Тайм-аут - Андрей Титов

2

«Привет, котик! Куда пропал? Есть новости?

У меня все по-прежнему.

Скучаю.

3

— Привет.

Я вздрагиваю от неожиданности. Погруженный в свои мысли, я не заметил как она вошла на кухню.

— Привет.

Вода в ковше начинает закипать. Настя ворошит посуду в своем шкафу, затем достает нож и разделочную доску.

— Собралась готовить?

— Вроде того.

— Что будешь ужинать?

— Курицу отварила. А что?

Я немного стушевываюсь. И правда, какое мне дело?

— Да ничего, так…

— А ты чем питаешься? — заглядывает она в ковш. — Кипятком?

— Смешно. Гречку собрался варить.

— Молодец.

— Хочешь, угощу? — улыбаюсь я.

— Не боишься, что соглашусь?

— А ты собираешься?

Настя смеется.

— Может и собираюсь.

— Ну окей, я варю две порции.

— Ну окей.

Настя выходит, я иду за вторым пакетиком, бросаю оба в воду и засекаю время на телефоне. По истечении 20 минут, снимаю ковш с плиты и пока сливается вода на кухню возвращается Настя.

— Я думаю, у меня будет удобнее.

— В смысле?

— В смысле, я приглашаю тебя к себе.

— А. Хорошо.

Я бросаю пакетики с гречкой обратно в ковш.

— Что принести?

— Ничего, все уже на столе. Пошли.

Мы идем к двери, у которой недавно прощались, массивной, из тяжелого стального листа, обшитой деревом снаружи, не сравнить с тем хлипким дерьмом, что стоит у меня в дверном проеме, как, в общем, и сами комнаты. Из небольшой прихожей с непривычно низким потолком я попадаю в просторную, светлую, чистую комнату с толстым ковром поверх паркета. Все четыре окна выходят на набережную Фонтанки, в углу два икеевских матраса перпендикулярно друг другу, стильные черно-белые фото на стенах, небольшой столик с соломенными подстаканниками накрыт на двоих, кровать устроена вторым уровнем над входными дверями, что объясняет низкий потолок в прихожей. Некоторое время я как завороженный смотрю из углового окна на беспокойную поверхность воды, играющую на солнце, словно бриллиант. Погода выдалась отменной, экскурсионные кораблики плывут один за другим, пешеходы суетятся рядом с плотным потоком машин. Одинокий спортсмен в хорошем темпе пробегает отрезок между мостами.

— Ты ешь грибы? — спрашивает Настя, доставая очередную емкость из холодильника.

— С некоторых пор я ем все.

— Отлично, мне родители навезли всяких разных, будем дегустировать.

Пока Настя ставит на столик блюда, я листаю журнал для девочек-подростков, найденный в стопке рядом с одним из матрасов. Заголовки статей словно впитали в себя всю мирскую скорбь: «Когда нравятся двое парней», «Родители до сих пор считают тебя дошкольницей», «Комплекс отличницы», «Идеальная поневоле»…

— Нашел что-нибудь интересное?

— Своеобразная вещь. — читаю раздел «Вопросы». — И люди в них своеобразные работают.

— Это почему?

— Потому что, во-первых, на свете очень мало вещей неприятнее подростка, а во-вторых, я не понимаю как это можно воспринимать всерьез: «Мои родители круглосуточно не дремлют», «МЧ забыл поздравить с ДСВ»… И ответы, ответы! «Саша, ты права!», «Софья, так держать!», «Милена, это очень важно!». Могу поспорить, они там либо ржут в голос, либо вообще в ус не дуют. Напишешь им «Привет, я Ира, мне 13 и у меня седой лобок, что делать?», в ответ будет «Ира, ты права, лобок — это очень важно, так держать!»

Настя пытается сдержать улыбку.

— Подростков можно и нужно воспринимать всерьез, это очень непростой период в жизни, вспомни себя.

— Да-да.

Она вдруг становится совершенно серьезной.

— Уровень подросткового суицида растет из года в год, в том числе из-за такого вот к ним отношения. Безответная любовь, чувство ненужности и отчужденности, отсутствие жизненного опыта и сил бороться, — для тебя все это может быть смешно, но для них нет. И люди, думающие о подростках и умеющие разговаривать на их языке, редакторы журналов, подростковые психологи, — большие молодцы, они помогают справиться, поддерживают их в это сложное время.

Воцаряется тишина.

— Я не верю в психологию. — говорю зачем-то.

Настя равнодушно смотрит в окно. Я начинаю опасаться, что перегнул палку и из интересного собеседника в ее глазах превратился в зануду. На душе становится тревожно.

