Возвращение бумеранга - Сергей Буренин

За разговорами дорога прошла незаметно. На железнодорожной станции в Бенберри к Каминскому подошел патруль, но, проверив документы, не нашел причин его задерживать, хотя в принципе о поездке в Бенберри или Оксфорд в увольнительной не говорилось ни слова.

В поезде Каминский выбрал себе местечко у окошка и немного подремал. Периодически он мысленно восхищался собой, хваля себя за то, как он четко все спланировал.

По приезде в Оксфорд, он тут же попал на автобус в Эйлсберри, что счел хорошим предзнаменованием. В Эйлсберри он вышел из автобуса, когда было уже около одиннадцати часов вечера. Теперь осталось найти место, где можно было бы переночевать. К полуночи он отыскал городскую ночлежку и зашел туда. Увольнительной у него там никто не догадался спросить, а удовлетворились удостоверением личности и рассказом о приехавшей сестре. Правда, теперь в рассказе о сестре он не упоминал Оксфорд, а говорил о курсах медицинских сестер для Освободительной армии.

Получив место в ночлежке, он улегся и заснул сном праведника.

Эйлсберри, 16 ноября 1941 года

Каминского поднял громкий звонок. Ночлежка полностью оправдывала свое название: она работала только ночью. В семь часов всех обитателей будили, давали им время на то, чтобы привести себя в порядок, кормили благотворительным завтраком и выпроваживали на улицу. На утренний туалет у Петра ушло не более двадцати минут. Потом он сел за стол. Всем выдавали по миске непонятной похлебки, состоящей в основном из томатной пасты, жареного лука и бобов. Похлебка была жидкой и пресной, но за время войны Каминский привык к любой пище, главное, она была горячей и в ней плавали кружочки жира. Запив все это кружкой жидкого, почти несладкого чая, он вышел на улицу как раз в тот момент, когда у него кончилась увольнительная. Однако здесь он этого не очень-то и боялся: в Эйлсберри привыкли к чешской форме, и даже если бы его и остановили, он всегда бы мог сказать, что выбежал за газетой из резиденции президента Бенеша.

Он погулял по улицам города до одиннадцати часов и только после этого направился к резиденции. Месяц назад его направляли сюда для охраны резиденции, именно тогда он и изучил здесь все ходы и выходы. Он прогулочным шагом обошел резиденцию, убедился, что все там осталось по-старому, и подошел к воротам. Ворота находились несколько в стороне от калитки, рядом с которой и располагалась караульная будка. В его время охрана подходила к воротам, только заслышав гудок автомобиля. Каминский достал из кармана перочинный нож, раскрыл его, сунул в щель ворот и попробовал приподнять запор тупой стороной ножа. Замок не поддался. Тогда он покачал ворота и уловил момент, когда запор свободно пошел вверх. Как только запор выскочил из пазов, ворота начали открываться, и Каминскому пришлось даже бросить нож, чтобы схватиться за створки. Он ногой подтолкнул нож в глубь территории, потом заскочил внутрь сам и закрыл за собой ворота.

Он огляделся. Его проникновение в резиденцию президента, похоже, осталось незамеченным. Стараясь держаться в тени кустов или построек, он пробрался к главному входу и проскочил в здание.

В большом фойе с искусственными пальмами и толстыми коврами никого не было. Направо был вход в банкетный зал, но это Каминского тоже не интересовало. Он направился к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Когда он уже поднялся на середину лестницы, то услышал в фойе чьи-то шаги. Петр слегка повернул голову и краем глаза заметил прошедшую из служебного помещения в банкетный зал горничную. Это было не страшно. Гражданский контингент привык к тому, что военные из охраны постоянно меняются, и никогда не задавал им вопросов.

Петр поднялся на второй этаж и прошел в длинный коридор. Эта территория была для него малознакома. Он знал, что здесь находятся спальни для гостей, спальня самого президента, его кабинет, но что именно находится за той или иной дверью было для него тайной за семью печатями. Он начал пробовать все двери подряд.

Первые две оказались закрытыми, а когда он подошел и взялся за ручку третьей, то услышал за спиной строгий женский голос:

— Что вам здесь надо, молодой человек?

Он обернулся и увидел пани Бенеш. На ней был шелковый китайский халат с серебристыми и золотыми драконами.

— Извините, пани, — смущенно заговорил Каминский, — мне нужен пан президент. Мне обязательно надо подать ему прошение.

