Четвертый разворот - Петр Кириченко

— Надо тихо-мирно, — убеждал он своего будущего тестя. — Оно и дешевле выйдет.

— Это так! — соглашался Платон Спиридонович и тут же добавлял: — Но опять же каким метром мерить. Лида у нас старшая, и свадьбу надо отгулять добрую, для людей, а то они скажут...

Платон Спиридонович хотел было определить одним словом, как скажут люди, но промолчал.

— Да что вам люди! — сердился Федор. — Что они хорошего сделали?.. Что?..

— Много, — ответил Платон Спиридонович, — всего и не упомнишь.

— Но всех ведь не пригласишь, — хватался Федор за последний аргумент. — Их — тысячи...

— Всех? — задумывался Платон Спиридонович и чесал за ухом, где у него обычно торчал карандаш. — Всех, пожалуй что, не пригласишь, места во дворе не хватит. — И добавлял с чувством: — А было бы хорошо! Эх, хорошо!

И он снова говорил Федору, как они купят в столовой бочку пива; Паша Ивановна позаботится о закуске, а картошка своя, так что оно недорого и обойдется. И говорил он так, словно бы видел и слышал свадьбу, улыбался, представляя, наверное, как погуляют люди и останутся довольны.

— Людям — веселье, нам — забота, а в целом — событие! — сказал он и крякнул: — Вот так!

Как сучок стесал.

Федор не понял, отчего это Платон Спиридонович беспокоится о чужих людях, спорить не посмел, но свадьбу едва не испортил. Когда встали из-за стола поплясать и поразмяться, Федору показалось, что один из гостей как-то не так поглядел на невесту, и он хватил того по скуле. Вокруг зашумели, женщины вскрикнули, и обиженного заслонили от жениха. Неизвестно, как уж там гость поглядел на Лиду, да и глядел ли вообще, поскольку не пропустил ни одной поднесенной чарки, но видевшие все это люди решили: «С гонором жених!» Дружки обиженного только сплюнули, взглянули на солнце и, посчитав, видно, что рановато, бить жениха не стали.

— Свадьба, — сказал один из них и для убедительности добавил: — Торжественный день!

Лида не замечала в счастье ничего, прижималась плечом к Федору, ласково на него глядела и стыдливо краснела, когда какая-нибудь молодуха начинала издалека:

— Была я на свадьбе у Звонячки, так там горилку подавали горькую...

И свадьба нестройно, но с запалом кричала:

— Горько! Горь-ко-о-о!..

Так кричала, что слышно было, наверное, на весь поселок, и Лида под эти крики целовалась с Федором. Все вокруг казалось ей прекрасным: и желавшие счастья гости, и Федор, сидевший прямо и строго. Рубашка его сияла белизной, оттеняя лицо, и Лида чувствовала, что уже любит его, любит, как не любила прежде никого. От таких мыслей сжималось сердце, сладко и страшно ныло, а в груди становилось холодно. Кружилась голова от счастья, немного — от выпитого... Конечно, Федор был достоин любви, как достоин ее, наверное, каждый, но главное скрывалось в другом: Лида хотела любить, истосковалась в одиночестве, а Федор оказался рядом. Ей показалось, что она должна полюбить, и она полюбила, и в тот день ей не представлялось, что может быть по-другому, без любви.

Платон Спиридонович, как всякий радушный хозяин, щедро угощал гостей, не отказывался и сам от чарки-другой и то говорил с кем, то отплясывал, то затягивал старинные песни, которых никто не знал, вспоминал зачем-то о рамах и стропилах, а к вечеру, сморившись, преспокойно уснул, помня, что находится у себя дома, значит, волен поступать, как ему хочется И когда рано утром Паша Ивановна стала рассказывать ему, как Федор ударил гостя, он ничего не понимал, блуждал глазами по стенам комнаты и чесал за ухом. После до него все же дошло, и он задумался минут на пять.

— Ревнив, — сказал он наконец и тут же потребовал чарку. — Неустойчиво жить будут, — добавил, выпив и озадаченно крякнув.

И действительно, Федор оказался не просто ревнив, как это бывает между супругами, а ревнив до одури. О таких говорят — придерется и к столбу. Сразу же после свадьбы молодые сняли полдома у чужих людей: жить у Платона Спиридоновича было бы тесновато, а к тому же Федор заявил, что они с женой начнут новую жизнь. Из автолавки он Лиду рассчитал, сказав, что нечего мотаться черт знает где, поговаривал о том, чтобы она и вообще не работала, но денег не хватало, и он разрешил устроиться в магазин.

— Временно! — пояснил он и на всякий случай постращал: — Гляди мне: из дому и домой!

— Боишься, украдут? — посмеялась Лида, чувствуя, как ей приятны эти слова. — Никуда я не денусь.

— Смотри мне! — буркнул Федор. — Знаю я...

