очевиден, не о чем заботиться, не к чему стремиться.

Публий удивлялся своему отчуждению. Вокруг раздавались воинственные крики и вопли жертв, но он будто не слышал их, не чувствовал под собою коня. Месиво из тел людей и лошадей, мертвых и живых, как бы кто-то отделил от него стеклом. Все ощущалось как неестественное, создавалось впечатление, что изображения отделены от звуков и существуют сами по себе. Временами казалось, будто бы он и вовсе умер, и лишь дух, растворяясь в воздухе, еще воспринимает какие-то обрывки мира.

Сципион пребывал в составе легионной конницы на правом фланге, где атаку начал сам консул. Только разогнав коней, римляне поняли первую хитрость Ганнибала. Он занял подветренную позицию, как опытный флотоводец, и теперь юго-восточный ветер Волтурн, поднимая с песчаных полей тучи пыли, бросал их в лицо римлянам, заставляя их в замешательстве отворачиваться. Конный бой проходил на малой территории, ограниченной с одной стороны рекой, с другой — пехотным строем, потому правильного сражения не получилось, все смешалось в беспорядочную свалку. Даже копья трудно было использовать, так плотно сбились ряды. Противники сумбурно рубились мечами в такой толпе, где искусство полностью уступало случаю. Потерявшие коней стаскивали на землю других всадников, и местами уже шел пеший бой. В этой ситуации шансы соперников несколько уравнялись, правда, и здесь все-таки сказывалось умение испанцев устойчиво держаться на конях. Однако в скором времени двойной численный перевес врага дал результат, и римлянам оставалось бежать либо погибнуть. Некоторые выбрали смерть, но большинство — первое.

Сципион несколько дней готовил своих друзей, а через них и простых солдат к этому критическому моменту. Он сумел сохранить три сотни всадников своего легиона и теперь с ними стал пробиваться влево, к пехоте. За ним последовали, как было условленно ранее, Фабий, Аппий Клавдий с их отрядами и некоторые другие офицеры. Видя, что среди общего хаоса поражения какая-то группа ведет себя организованно и осмысленно, к ней примкнули и многие другие подразделения римлян. В конце концов они увлекли за собою и Павла, который обрел надежду переломить ход битвы натиском пехоты.

К этому времени легионы дружным порывом сломили сопротивление галлов и испанцев и, веря в победу, устремились вперед, как вдруг наткнулись на свежие ряды африканцев. Римляне уже устали и поломали строй, преследуя врага, а теперь им предстояло как бы начать новое сражение. Кроме того, оттеснив второстепенные части пунийского войска, они зашли в глубь построения карфагенской армии, и ливийцы обрушились на них сразу с трех сторон.

Гней Сервилий попытался выстроить окруженные легионы в каре. Возможно, это и удалось бы, но его энергичную деятельность оборвал римский меч в африканских руках: многие ливийцы использовали захваченное в предыдущих сражениях оружие побежденных. Его дело продолжил Минуций Руф — недавний соперник Фабия Максима. Римляне перестроились и дали отпор карфагенской пехоте. Но тут их постигла новая беда. В тылу стоял отряд якобы сдавшихся нумидийцев. Африканцы дождались, когда римляне, увлекшись боем, забыли о них, и сейчас, вынув из-под туник припрятанные мечи, обрушились сзади на легионеров, являя пример воистину пунийской хитрости. Атака нумидийцев ввиду своей неожиданности оказалась настолько эффективной, что они не успевали убивать солдат и для упрощения своей задачи, догоняя их, подсекали им сухожилия под коленями. Минуций, заметив это, побледнел так, что проступили его веснушки, которые в иное время были почти незаметны, не подтверждая его прозвища. Он выхватил «орла» у знаменосца и ринулся на свирепых всадников. Однако его порыв остановило вражеское копье, и он упал навсегда. Несколько сотен солдат, вдохновленных подвигом легата, организовали строй и отбросили нумидийцев. В этот момент подоспели испанские всадники, которых Газдрубал вернул из погони за остатками римской конницы и направил в обход фланга, в тыл неприятеля. В неравном бою легионеры, давшие отпор на участке Минуция, все погибли.

