Верный муж (сборник) - Мария Метлицкая

А вот Тонечка – наоборот. Всю жизнь прожила «за мужем» – крепким сибиряком Иваном Кузьмичом, директором, между прочим, крупного автопредприятия. Никогда не работала, отлично вела хозяйство, по осени закатывала банки, солила грибы и капусту и… боялась всю жизнь, что «Ваня уйдет». Уйдет и родит ребеночка. Оттого и терпела и мужнины взбрыки – нечастое, но отчаянное, русское пьянство, нередкие, плохо скрываемые загулы, грубость и племянника Петьку, мучившего бедную Тонечку уж много лет.

И вот, когда Тонечка почти успокоилась – возраст, близкая пенсия, подорванное здоровье сибиряка, – тут оно и случилось. Завел-таки Ваня ребеночка на стороне, и она об этом узнала. Тихая, покорная и слабая Тонечка собрала мужнины вещички и отравила его к полюбовнице и младенцу.

Ваня растерялся и даже пустил слезу. Уходить не хотел – ни в какую. Она настояла. Ваня, тяжело вздыхая, выкатился с двумя чемоданами, а вслед за ним и Тонечка тоже «выкатилась» – в больницу с инфарктом.

Ваня из больницы не выходил – дневал и ночевал круглосуточно. Привез Тонечку домой, а она попросила его этот дом покинуть. Прощение он заслужил не скоро, через три года, когда уже ни у нее, ни у него не было сил бороться и сопротивляться.

И жить они стали так безмятежно и так счастливо, как не жили никогда, даже в далекой молодости. И к ребеночку этому Тонечка гнала мужа буквально палками. Он был Ване до фонаря – по большому счету. Теперь, совсем как западные пенсионеры, они много путешествовали, отдыхали и получали от жизни удовольствие.

Лиза своего покойного мужа вспоминала с нежностью, и все помалкивали – зачем разрушать иллюзии? Хотя прекрасно знали – муж был никчемный, Лиза его не любила, не бросала из жалости.

Была у Лизы тайна, секрет Полишинеля, ибо известен был всем подругам. Всю жизнь Лиза вела двойную жизнь. У нее был любовник, тесная и долгая, проверенная годами и невзгодами связь. Но ни Лиза, ни ее любовник из семей не ушли. Почему? Лиза говорила, что боялись «упасть в быт» и порушить свои отношения: оба понимали, что семья и яркие встречи раз в неделю – совсем разные вещи.

Сначала умер Лизин никчемный муж, потом ушла из жизни жена ее возлюбленного. А они все не сходились. Может, возраст? Страх перед новыми привычками?

Может. А вскоре вдовец женился, и Лиза ему этого так и не простила. Общаться с ним перестала, а мужа подняла на пьедестал и объявила страдальцем и мучеником. Сын Лизин получился точная копия отца – вялый, неприспособленный «проживалец» – как называла его собственная мать.

Марин муж, Венчик, умер совсем молодым. Женились они без особой страсти – и были даже какими-то очень дальними родственниками. Прожили недолго, мирно и скучно. По-родственному. Мара работала в журнале и была страстно увлечена своим делом. Венчик сидел в лаборатории над пробирками и тоже домой не торопился.

Когда он внезапно и скоропостижно скончался, Мара удивилась, но жизнь ее совсем не изменилась. Был Венчик, нет Венчика…

Замуж она больше не хотела – так, была пара невзрачных романчиков с сослуживцами. Жила дочкиной жизнью и по-прежнему обожала до фанатизма свою работу. А если кто-то принимался уговаривать ее «устроить свою вполне еще молодую жизнь», она удивленно говорила:

– И чего я там не видела? Ничего интересного, уверяю вас.

И все считали, что самая счастливая и удачливая – Надюшка. И муж был представительный и положительный, и работа никогда не напрягала, и денег на все хватало, и дочка особенно не расстраивала.

Лиза, как обычно, накрыла шикарный стол. Хозяйкой она была неважной, так что покупала всегда деликатесы – осетрину, икру, итальянскую ветчину, отборные овощи и дорогущее сладкое – какой-нибудь торт из французской кондитерской.

Мара фаршировала рыбу – это уж как «Отче наш».

Надя пекла пирожки с капустой и ватрушки с повидлом.

Тонечка привозила соленые грибы и маринованные огурчики.

А Лейла делала казан с долмой – крошечными голубцами в виноградных листьях.

Глядя на накрытый стол, Лиза тяжело вздыхала и объявляла:

– Обожремся. – И горестно добавляла: – А потом помрем. Как пить дать.

Надя смеялась:

– Ну не померли же до сих пор!

Лиза качала головой:

– Всему свое время. Это, – она проводила рукой над столом, – вынести нам уже не под силу. Точно – сдохнем. Ну или устроимся на соседних коечках в институте гастроэнтерологии. Рядком.

– Приступим! – объявляла Лейла, и все рассаживались за стол, потирая руки и сглатывая слюну.

Ели, болтали, выпивали – по чуть-чуть, коньячку, красного винца.

Солировала Лиза – самая громкая и обретшая внезапную пятидневную свободу.

– Маргаритку эту чертову ненавижу! – откровенно заявляла она. – Выскочка и плебейка. Искренне думает, что все можно купить за деньги.

