Отголосок: от погибшего деда до умершего - Лариса Денисенко

«Хотите дополнительных объяснений? О’кей. Мне нужен человек со связями в Украине. Артур – прекрасная кандидатура, не правда ли? Он все и всех знает». Молчание в семейном склепе. Итак, погрузимся в семейную историю! Отец сначала относился к Артуру спокойно, даже дружелюбно, пока не осознал, что тот доводит до бешенства мать и Манфреда. Младший брат матери, сколько же она с ним панькалась в детстве! А стоило ей на минутку отвлечься, и ее любимый пупсик снял сшитую для него одежду и вырядился в шмотки, подобранные ему другой девочкой. В сущности, вина Артура была лишь в том, что он стал успешным коммерсантом. Ему помогла собственная жена. Манфред и мама за глаза ее называли не иначе, как Зубатка.

Мать захлестывали эмоции из-за того, что Артур нагло зарыл в землю свой талант. Не знаю, что она имела в виду под словом «нагло». Манфред бесился из-за того, что Артур, уже без таланта, зарытого им в землю, зарабатывал очень большие деньги. Большие деньги часто вызывают негодование, особенно если они не твои. «Он был рожден Художником, а стал фабрикантом», – пафосно изрекала мать. Манфреда больше смущало даже не то, что Артур был рожден талантливым Художником, а то, что ему удалось стать успешным бизнесменом.

У Артура была своя текстильная фабрика, фабрика по изготовлению обоев и еще несколько производных бизнесов. Это он был автором футболки с надписью «Счастливый листик клевера». Тайна заключалась в том, что на десяти футболках из тысячи он вырисовывал один-единственный счастливый листик среди других, «несчастливых». Молодежь от этого была в восторге, футболки покупали в подарок, все выискивали счастливый листик! Артур гарантировал счастливцам призы. Это же касалось и обоев: «Счастливая сирень», «Счастливый папоротник», любое небольшое отклонение от общего правила, которое Артур талантливо шифровал, давало миллионные прибыли. Лично у меня была футболка «Счастливый барвинок», они об этом не знали. Каждая лиричная девушка должна иметь свою тайну, пусть даже в виде футболки.

«Я не хочу, чтобы Артуру об этом стало известно. А тем более Зубатке. Эта история их не касается». «Ма, ты думаешь, Зубатке важно знать, был ли отец твоего мужа нацистом или был сумасшедшим, живым или мертвым?» Мать ничего не ответила, но по выражению ее лица, тем не менее, было понятно, что Зубатке интересно решительно все, что связано с мамой. «На мой взгляд, чем меньше мы будем делать из этого тайну, тем меньше оно будет казаться тайной другим, разве нет?» Я демонстрировала здравый смысл и надеялась на поддержку отца. Но он составлял грязные чашки на поднос. У меня сложилось впечатление, что мне объявлен бойкот. Даже Тролль молча наблюдал за каким-то насекомым, а когда я почесала ему за ушком, уклонился. Манфредовское отродье.

«А поскольку сейчас вы все очень внимательны ко мне, поболтаю с вами с удовольствием! Такая молчаливая, притихшая аудитория – редкость. Так вот, еще я собираюсь встретиться с несколькими журналистами, психологом, чтобы показать дедовы записи и рисунки. Кстати! Еще с медсестрой из его заведения. Она сообщила, что дед рисовал мои стриженые портреты». «Какие портреты?» – дернулся было Манфред, но быстро овладел собой. «Стриженые».

«Ты не имеешь никакого права обращаться к Артуру. Он – предатель». Мать быстро покинула столовую. Вот так-так. Жена федерального судьи.

Я решила, что больше не буду разглагольствовать по поводу Артура, свою мысль я до них донесла. «Портретов я не видела, но медсестра сказала, что охотно передаст их мне. Она говорит, что дед рисовал меня». «Он не мог рисовать тебя, что ты мелешь? Совсем с ума сошла». «Я тебе не говорю, что он рисовал меня, Манфред. Так думает медсестра. Помнишь, как твоя одноклассница Вике рисовала циклопа? И учительница очень обеспокоилась тем, что с девочкой не все обстоит благополучно, она упорно рисует это одноглазое чудовище. Тогда она еще вызвала родителей на откровенный разговор, помнишь?» Манфред это помнил, судя по его кривой ухмылке. «Тогда оказалось, что Вике рисует своего обожаемого деда, которому выбили глаз во время потасовки на танцах». «Ключевое слово этой истории Дед, да?» «Думай, что хочешь. Всему есть объяснение, и я, в конце концов, хочу найти объяснение тому, почему дед рисовал мои портреты». «Но к журналистам ты обращаться не посмеешь! – в запале Манфред почти сорвался на крик. – И к Артуру». Вспомнил материнские установки. Маменькин сынок.