Эмилий Павел, осевший на правом краю легионов, некоторое время поддерживал регулярное сражение и провел несколько удачных контратак, но был ранен в голову камнем из пращи и выпустил нити управления боем. Предоставленные самим себе легионеры растерялись. Откуда-то донесся слух, что карфагеняне победили на левом фланге и в центре, положение будто бы безнадежное и необходимо спасаться. Зачатки паники в подобных случаях зарождаются под действием страха одновременно в каждом человеке, и достаточно какого-то намека, стоит лишь взглянуть друг другу в глаза, увидеть какого-либо бегущего труса, и зловещий слух, ниоткуда не придя, возникает как будто из воздуха, расползаясь, заражает все большее пространство, до тех пор, пока не поразит всю армию. Вскоре все вокруг раненого полководца бежали. Военный трибун Гней Корнелий Лентул увидел консула сидящим на камне и в отчаянии обхватившим голову. Лентул спешился и предложил ему своего коня и помощь, сказав при этом, что он единственный человек, не повинный в нынешней катастрофе. Эмилий Павел не сразу очнулся, но, придя в себя, велел Корнелию не терять времени и спасаться. Напоследок он просил передать сенаторам его совет немедленно укреплять Город, а Фабию Максиму сообщить, что он, сколько мог, следовал его наставлениям. Затем, тяжело поднявшись с камня, Павел сказал: «Я же — полководец и должен разделить судьбу войска в поражении так же, как принял бы славу вместе с ним в победе». Тут он, шатаясь и расталкивая бегущих солдат, один пошел на врага, и те, увидев такого сумасшедшего, решили не рисковать в рукопашной схватке и издали забросали его дротиками.

Союзная конница также была наголову разбита и опрокинута вдруг преобразившимися нумидийцами, которые, расправившись с регулярными частями, теперь рыскали в окрестностях и избивали одиночек либо небольшие группы, которые пытались спастись бегством.

Сципиону казалось, что он уже прошел половину Апулии, пробираясь по полю боя, покрытому мертвыми, умирающими и убивающими друг друга. Воздух отяжелел от зноя, пыль разъедала глаза и забивала глотку. Дышать становилось все труднее. Возникало впечатленье, будто души погибших, покинув изрубленные тела, реют над окровавленной долиной и удушьем заражают воздух.

Круговая оборона римлян разрушилась, и сражение распалось на отдельные очаги сопротивления, тогда как на всем остальном пространстве пунийцы беспрепятственно уничтожали отчаявшихся.

Сципион, продвигаясь со своею конницей в центр, отгонял врага от групп, бившихся в окружении, и вел тех за собою. Он уже не отвлекался на трагическое созерцание гибнущих сограждан, все это было пережито им заранее в бессонные ночи, а сейчас его существом безраздельно владела одна цель: собрать боеспособное подразделение и ударить с ним в слабое место врага.

Наконец Публий встретился со вторым легионом, основной силой, на которой строился его расчет. Манипулы стояли под знаменами и твердо держали строй. Увидев Сципиона с конницей, легионеры взбодрились, поверили в реальность обещанного им накануне тактического приема и дружно ударили на врага, стремясь пробиться к ставке Ганнибала и обезглавить пунийское войско. Атака имела некоторый успех, но Магон вернул в дело отдохнувших галлов, и римляне увязли в бесчисленных рядах варваров.

Публий, стараясь сохранять спокойствие, тщательно осмотрелся вокруг. Везде, где доставал взор, правила пиршество Смерть. Африканцы уже изнемогали от непосильного труда — избиения мечущихся в панике новобранцев. Глядя на рыхлую песчаную равнину, политую кровью и засеянную трупами, можно было подумать, что единственным ее урожаем навсегда останутся кости, черепа и красная трава. Могли ли дикие звери пожирать друг друга столь ненасытно в таком количестве? Если бы эти люди в другое время со стороны увидели нынешних себя, они прокляли бы свои глаза.

Публий покачнулся, взор его замутился, голова закружилась. Однако он нашел новые силы в ненависти к врагу и напомнил себе клятву — по заслугам рассчитаться с Ганнибалом, заставить однажды и его смотреть на поле боя глазами Эмилия Павла, Фламиния, Семпрония и Публия Сципиона отца.