Дитя в небе - Джонатан Кэрролл

От друзей жена Гарри случайно услышала о Венаске, связалась с ним и попросила помочь. Он, якобы, подкатил к их дому в Санта-Барбаре в джипе, на переднем сидении которого чинно восседала свинья.

Оказавшись в гостиной, эта самая свинья, которую звали Конни, заметив лежащий на столе завтрак

Гарри, тут же направилась к нему, по пути сокрушив половину построенного Гарри города. Венаск же ногами расшвырял другую половину, приговаривая: «Довольно с него зданий. Ему нужен кларнет «.

Сам старик ни одним инструментом не владел, но это не помешало ему заставить Гарри начать учиться играть по четырехдолларовому самоучителю, который они вместе купили в тот же день вместе со стареньким кларнетом.

Я читал Поуэллса, Леви-Стросса, Джозефа Кэмпбелла71 , Кастанеду7 и Мирче Элиаде и достаточно знаком с их взглядами на волшебство и шаманов. Но их взгляды совершенно неверны по одной простой причине: те, кто что-то могут – делают, те же, кто не может, говорят (или пишут) об этом. Еще только начиная понимать, на что способен Венаск, я в один прекрасный день по наивности спросил его, существуют ли люди, умеющие летать.

– Да.

– А ходить по воде?

– Конечно. Может, еще рыбного салата?

– Почему же, в таком случае, они никогда не демонстрируют этого другим?

– А зачем? Думаешь, их волнует, знаешь ты об этом или нет? Вот, к примеру, ты, Фил, человек, несомненно, умный. А хотел бы ты, чтобы и все окружающие узнали, что ты умен?

Я улыбнулся.

– Ну да, в принципе я бы не прочь. Он подмигнул.

– Вот в том-то и разница между тобой и человеком, который может ходить по воде. Он делает это лишь для того, чтобы определиться на своей карте, а вовсе не с целью попасть в вечернее телешоу.

За те шесть месяцев, что он позволил мне провести рядом с ним, я узнал от Венаска о своей «карте „ и как находить на ней определенные координаты. Я узнал от него об ожидающем меня успехе и о том, насколько легче его добиться, чем потом справляться с ним. Я научился плавать. Я научился умирать. В первый раз я услышал имя «Спросоня“ во сне, приснившемся мне, когда, однажды вечером, я дремал в океане. Да, и такое мне тоже доводилось делать. Старик меня научил. Но все это не помогло.

У Саши Макрианес необычное лицо. Если смотреть на нее анфас, она просто великолепна – густые каштановые волосы, высокие скулы, полные губы, глубоко посаженные глаза, внимательный, но в то же время открытый взгляд. Все выражение ее лица как бы говорит: да, я внимательно слушаю, но, прежде, чем придти к какому-либо решению, я должна узнать все до конца. В наши дни таких людей почти не встретишь. Оглянитесь вокруг и увидите, насколько скептичны взгляды большинства окружающих, как много ртов мрачно и твердо сжимается, как бы говоря «Да ничего подобного!», хотя вы еще и слова не успели вымолвить. Саша просто какой-то обломок прошлого – ей хочется, чтобы вы ей понравились. А лицо ее говорит, что она очень на это надеется.

Но это только анфас – профиль ее, к сожалению, говорит совсем о другом. Короткий, безвольный подбородок и чуть загнутый книзу нос совершенно меняют первое впечатление. Да и лоб ее, оказывается, тоже вовсе не так высок, как вы считали. Это профиль человека крайне слабого – человека, которому нельзя полностью доверять. Она сама так отозвалась о своем лице вскоре после того, как мы познакомились в Вене, и была совершенно права. В Голливуде (особенно через объектив съемочной камеры) замечать такие вещи просто необходимо, но ведь я находился в Европе в качестве flaneur74, а не как аuteur и не старался рассматривать людей под профессиональным углом зрения. Жизнь от этого становилась проще, а я – менее критичен.

Когда мы с Уайеттом наконец миновали последнюю дверь лос-анджелесского аэропорта и увидели ее, она выглядела совершенно измученной и какой-то эфемерной, будто в любое мгновение могла просто медленно воспарить над землей. Лицо ее было совершенно белым, как у актера театра Кабуки76 , длинные волосы заколоты в тугой пучок на затылке. На ней были джинсы и белая футболка, выглядывавшая из-под единственной спортивной куртки Фила, той самой, купленной им когда-то много лет назад у «Андерсона энд Шепарда» в Лондоне. Помню, тогда я еще спросил его, почему именно в этом магазине, а он ответил, что это любимый магазин Фреда Астера77 .

Саша знала, как он любит эту куртку. Я вдруг испытал такой прилив любви и жалости, что первым моим порывом было стиснуть ее в объятиях и обнимать до тех пор, пока мы оба не разрыдаемся от горечи боли и утраты.

Но она по-прежнему оставалась на месте, не делая попытки приблизиться к нам.

