Дитя в небе - Джонатан Кэрролл

«Неужели мы действительно живем в мире, одержимом Кровавиком? Если так, то подлинным монстром в фильме выступает вовсе не он, а наша посредственность, наше молчание и самоуничижение. Все остальное ерунда». А еще она процитировала художника Роберта Генри52 . «Примитивное искусство способно лишь просто сообщать те или иные факты, например: „Стояла ночь“. Высокое же искусство создает ощущение ночи… Здесь мы имеем некий эмоциональный ландшафт. Это как мысль, как воспоминание». Кстати, слова «… как мысль, как воспоминание» стали заголовком ее статьи, и этот едва заметный намек на Пруста53 лишь добавил фильму престижа.

Уже через много лет после того, как я посмотрел фильм в первый раз, мне довелось услышать один из монологов Сполдинга Грея. Где-то в середине монолога прозвучало то, что в какой-то мере тоже выражает сущность «Полуночи»: «Больше всего на свете мой брат боялся подвала нашего дома. Когда родители куда-нибудь уходили, он всегда выключал свет и ползком спускался по ступенькам с парадного крыльца, потом по лестнице сползал в подвал и, крепко зажмурив глаза, ощупывал руками его стены, каждую трещинку, обходя его весь по периметру и не зная, то ли он вот-вот умрет со страху, то ли все же не умрет».

Филу Стрейхорну каким-то образом удалось создать фильм, смотря который, зритель оказывался лицом к лицу со своими подвальными страхами, в кромешной тьме и без какого бы то ни было оружия под рукой.

Когда Фил был еще мальчишкой, отец обычно рассказывал им с сестрой истории, которые сам любил называть «колыбельными. « Мистер Стрейхорн, будучи человеком довольно черствым, по-видимому, считал это наилучшим способом воспитания детей, которых не слишком любил и которым практически не помогал. По словам его сына, истории были очень длинными и довольно интересными, но уж слишком часто чересчур страшными или с печальным концом.

– Он пугал нас ими до смерти, настолько, что иногда мы даже плакали от страха. Тогда старый ублюдок обычно обнимал нас за плечи и приговаривал: «Не плачьте, все хорошо. Папочка с вами! Папочка вас в обиду не даст». Ему одновременно хотелось чувствовать и наш страх и нашу любовь. Знаешь, по-моему, это просто нечестно.

Если вы смотрели «Снова полночь», то наверняка помните похожую сцену. Только в фильме Папочка – это переодетый Кровавик, и в конце для детей все кончается не так благополучно. После выхода фильма родители окончательно порвали с Филом. Он на это отреагировал так: «Тем хуже для них. Они обиделись, потому что узнали на экране себя».

«СП» посмотрело (и приобрело видеокассеты с ней) втрое больше людей, чем первый фильм. В результате, Фил и Мэтью Портланд организовали фирму «Ускоренная перемотка» и стали думать, во что бы еще вложить деньги.

Одним из самых забавных результатов появления первого фильма стала удивительная популярность Мэтью Портланда как актера. Он сыграл роль Пола Эддоуса, мэра городка и профессионального пилота-спасателя, и начал получать столько писем от поклонников своего таланта, что они с Филом решили сохранить Пола и во второй и в третьей частях сериала. Мэтью был просто в восторге.

Третий фильм назывался «Полночь приходит всегда», но, к тому времени, когда они закончили съемки, Фил уже называл ее не иначе как «Полночь не уходит никогда». Он устал от Кровавика, устал от крови, устал раздавать автографы, которые у него просили потому, что он сыграл роль ставшего столь популярным маньяком-убийцей.

– Понимаешь, Уэбер, я, конечно, не собираюсь играть короля Лира на Бродвее, но для разнообразия с удовольствием сыграл бы не в какой-нибудь очередной кровавой бане, а самую обычную, нормальную роль.

В то время я как раз снимал свою «Удивительную» и предложил ему сыграть в ней небольшую роль трансвестита, Лайли Рейнарда. Он сразу же согласился, причем сыграл на удивление хорошо.

Вскоре после этого грянуло землетрясение, и Фил спас мне жизнь. Не вытащи он меня тогда из ресторана буквально после первого же толчка, я, когда с одним большим ужасающим вумп! обрушилась крыша, наверняка был бы раздавлен вместе с остальными.

Усталый, опустошенный и со все еще стоящим в ушах грохотом рухнувшей крыши, я, едва закончив «Удивительную», снялся с места и отбыл в Европу. Мне просто необходимо было хоть ненадолго уехать из Калифорнии, тем более что к тому времени я почти решил вообще распроститься с прежней калифорнийской жизнью. Самой подходящей тихой зеленой гаванью мне тогда казалась Европа. Я был совершенно убежден, что, пожив там, смогу, по крайней мере, спокойно обдумать, как быть дальше.

