Верный муж (сборник) - Мария Метлицкая

Что есть еще? Уединение, которое ты всегда так ценила. (Не пишу – «одиночество», чтобы тебя не обидеть.) Тихий город с густой зеленью. Милый, хоть и дряхловатый дом, в котором тебе тепло и уютно. Твои любимые пластинки, библиотека. Радио, телевизор – который, кстати, тебя иногда развлекает. Шифоньер, полный красивой одежды. Конфеты «Вишня в шоколаде» – на тумбочке всегда. Это уж, прости, моя скромная заслуга. Тебе ведь без них не заснуть, не так ли?

Поклонники по-прежнему имеются. Ну не такая россыпь, как в молодости, но все же…

Верная Лепорелло-Наташа, готовая отдать за тебя в одну секунду свою скучную жизнь. Ее преданность – не просто преданность, это любовь, как к ребенку или младшей сестре.

Есть, в конце концов, и я – твой верный друг. Пишу без иронии, ну или – чуть-чуть. От смущения.

Ты выстроила свою жизнь ровно так, как тебе она виделась, – с небольшими отклонениями на специфику родного государства.

А согласись, прожить жизнь так, как задумано, удается совсем немногим. Если вообще удается. Коротать ее, жизнь, было бы приятней где-нибудь в Париже, на Монмартре, в маленькой квартирке под черепичной крышей. Любоваться по утрам на Сакре-кер и попивать в задумчивости кофеек, сгоняя навязчивых голубей с загаженного подоконника.

Но не вышло. И смотришь ты в запотевшее окошко на улице и видишь перед собой облезлый купол заброшенной церквушки… Но! Голуби воркуют так же, ты уж мне поверь! И городок твой тих, уютен и вполне мил. К тому же это был твой выбор. И твое бегство из Москвы я тоже вполне одобряю. Все же свой дом с розовым палисадником (спасибо Наташе!) куда приятнее, чем комната в восемь метров на Бутырском хуторе, вдобавок с пьющими соседями.

Да и Москва, ей-богу – одни разочарования. Да, театры. Да, музеи. Но часто ли мы, москвичи, в них бываем? Хотелось бы чаще.

Да и страсти, моя милая, все же удел молодости. И уж тебе ли жаловаться на скудную событиями жизнь?

Радуйся и живи спокойно – все получилось! А тосковала бы ты и в Москве, и в Париже, и на Мадагаскаре – уверен. И дело не в количестве событий, а в свойствах натуры.

Теперь про претензии ко мне. Поездку твою в Самару считаю абсолютно лишней и ненужной. Встреча с Нолой ни к чему хорошему не приведет. Это очередные иллюзии. Через два часа после поцелуев начнутся взаимные претензии, споры, крики и итог – твой поспешный отъезд на вокзал. Глупости, что вы все друг другу простили! Ни ты, ни она на такое не способны. Все-таки сестры, куда деваться! Гены, милая моя. И каждая до смерти останется при своем, при своей правде. А правых среди вас нет!

Приезжать чаще не могу, прости. Да и ни к чему это – ни тебе, ни мне.

Твой черный свитер ношу. Тепло и мягко. Не для того, чтобы «помнить» – это глупо. Просто уютно, топят плоховато. А «помнить» мне про тебя нечего – и так не забываю.

Проигрыватель новый куплю. Привезу к Новому году. Будешь слушать… И будут гореть свечи на столе!

Маше звонил. Она вроде успокоилась и не в обиде. Не до того ей.

Да! Попроси у Инги Семеновны выписать тебе элениум. И пусть Наташа идет к заведующей аптекой и требует! Не выйдет – привезу я. Или пришлю.

Но у меня отвратные отношения с участковым врачом, а просить жену не хочется – зачем лишние вопросы. Ну или попрошу – какая разница?

Сушеного кизила нигде нет, так же как и киевского варенья! Все пропало, исчезло…

Как и наша с тобой… Шутка.

Да! Вышлю Окуджаву – «Путешествие дилетантов». Вот уж получишь удовольствие! Не сомневаюсь.

Все. В резиновых сапогах не гуляй! Даже в носках! Забудь.

Г.

Может быть – курагу? Или банальный чернослив? Они на рынке есть.

Она швырнула письмо на пол и бросилась к шкафу. Распахнула дверцы «его» отделения. Стала выбрасывать вещи прямо на ковер. Вот он, черный свитер! «Уютный и теплый»! Она взяла его в руки и стала тщательно рассматривать.

Связан дурно, петли неровные, куча зацепок. Дрянь, а не свитер. Абсолютная кустарщина! Она взяла ножницы и начала его безжалостно кромсать. Потом схватила пакет и запихнула в него остатки «шедевра». Выскочила на лестничную площадку и выбросила пакет в мусоропровод. Громко хлопнула тяжелой металлической крышкой. Вернулась в квартиру и долго мыла руки под очень горячей водой. С мылом, с мылом… С дустом бы, с хлоркой…

Села на кухонную табуретку. Сердце выскакивало из груди.