— Я не хочу сказать, что психология не состоятельна как наука, определенный толк от нее может и есть, но терапевтический эффект в подавляющем большинстве случаев достигается не благодаря каким-то там особенным познаниям психолога, а банальной возможностью для пациента выплеснуть все дерьмо из себя, чего он раньше не делал. Психологи в массе своей — платные жилетки, которые лучше чем бесплатные знают в каких местах нужно кивать.

Настя переводит на меня заинтересованный взгляд. Ура.

— Интересная теория.

— Кроме того, — продолжаю я. — среди врачей самый высокий уровень самоубийств, особенно среди врачей-женщин, в том числе психиатров и психологов. Для врачей-мужчин показатель самоубийств вдвое превышает среднестатистический, а врачей-женщин — втрое. Как люди могут помогать другим, если они не в состоянии помочь самим себе? Только если их помощь заключается в изображении интереса и монотонном гундении заученных фраз.

— У меня в пятницу друзья собираются, — говорит она, накладывая мне в тарелку мяса и маринованных грибов. — Посидим-пообщаемся. Приходи, если сможешь. Буду рада.

От неожиданности предложения я впадаю в кратковременный ступор. Сердцебиение учащается. Чувствую, как краска разливается по лицу.

— Хорошо. — отвечаю я, стараясь не выдать себя, но дыхание предательски срывается. — Спа-кх-сибо.

4

«Привет!

Извини, солнце, в последнее время много возникает вопросов, требующих решения, не всегда хватает сил сесть и спокойно написать как дела.

Ситуация пока непонятная, не уверен, что смогу приехать в ближайшее время, но все возможно. Как только начну понимать по срокам — сразу напишу.

Из новостей — открыл новое место для отдыха после трудовых будней — целая улица с диско-барами и кучей народа каждые выходные, называется Думская, Мекка для всех, кто достаточно пьян и весел и хочет быть еще пьянее и веселее. Встретил новых интересных людей…

Если ты когда-нибудь приедешь в Питер, мы с тобой обязательно сходим:)

В остальном все как прежде.

Скучаю.

Надеюсь, до скорой встречи!

5

С легким беспокойством я размышляю о вечерних посиделках и о том, как удивительным образом меняется восприятие человека, стоит только начать рассматривать его как потенциальную вторую половину. Очень быстро он обрастает новыми качествами, не всегда ему присущими. Хорошеет на фотографиях (на которые никак не насмотришься), более того, начинает выделяться каким-то особым свечением, фразы становятся остроумнее, взгляды многозначительнее. Тем сильнее эффект, чем дольше голодает душа. В отсутствие духовных переживаний, человек начинает искусственно генерировать их, вываливая весь багаж неизрасходованных чувств на первую же более-менее подходящую кандидатуру, чем чаще всего пугает ее, зарабатывая таким образом очередной перерыв, а иногда и статус дурачка впридачу.

— Какая она? — словно прочитав мои мысли, вдруг спрашивает Макс. Биня сидит на диване с журналом в руках, Егор читает учебник по судебной медицине.

— В смысле? Кто?

— Настя.

— Ну… — я задумываюсь. — Она хорошая девушка.

— Ох. В моем случае такое определение означает, что все скоро закончится.

— Нет, она не из тех «хороших» девушек, про которых и сказать больше нечего. Она… знаешь, как иногда бывает, погрязшие в разврате, духовно разложившиеся люди на пятом-шестом-седьмом десятке начинают рассуждать о том, что все могло сложиться иначе, если бы они вовремя встретили хорошую девушку. Вот об этом я говорю.

— Отлично сказано. Ты говорил, она флорист?

— Ага.

— Хорошая профессия для женщины. — говорит Биня. — очень хорошая.

— Да, — вставляет Егор. — Каждый должен заниматься своим делом. — Ведь хуже нет, чем, не знаю, шпалоукладчица или, — он опасливо косится на Маню. — девушка-проктолог.

— А что не так с проктологом? — спрашиваю я.

— Всему виной мужское эго. — говорит Биня. — Сохранение маскулинности в любых условиях. Даже стоя раком со спущенными штанами, мужик не собирается сбрасывать себя со счетов, а, по-хорошему, стоило бы. За двадцать пять лет работы в медицине я не слышал ни об одном бурном романе, который начался бы с осмотра геморроя. Макс, ты во что там залип?

Макс с отрешенным видом созерцает в телевизоре какой-то ностальгический концерт, пожилой мужчина с неестественно черной шевелюрой разводит руки в длинном запеве, на лице смесь блаженства с прострацией, композиция вроде бы с претензией на душевность.