За годы, проведенные в Европе, я почти не имел вестей от Фила, не считая нескольких открыток с более чем туманным содержанием, вроде того, что он прикидывает, чем лучше заняться.

Когда я вернулся, он показал мне свой «Цирк в огне» – пятнадцатиминутный ролик, снятый им для рок-группы «Витамин Д» – настоящее чудо, этакая шкатулочка Джозефа Корнелла54 , полная чудес и неожиданностей. Ролик можно было посмотреть пять раз подряд и продолжать мечтать увидеть в шестой. В определенном смысле это было лучшей работой Фила, но идиоты-музыканты решили, что клип получился слишком тяжеловесным и забраковали его. По-видимому, они ожидали, что Кровавик преподнесет им нечто в духе «Полуночи». Вместо этого им подсунули нечто более чем странное, клип, почти без музыки, с какими-то куклами и древними картами.

Не сказав ни слова, Фил забрал кассету и снова взялся за '"Убийства в полночь». Я как-то поинтересовался, сильно ли его огорчила неудача с роликом. Но он ответил, что во время работы над клипом ему в голову пришел просто великолепный сюжет для нового фильма. Еще раз сыграв Кровавика, он заработает достаточно, чтобы самостоятельно финансировать весь проект. И что же, интересно, за сюжет? Фил промолчал. Это было хорошим признаком.

Примерно тогда же в его жизни произошли два очень разных события. Первым было его знакомство с Сашей, а вторым – двойное убийство во Флориде.

Многие газеты поначалу называли их «Убийствами Кровавика», но, к счастью, название не прижилось. Один семнадцатилетний придурок из Саратоги, по-видимому, слишком насмотрелся «Полуночи». И однажды вечером, когда родители оставили его присматривать за малолетними братишкой и сестренкой, он расправился с детишками точно так же, как это сделал Кровавик в одном из фильмов.

Мертвые светятся. Я по-прежнему не понимаю почему, но это так. Здесь столько любви, тепла и дружбы… это самое ценное, что только можно себе представить, да к тому же у нас есть еще и – впрочем, нет, скорее, он – это мы сами – чудесный мягкий свет. В принципе, мы действительно очень похожи на светлячков, но все равно, окидывая себя взглядом в первый раз и видя, насколько много у тебя общего с этими малютками, трудно удержаться от улыбки.

Кстати, дети, о которых упоминал Уэбер, тоже здесь. Они очень тихие и милые, и я изо всех сил стараюсь стать им другом.

Я просто не могу иначе – ведь они здесь по моей вине. Я не верил в это, пока был жив, но теперь понимаю. Это один из аспектов процесса. Тебя учат понимать такие вещи.

Конечно же, здесь приходится и заново пересматривать прожитую жизнь, но, как выяснилось, это гораздо интереснее, чем я мог себе представить. Прежде всего, тебе показывают, каковы были ее важнейшие моменты и где именно они имели место. События, которых в свое время ты даже не ощутил и о которых порой вообще не подозревал, хотя именно они придали ткани твоей жизни ее окончательный оттенок.

Лично мне, например, была показана ночь, когда родители зачали меня (отец очень быстро кончил, мать лишь похлопала его по спине и мгновенно уснула).

Неведомые мне до сих пор моменты истинной боли, подлинного удивления и искренней любви, обитавшие в четырех стенах нашего медленно взрослеющего дома, в тогда еще сравнительно юных сердцах моих родителей, моей сестры, моем собственном.

Теперь я пересмотрел все: Джеффри Винсент, зверски убивающий своих маленьких братишку и сестренку, Саша, обнаруживающая в патио мое бездыханное тело, даже то, как погибла мать Уэбера.

Мне разрешили показать ему эту сцену, хотя до сих пор подобных прецедентов еще не бывало: никто никогда не получал возможности при жизни узнать даже малую толику всей правды. Ведь это одна из важнейших задач жизни – самостоятельно отыскать сохранившиеся обломки душевных развалин и докопаться до смысла высеченных на них иероглифов. Да и вообще, археология сердца – единственное по-настоящему важное занятие.

Вот, например, в нью-йоркской квартире Уэбера на полке стоит несколько фотографий, в том числе и моя. На ней я сижу в его удобном старом кожаном кресле, сцепив руки на животе и положив ногу на ногу. Лицо мое – всегдашний маловыразительный скуластый пиковый туз с хохолком на макушке. Рядом с креслом, на полу, разложены четыре когда-то столь популярных маски Кровавика. В тот день я как раз в шутку преподнес их Уэберу.