Он каждый вечер встречал ее с работы и приводил домой. Люди завидовали Лиде и говорили, что ей повезло в замужестве. Лида и сама сначала посмеивалась, надеясь, что ревность эта только на первое время, пока Федор не узнает ее как следует и не станет доверять, — встречались-то они мало. Шло время, проходили дни и месяцы, но Федор не менялся, все так же недоверчиво допытывался, кто приходил в магазин, с кем она говорила, о чем, — и смотрел при этом с прищуром, — будто бы говорил: «Смотри мне!.. Знаю я, все знаю!» Однажды Лида не выдержала расспросов и попыталась объяснить мужу, что ревновать ее не к кому, да и незачем, потому что ревность эта обижает.

— Отчего ты не веришь мне? — спросила она, но Федор не ответил, только поглядел сурово, и у нее отпала охота говорить дальше.

— Знаю я вас, — вдруг сказал Федор с таким злом, что Лида заплакала.

— Что же ты знаешь?

— Все! — Федор выругался и вышел из комнаты.

Что он знал — это так и осталось в тайне, да Лида об этом и не думала; в голове сидела одна мысль: Федор за что-то ненавидит ее... Но за что? Лида плакала, думая о том, что другие люди живут как-то не так. «Зачем он на мне женился? — спрашивала себя. — И зачем я вышла?..» Ей вспоминался злой взгляд, бездушные слова и то, что Федор не пожалел ее, когда она заплакала. И поскольку это была первая размолвка, неожиданная, то казалось, что невозможно так жить, тяжело было на душе, и хотелось бросить Федора и уйти к родителям. При мысли о родителях, с которыми было всегда легко и просто жить, Лиде стало совсем тоскливо... Вскоре она успокоилась, занявшись домашними делами, и снова надеялась, что Федор переменится. Он действительно несколько дней помалкивал, только смотрел на нее как-то косо, будто на что обижался. Лида посмеивалась и однажды задиристо спросила:

— Все еще боишься, что украдут?

Федор помолчал, пожевал губами и сказал, что женщин он знает. И снова взгляд его стал холодным, злым. Где он успел узнать женщин так хорошо и что они ему сделали — он не говорил, слушал с прищуром Лиду и молчал. Она говорила, что другие люди ходят в кино, в гости, любят друг друга...

— А мы только дома сидим, — продолжала она. — И к нам никто ногой. Я не могу пойти к родителям только потому, что у тебя нет друзей... Ты ни к кому не ходишь, и я не могу. У меня подруга...

— Хватит! — перебил ее Федор. — Никаких таких подруг не существует, обман это все. Вышла замуж — сиди дома. Ни подруг, ни товарищей! Каждый живет сам по себе!

— Как же так? А родители?

— А вот так, — отрезал Федор. — Сказано, сиди дома!

— Сам сиди, а я буду ходить к родителям.

— Ну к родителям иногда можно наведаться, — вдруг согласился он. — Родители есть родители, они, как говорится, свое отжили, поэтому проведать их надо.

«Ну и дурак! — подумала Лида. — Господи, какой дурак!» Но вслух ничего не сказала, почувствовав только, что ей становится ненавистен и Федор, и вся эта замужняя жизнь.

В один из ближайших вечеров она отправилась к родителям. Погостила у них, но ничего не сказала и старалась быть веселой. Да она и была веселой, потому что обрадовалась встрече с ними и сестрами.

Несколько дней ей было легче, она терпела брюзжание Федора, ходила на работу и даже вытащила мужа в кино. Правда, ему не понравился фильм, и он после говорил, что они зря потратили время. Он теперь уже не ездил на машине, работал слесарем в автобазе, приходил всегда вовремя и старался пораньше улечься спать. Лида привыкла читать по вечерам, а теперь она боялась взяться за книжку, потому что Федор начинал ворчать. Спорить не хотелось. Федор вскоре засыпал, а она лежала и смотрела в черноту спальни, в едва синевший проем окна, думала, вздыхала. В такие минуты жизнь виделась ей бессмысленной. Она тихо плакала, боясь, как бы Федор не проснулся и не пристал к ней с расспросами. Он непременно придрался бы, что плачет она по ком-то... Тяжелые были ночи, душные, и сны приходили безрадостные, оставлявшие к утру слабость в теле и грустные мысли.

Лида не понимала, отчего Федор так презрительно относится к людям в поселке, к самому поселку и отчего все вызывает у него раздражение. Когда она что хвалила, он насмешливо щурился и говорил:

— Что там ваш поселок...

Несколько раз он хвалил Хорол, где ему приходилось бывать, — родом он тоже был из тех мест, — и Лида сначала думала, что там он оставил что-то близкое и не смог ничего здесь полюбить. «Ну и женился бы там, — думала она, — взял бы себе в Хороле...»

Но вскоре она поняла, что муж ее просто злой человек, а злые люди всегда считают себя лучше других, поэтому не могут ничего полюбить; они брюзжат на весь белый свет, и, где бы они ни жили, им не нравится; их носит по земле, но нигде они не зацепятся прочно, потому что везде для них чужбина. Если бы Федор остался в Хороле, он и там нашел бы над чем ехидно посмеяться — говорил бы дурно о Хороле и кивал на другие места, дескать, там лучше. И тут ей по-другому увиделось, что Федор почти не вспоминал о своих родителях. «Хорол он нахваливает, — пришло ей в голову. — А что же уехал оттуда?..»