– Это из-за моих рук. Не хочу вас ими касаться.

И только тут я впервые обратил внимание: кисти ее рук были воспаленно-красными, сплошь испещренными какими-то отвратительными, отталкивающими царапинами. Впечатление было такое, будто она побывала в аварии и едва не лишилась их.

– Мне ужасно неудобно. Такого со мной не случалось с самого детства. Руки всегда становились такими, когда со мной случалось какое-нибудь несчастье. Я знаю, зрелище отвратительное, но доктор велел держать их на воздухе и ни в коем случае не закрывать перчатками. Впрочем, на похороны перчатки все же придется надеть…

Привет, Уайетт! А я и не знала, что ты тоже прилетишь.

Он наконец уронил сумку и все-таки притянул ее к себе. Она через его плечо взглянула на меня и ее глаза говорили: я в порядке. Просто слишком много плакала.

Яркое солнце казалось давним задушевным другом. Иногда мне кажется, что Калифорния вообще владеет всей самой хорошей погодой в мире– или, как минимум, выдает ее остальному миру по мере надобности.

Уайетт заметил женщину, когда-то работавшую в его шоу. Он остановился перекинуться с ней парой слов, и Саша сказала, что мы с ней пока сходим на стоянку и пригоним машину.

Совершенно не глядя по сторонам, она двинулась наперерез потоку машин. Я ухватил ее за куртку.

– Полегче, Саша. Притормози.

Мы переглянулись, потом, крепко держа ее за руку, я осторожно перевел нас через забитую машинами улицу.

– Может, остановишься у меня, Уэбер? Не собираешься же ты снимать номер в отеле, правда?

– Конечно, как скажешь. С удовольствием поживу у тебя.

– Хорошо. – Она не смотрела на меня. – Иногда я сплю нормально. Порой крепко сплю до самого утра и даже снов не вижу. Но знаешь, что я делаю, когда не могу спать? Смотрю кассеты с записью шоу Вертуна-Болтуна. Представляешь, в три часа ночи хохочу, глядя старые записи «Шоу Вертуна-Болтуна». Потому-то я так и удивилась, увидев его здесь. Мне на мгновение почудилось, будто он только что вылез из своих дурацких ботинок-булок и шагнул прямо ко мне в комнату. Это кассеты Фила. Он постоянно их смотрел.

Что я мог ей сказать? Мы прошли еще немного и свернули на одну из стоянок. Саша несколько минут ходила между машинами и, наконец, остановилась у черного «ягуара-ХКЕ» модели 69 года. Машины Фила. Единственного из моих знакомых, кто купил машину потому, что она была похожа на немецкую авторучку.

– Значит, «монблан» все еще на ходу, да? Фил всегда говорил, что пора обзавестись чем-нибудь другим.

– Ему нравилось, как он выглядит. Они с Блошкой ужасно любили кататься по городу с опущенным верхом. Блошка похрапывал, а Фил слушал записи Паоло Конте.

Думаю, он завещал машину тебе, Уэбер. Да и вообще, не удивляйся, если тебе достанется большинство его вещей. Тебе и Джекки. – Стоя почти вплотную ко мне, она отперла дверь с моей стороны и пристально взглянула на меня.

– А как же ты?

– Об это пока рано говорить. Я еще не вполне пришла в себя и плохо соображаю. Прежде, чем мы начнем обсуждать всякие важные вещи, я должна привыкнуть к тому, что ты здесь. Ладно?

Не успел я ответить, как Саша сделала нечто, заставшее меня совершенно врасплох. Она обхватила меня своими красными изуродованными руками за голову, притянула к себе и впилась в губы. При этом ее собственные губы были сомкнуты, и поцелуй был скорее похож на крепкое товарищеское рукопожатие, но продолжался так долго, что, когда она наконец отпустила меня, я уже начал слегка задыхаться.

Казалось, она довольна собой.

– Ты ведь не против, нет? – Не дожидаясь ответа, она обошла машину и отперла противоположную дверь. – Я так счастлива, что ты здесь. Все, поехали, заберем Вертуна-Болтуна.

Я во второй раз оказался в доме недавно умершего человека. Когда у Венаска случился удар, мы с Филом поехали к нему домой, чтобы взять там костюм для похорон старика. Самым возмутительным там мне показалась полная незавершенность всего, чего бы то ни было. Криво стоящее кресло в гостиной, полупустая бутылка кетчупа в холодильнике, раскрытый на статье о Доне Джонсоне78 журнал в ванной. Я помню, как мне хотелось закрыть этот журнал, поправить кресло так, чтобы оно снова стало единым целым с остальной обстановкой гостиной. Вещи, оставленные наспех под странными, неправильными углами, вещи, которые непременно были бы поставлены правильно или использованы, или закончены, будь только у их владельца еще возможность вернуться и расставить все как следует, в последний раз посидеть на толчке, выкроить пять минут и дочитать дурацкую статейку о любимой телезвезде.