— Пана президента нет здесь, — уже не так строго ответила пани Бенеш, — Он еще рано утром отправился в Лондон. Сейчас война, и он работает даже по воскресеньям.

Лицо Каминского отразило целую гамму чувств. Здесь была и растерянность, и досада, и отчаяние.

— Пани Бенеш, — дрожащим голосом попросил он, — может быть, вы не сочтете за труд передать ему мое прошение.

Он запустил руку во внутренний карман шинели и достал оттуда обычный почтовый конверт.

— Вам надо подать его через вашего командира, — ответила пани Бенеш, стараясь, чтобы это прозвучало строго, — в крайнем случае, обратитесь в канцелярию правительства. Пан президент обязательно рассматривает все прошения, которые приходят на его имя.

— Я это знаю, — почти плаксиво заговорил Каминский, — но мне это надо срочно. Мне надо очень срочно.

Это прозвучало по-детски наивно, но, в то же время, в этих словах, да и во всем облике Каминского чувствовалась такая мольба, что в пани Бенеш проснулись материнские чувства.

— Хорошо, — кивнула она, — давайте его сюда.

Каминский бережно передал ей конверт.

— Вы очень добры, пани, — пролепетал он, — У вас очень доброе сердце. Когда будете передавать это прошение, замолвите за меня словечко.

— Я же не знаю, что в этом прошении, как же я могу замолвить за вас слово, — сказала она так, как объясняют ребенку, почему нельзя тыкать пальцем в пламя свечи. — К тому же, я не вмешиваюсь в дела правительства.

— Большое вам спасибо, пани, большое спасибо, — пролепетал он, — До свидания, пани.

Каминский развернулся и пошел к лестнице. С лестницы он спускался уже вприпрыжку, перескакивая через две ступени, и напомнил пани Бенеш ребенка, который покончил с трудным и неприятным делом.

Из резиденции президента Каминский вышел уже через калитку. Его никто даже не попробовал остановить.

Тем же путем, что и вчера, он вернулся к себе в казарму. Как он и предполагал, за все воскресенье никто не заметил его отсутствия.

Прага, 16 ноября 1941 года

Сидя за столом, Гейдрих перебирал пачку документов и одни подписывал, другие откладывал в сторону. Наконец, он наткнулся на документ, который привлек его внимание несколько дольше остальных.

— Вы хотите отпустить Тюммеля? — обратился он к стоящему в ожидании рядом со столом Франку.

— У нас нет веских доказательств его вины, — коротко ответил Франк.

— И стоило тогда затевать всю эту чехарду и склоку с абвером?

— Как мне сказал следователь, который занимается этим делом: «Мы выпускаем его, чтобы он показал нам, где лежат улики».

— Вы уверены, что этот следователь знает, что делает? — нахмурился Гейдрих.

— В этом я уверен, — отчеканил Франк, — У этого следователя нет нераскрытых дел. Его профессионализм вызывает восхищение у многих наших сотрудников.

— Странно, — покачал головой Гейдрих, — И какие же улики он должен вам показать?

— В первую очередь гауптштурмфюрер Абендшен рассчитывает, что Тюммель попадется на деньгах. Сейчас мы незаметно пытаемся проверить всю его бухгалтерию. Похоже, он получает от англичан приличные суммы. И движение этих-то денег и можно проследить.

— А у вас не получится, как в этот раз: он вам тут же представит вполне законный источник доходов? — с издевкой спросил Гейдрих.

— Вот для этого мы и стараемся тщательно проверить все его счета. Включая зарубежные банки.

— Ну, например, в Швейцарии вы никогда не получите никаких отчетов, — с сомнением сказал Гейдрих.

— Отчетов от банка не получим, — согласился Франк, — но вот если с каких-то счетов оплачиваются издержки Тюммеля, то ему придется потрудиться объяснить, что это за счета.

— Это в том случае, если такие счета не придерживаются им до лучших времен.

— Он не тот человек, который откладывает на черный день, — настаивал Франк, — В этом мы уже убедились. Тратит он намного больше жалования майора абвера. К тому же, по нашим подозрениям, он сейчас остался без связи. Когда налаживаешь новый канал связи, всегда существует большой риск ошибок и провала. Если он связан с Лондоном, мы его обязательно на чем-нибудь да поймаем.

— Если, — проворчал Гейдрих и подписал бумагу.

Лондон, 18 ноября 1941 года

Полковник Моравец закончил свой доклад, аккуратно подровнял разъехавшуюся стопку бумаг и закрыл папку.