Коалиция. Заговор. Против нее. Вот как это называется. Всю жизнь врал за ее спиной. Шушукался, ворковал. Делился сокровенным. Обсуждал. Спорил. Доверял. Делал все то, чего не делал с ней. Никогда, ни разу.

Никогда он не заботился о ней так. Резиновые сапоги, господи! Да он и не видел никогда ни ее сапог, ни ее платьев. Ни прически. Ничего.

Потому что это было ему неинтересно.

Самое страшное и оскорбительное – когда женщиной пренебрегают.

Не просто изменяют или обманывают. Именно пренебрегают. Ничего нет обиднее, ничего.

Надя вспомнила, как обнаружила этот свитер. Спросила мужа: откуда?

Он пожал плечами:

– Не помню.

Она настаивала:

– Как так?

– А! Вспомнил! Надел у Веденского. Замерз, Сашка дал мне этот свитер. Почему не отдал – так мы же уже не общались! Буду носить, – Григорий Петрович улыбнулся, – в память о незабвенном друге.

Гнусная шутка, вполне в его стиле. Она тогда смолчала. И подумала: «А Сашка-то на три размера как минимум меньше. Хотя свитер мог и растянуться – шерсть-то копеечная. Наверное, дело рук одной из его подруг или жен. Проявление, так сказать, заботы».

А это было проявление «заботы» мадам, которую муж и так не забывал – при чем тут свитер. Далее – проигрыватель, киевское варенье, курага. Обсуждение снова общих знакомых. Подведение итогов ее драгоценной жизни – просто спектральный анализ. Париж, Риволи, Сакре-кер. «Ведь я этого достойна» – как говорят сейчас.

Она – несомненно. А ведь сидит, бедняжка, в старом домике в Калуге. Да еще и наверняка с печным отоплением. А замашек барских не отменяет – рокфор, ветчина, Брамс при свечах. Григорий Петрович переживает за «Машу и Нолу». Возит «Вишню в шоколаде». Разбирается в успокоительных. Мерзкие гады, шуршащие всю ее жизнь за ее спиной. Ненавижу!

Надя легла на кровать и закрыла глаза. Жалко, что задаток за памятник уже отдала. Очень жалко! А сколько ходила по мастерским, часами разговаривала с пьяными хамами-мастерами. Сколько искала достойный камень! Работяги врали – нагло, в открытую. Набивали цену. Браковали ее эскиз. Наконец договорилась. И как была счастлива! Небольшой темно-красный камень, гранит. Синеватые вкрапления. Только текст и небольшой портрет в профиль. Ей так нравился его профиль! Крупный прямой нос, мужественный подбородок, четкая линия верхней губы.

Она уже думала про цветник – только барвинок по краям ограды и куст жасмина с дачи. Ему всегда нравился запах жасмина.

Жалко денег! Ах, как жалко! Лучше бы к Любашке съездила. Впрочем, нет. Вряд ли. Не зовет дочка – и в этом все дело. Разве бы не нашлось денег на билет? Чушь собачья! Не в трудностях дело. Просто не зовет – и все. И можно наконец не врать хотя бы себе.

А съездила бы она в Мадрид. Или в Рим. Или в этот чертов Париж. Хотя при чем тут Париж? Он-то ни в чем не виноват.

Вот пусть пропадет этот задаток. Черт с ним. Переживет она эти деньги. А памятник ставить ему не будет. Не заслужил. Есть крест и табличка, есть фотография. Достаточно.

И вообще – никогда она туда не поедет! Плюнуть на могилу – ну, это как-то… Низко это. А поздороваться с ним желания не возникнет. Точно.

Никогда.

Ну что, Надежда Алексеевна? Продолжим, так сказать, экзекуцию? Пощекочем нервишки? Какие открытия нас ждут впереди? И полон мир открытий чудных…

Раздался телефонный звонок. Мара.

– Привет, привет, как дела? Что поделываешь, освобожденная женщина Востока? Оценила ли сладкий вкус свободы?

Надя еще неделю назад оскорбилась бы до глубины души. Как же так можно, господи? Этот Марин черный юморок и ее отношение к жизни… А сегодня… Сегодня она грустно усмехнулась:

– Привыкаю, знаешь ли. Скоро, наверно, научусь и находить свои прелести.

– Вот! – обрадовалась подруга. – Вот это правильно! Прелести всегда найти можно. И во всем. А уж в одиночестве и подавно!

Старая песня завзятой холостячки. Впрочем, Мара никогда и не скрывала, что Надиного мужа недолюбливала. Эгоист, потребитель, «юзер».

Она, Надя, всегда горячо возражала: «Приличный человек, все для семьи».

«Потребитель, – упрямо настаивала Мара. – Да все они… Берут больше, чем дают. И все примитивны. А вы, супружницы законные, только и служите, как пудели в цирке. И рады любому куску сахара. И еще при этом с восторгом выдыхаете: «Ах, муж, семья! Статус! Крепкая спина, надежная защита! Все он, все на нем! Одиночество – это же неприлично! Не приведи господи! Как их жаль, этих одиноких страдалиц!» А на деле отвечает за все жена. А он – ни гвоздя забить, ни лампочки вкрутить. Пьет, жрет и ноет.