«Посмотришь», – пообещала ему я. «Марта, обращаться к журналистам неуместно, да и неосторожно. Они ничем тебе не помогут, вместо этого напишут кучу мерзкого бреда». Грязная посуда у отца закончилась, и он покинул совещательную комнату. «Вполне возможно, что мне будет достаточно прочитать дедовы письма, пообщаться с Дорой, еще раз съездить на его «могилу», поискать очевидцев событий». Отец жалел, что организовал это семейное собрание в своей квартире, у него не было наработанных привычек выгонять своих детей в три шеи, распорядителя судебного заседания тоже рядом не было, поэтому он чувствовал себя слегка растерянным. Отец взглянул на Манфреда, но мой брат бывает толстокожим, сейчас он целовал ранку от заусеницы на пальчике жены. Тролль сначала заинтересовался этим процессом, так как лучше знал толк в зализывании ранок, поэтому вмешался, но легенько получил по носу, обиделся и спрятался под столом.

«Мне пора, – сообщила я. – Папа, с твоего позволения я потом возьму еще раз посмотреть дедовы вещи». «К Эльзе ты их не понесешь?» Раунд за мной, он смирился с тем, что к Эльзе я потащусь. «Посмотрим, сначала я с ней поговорю». Манфред решил, что недостаточно поинтересовался моей жизнью, поэтому спросил, не очень четко – у него во рту был пальчик Бриг: «А как там Ханна?» Бриг дернулась, заусеница закровила. Манфреда вполне можно бы было наречь Гиппопотамом, но родители редко бывают пророками.

«Она отдыхает в Турции. Я передам, что ты спрашивал о ней, думаю, она будет прыгать до потолка от радости, что ты о ней вспомнил». «В Турции? Что, изучает животных в их естественной среде, чтобы потом было легче справиться? Если она не женит на себе турка – она умрет старой девой». Мой брат расист. В нашей семье такие разговоры не приветствуются, но время от времени происходят, порой я сама провоцирую Манфреда на гнусные высказывания, чтобы позлить отца. На отца часто нападает икота, но не в этот раз, на этот раз он замер у рукомойника. «Она не станет прыгать до потолка, а то сможет оторвать зверьку член, сладострастная сучка».

Манфред гадкий. На самом деле, Манфредом движет неравнодушие к Ханне, банальное неравнодушие, в какой-то мере – сексуальная зависимость, но таков он есть. Если поиграть в литературные ассоциации, то бывают люди – вступления, прологи, эпилоги, бывают люди – гиперболы, рефрены, ссылки, а Ханна – кульминация. По крайней мере, для моего брата. Ханна – вечный и неугасимый оргазм Манфреда. Он часто доводит Бригитту до слез своими вульгарными выражениями, и сейчас она едва сдерживалась. Отец ничего не сказал, его указательный палец был направлен на дверь, безжалостный взгляд – на Манфреда. Брат встал, схватил Бригитту за руку, видимо, причинил боль ее пальцу, так как она снова дернулась, и пошел прочь. Тролль нервно тявкнул в сторону отца. И я воспользовалась этим возмущением, чтобы исчезнуть за дверью. Все наши семейные беседы заканчиваются одинаково: согласно первому варианту – Бриг и Манфред обцеловывают мать и никак не могут уйти. Я тем временем парюсь в верхней одежде. Этот вариант я называю: «All inclusive + бесплатная сауна». Второй вариант Манфред с отцом только что продемонстрировали. У него короткое название – «Вон!».

Глава седьмая

Моя тетка Эльзе, как вы, наверное, уже догадались, человек специфический. Часто таких, как она, называют людьми с тонкой душевной организацией. Следует сказать, что люди с тонкой душевной организацией способны достать намного сильнее, чем толстокожие невежи. Именно они своим поведением провоцируют нервные срывы. На толстокожего невежу можно гаркнуть, а тут действовать столь прямолинейно ни в коем случае нельзя.

Моя тетка вышла замуж за турка задолго до того, как они заполонили Берлин, можно сказать, что она завела эту моду, тогда ее брак считался экзотическим мезальянсом. Хакан Исмаил Демирель был невысоким худым мужчиной, он служил в Интерполе. Интересно, что отец, слуга Закона, терпеть не мог Демиреля не потому, что тот был турком, а потому, что тот был полицейским. Отец ненавидел полицию, и неважно, международную или местную. Хотя от того факта, что муж его сестры турок, он тоже не был в восторге. Никто из нас не называл Хакана дядей. Не знаю, нравилось ему это или нет, Хакан не любил общаться.

Тетя Эльзе небольшого роста, тоненькая, белокожая, она не карлица, но, если на нее надеть шляпку, пышное платье и дать в руки кружевной зонтик, то ее можно посадить на полку рядом с фарфоровыми куклами, она там будет выглядеть более естественно, чем на улицах города. Когда Тролль подходит к ней, кажется, что это вытянутый в пространстве курцхаар, наверно, ему это льстит. Рядом с теткой я чувствую себя складным стулом, потому что складываюсь пополам, чтобы находиться на одном уровне с ней. Боно когда-то сказал: «Когда ты наклоняешься к маме, ты похожа на детскую разобранную пирамидку или на штопор». Манфред высказывается конкретнее: «Ты похожа на испуганного страуса!»