– И она почти права, – заключала мудрая Мара. – Сейчас, во всяком случае, да. Почти всё и всех.

Лиза возмущенно махала руками.

– Вот что она купила, скажи? Дом этот? Бассейн с прислугой? Шкаф, полный шуб? Сейф с бриллиантами? А счастье? Где у нее счастье? Нет, вы мне ответьте! – требовала она. – Муж ее боится и ненавидит. Дочь тоже боится. А я – просто ненавижу. Прислуга в наших рядах. Сотрудники льстят, подобострастничают и тоже ненавидят. Даже садовник терпеть ее не может, хоть и видит раз в месяц. Все шарахаются, как от чумы. И это называется счастье? – риторически вопрошала Лиза.

– А вот тебя она пригрела! Такая нехорошая! – подкалывала подругу Лейла. – И носится с тобой. Лучшие врачи, тряпки, санатории. Если тебе так плохо – вали в свои Кузьминки и живи на честную пенсию.

– У меня астма, – скорбно и обиженно поджимала губы Лиза. – И жить окнами на магистраль я не могу, – добавляла она. – А здесь у меня ни одного приступа.

– Ну и терпи, – советовала Лейла. – Знаешь, ей тоже несладко. Сынок твой… Не помощник, мягко говоря. От тебя одни флюиды ненависти. Дочка от нее прячется. А она, между прочим, на всех на вас пашет как проклятая.

– Пусть подавится, – коротко комментировала Лиза, громко хрустя Тонечкиным соленым огурцом и давая понять, что разговор окончен.

Дальше брались за Мару. Точнее – за ее неотъезд.

Внуки, дочь, услужливый и вежливый зять. Дом, климат, все прочее – как всегда.

Мара отвечала:

– Милая доченька скрутит меня в бараний рог почище Лизиной Маргаритки. И все – тихой сапой. Нет, нет и нет. Только в гости и только на месяц.

Далее обсудили Лейлиных невесток – нехороши, упрямы, воинственны к мужьям. И вообще – страшно нетерпимы.

– Прямо как ты! – пошутила Мара.

Лейла покраснела, но решила не обижаться.

Тонечка смущенно рассказывала про последнюю поездку в Марокко. Сказка, сказка и ничего боле.

– Хорош по Африкам мотаться, – осудила Лиза. – Нам, голубушка, теперича только средняя полоса. А уж тебе – после инфаркта…

Тонечка кивнула и инстинктивно положила руку на сердце:

– Да… Но Ваня так хотел!

– Ваня! – презрительно фыркнула Лиза. – Ну если Ваня…

Все промолчали.

– Надюшка! – Мара внимательно посмотрела на подругу. – Вижу в твоих глазах тоску и печаль.

– Да самочувствие неважное, – отмахнулась покрасневшая Надя. – Давление замучило, да и ноги. Ходить совсем тяжело! – вздохнула она.

– Худеть надо! – радостно подхватила любимую тему Лиза. – Таскаешь на себе два мешка картошки и еще удивляешься.

– Началось, – вздохнула Мара.

– Хорошо тебе, вобле сушеной, – подхватила Лейла. – Всю жизнь шестьдесят кэгэ. И ничего, заметьте, ее не берет! – почти возмутилась она. – Ни годы, ни это. – И она обвела глазами обильный стол.

– Пятьдесят восемь, – радостно уточнила Лиза. – И подавитесь, злыдни!

– Вес козы, – прокомментировала Мара.

– Не лопни от зависти, – откликнулась Лиза, и все дружно и по-доброму рассмеялись.

Надя была счастлива, что подруги переключились на разговор о весе. Слава богу! Посвящать в подробности никого не хотелось, даже закадычных подружек. Слишком тяжело. И слишком больно.

А разговоры текли, прерываясь частым смехом, вспыхивали ежесекундные обиды на безобидные подколки – и тут же гасли, как сгоревшая спичка.

И было вкусно, душевно и весело – как ни крути. Все, впрочем, как всегда – когда собираются близкие люди, знающие друг про друга практически все (ну или почти все), доверяющие друг другу бесконечно, не ждущие никаких подвохов – короче говоря, друзья, проверенные временем. Вот как это называется.

И опять завелась Лиза, понося свою сноху Маргаритку. И опять подруги на нее накинулись и принялись несчастную Маргаритку защищать. И по новой взялись за Мару и ее неотъезд.

Мара, самая разумная и спокойная, вздохнула и сказала:

– Объясняю. В последний раз. Кто не поймет – тупой дебил. Пример из дочуркиного детства. Когда Аллусеньке чего-нибудь сильно хотелось, а купить я это ей просто не могла, она, бедная детка, не кричала, не плакала, не ныла, не топала ножками. Нет. Она просто ложилась в кроватку и тихо умирала. Не ела, не пила. Лежала с открытыми глазками, полными необъяснимой, вселенской грусти. «Спасибо, мамочка, ничего не надо, мамочка. Не переживай, мамулечка!» И что делала я? Женщина с сильным характером? Я ехала в «Детский мир», в обувной или в универмаг. И покупала бедному дитятку все, что та желала. Вопросы есть? – усмехнулась Мара, окинув взглядом аудиторию.