Новый Мир ( № 10 2010) - Новый Мир Новый Мир

Кух был поражен. Его новый знакомый предстал перед ним подпольным миллионером Корейко. Ему даже в какую-то минуту захотелось побыть Бендером и слегка раскулачить Сорова.

— На сколько же такая коллекция потянет? Неужели ты так много зарабатываешь на ГАЗе?

— За некоторые пласты приходилось переплачивать, но зато в отличном состоянии привозили. — И после паузы: — Так я ведь вкалываю, на печи не лежу. Ко мне обращаются те, кому надо попасть за “китайку”. Нелегально, понимаешь? Помогаю, естественно, не за спасибо! Такая поездка в одну сторону знаешь сколько стоит? А ведь человека или человеков надо еще и назад привезти. И чтобы ни одна мышь не узнала. А мышей знаешь сколько — немеряно!

— Сколько ты берешь за то, чтобы перевезти через “китайку”? —

У Куха голос повело в дрожь.

— Не через, а под ней. — Соров улыбался, богатый и довольный. —

А кого надо перевезти? Тебя? Для тебя услуга со скидкой, мы же кореша.

— А если всех нас… хронопов… Нам бы надо в конце декабря, — забрезжила надежда.

— В чем проблема? Идете в ведомство, и вам выдадут пропуска.

— Так мы уже опоздали с пропусками, — соврал Кух.

— А-а-а… Уразумел. — Соров на минуту задумался. — Как ты понимаешь, я работаю не один. Делим деньги на нескольких парней. Но обещаю — моя доля для вас будет со скидкой.

— Так сколько выйдет в сумме?

— Слушай, я не хочу перед тобой пальцы гнуть. У меня смена послезавтра, переговорю с парнями. Встретимся на третий день. Я уже все буду знать.

— Ты хоть скажи порядок цен. Миллион рублей? Тысяча? — Кух подзадоривал Сорова, но тот не велся.

— Думаю, меньше тыщи выйдет. Но не намного…

Кух взял “на послушать” парочку пластов Дэвида Боуи и улетел на крыльях.

— Да где мы столько возьмем? — Нюх предъявлял железобетонный рационализм. — Даже если мы продадим все свои пласты из наших общипанных коллекций, наберем не больше двух сотен. Из-за этих “шакалов” и ментовских облав цены на куче падают. Да и что за пласты у нас остались? Дерьмо…

— Давай посчитаем. — Бух зря, что ли, носил свое прозвище. — У меня есть двойник Хэндрикса, это рублей шестьдесят пять.

— Да его и за полтинник не продашь, он же не в идеальном состоянии, — подал голос Брюх. — Вот мой Олдфилд точно за полтинник может уйти, сормовский Трофим недавно спрашивал.

— Ага, Трофим за полтинник у тебя еще и концертного Клэптона в нагрузку выпросит. А то ты Трофима не знаешь. Почует, что деньги нужны, и сдемпингует. — Пауль знал барыгу Трофима лучше остальных, все-таки жили по соседству.

— Сдемп… что? — Нюх услышал незнакомое слово.

— Не важно, — уклонился от объяснений Пауль, — главное, что не купит он ни хрена. А у меня, сами знаете, ничего не осталось, все менты отобрали.

— А твой новый Блэкмор? Его за полторы сотни можно сдать, и уйдет легко. — Кух нажал на самое больное. Все знали, что Пауль фанатеет от всего, что связано с Ричи Блэкмором, и альбом 82-го года он “засолил” в коллекцию еще весной и постоянно говорил, что не расстанется с ним ни за что.

Пауль задумался. Не хотел казаться куркулем, но и Блэкмора было жаль.

— А если нам провернуть такую операцию…— На высоком лбу Пауля

появилась цепочка морщин. — Я уже вам сто раз говорил, что Саид хочет купить портостудию, чтобы записать Розенблюма. Как вы знаете, на мне и покупка магнитофона, и привоз этого Блюма. — И — выдержав секунд двадцать: —

А что, если сказать Саиду, что вы поедете в Питер не на встречу с французами, а договариваться с Розенблюмом, а? Саид бы вам еще и дорогу оплатил, и аванс для Блюма выдал бы. Не уверен, что все сработает, но можно попробовать. И тогда, браззы, может, я не буду своего Блэкмора продавать, а?

В итоге договорились действовать по разным фронтам. Все пласты, которые можно срочно продать на куче, продаются, а Пауль в это время разводит Саида.

Из дневника Алюни

Весь день провела у Брюха. Пока мы готовили себе обед, что в коммуналке не так просто сделать, постучался сосед. Такой изрезанный морщинами книжный персонаж. Брюх представил — майор в отставке. А еще он оракул.

Майор нас развлек тем, что поведал свою теорию. Нарисовал круг и разделил его вертикальной и горизонтальной линиями на четыре сектора. Каждый сектор у него обозначает части света. Сверху — Европа (слева) и Россия (справа). Снизу — Америка (слева) и Азия-Африка (справа). На этот круг, по его идее, можно накладывать хоть карту города Горького, хоть человеческое тело, и все происходящее в городе и в организме будет зависеть от того, что творится в этих частях света и странах.

Например, Европе и России соответствуют Автозавод, а если точнее — соответственно район ГАЗа и Сормова. Кух и Нюх живут в верхней левой части карты. Америка соответствует Щербинкам, где живет Брюх, а Азия — центру города, где проживают Дух и Бух с Мэри. И кстати, я тоже…

К примеру, Азию и Африку лихорадит. В результате военного переворота свергнуто правительство президента Шагари. Компартия Китая начинает самую большую чистку партийных рядов со времен “культурной революции”. Вьетнам воюет с кампучийскими повстанцами. Танковые войска Сирии захватывают базы палестинских партизан на территории Ливана. На Филиппинах демонстранты требуют отставки президента. Между представителями тамильской и сингальской общин в Шри-Ланке проходят жестокие столкновения. По мысли оракула, все, что сейчас происходит в центре Горького, определяется этими переворотами и захватами.

А в Штатах — тихо. Только палата представителей конгресса проголосовала за прекращение тайной помощи никарагуанским контрас да Рейган ввел запрет на поставки в СССР оборудования для строительства трубопроводов. Чепуха, в общем. Поэтому в Щербинках — тишь да гладь, ну если только трубы с горячей водой прорвет. И вот еще что — впервые в космос на “Челленджере” полетел негр Гайон Блюфорд. Я спросила у майора, как этот факт будет влиять на событийность в Щербинках. Он засмеялся — наверное, теперь будем летать с похмелья. Странный человек…

Рябов в собственном обличии никогда из дома не выходил. Сегодня он превратился в медвежонка Умку. Когда мохнатый топтыжка немолодых уже лет доковылял до автобусной остановки (шея ужасно чесалась, быть умкой — не сахар!), часовая стрелка по отношению к минутной находилась в позиции “спина прямая, ноги вытянуты вверх”. У пассажиров автобуса, в который влез Умка, лица были всех цветов спектра — малиновые, ультрамариновые, цвета спелой айвы. А у Умки — какой может быть у Умки цвет лица? Умкин, и только. Плохо одно: когда пробирался к выходу, распорол шкуру на спине о чей-то металлический рюкзак. Надо чинить, а дома ниток нужных нет. Зашел купить. В ближайшем магазине, где продавалась всякая мелочевка, нашлись только хлопковые нитки. А для спины всегда требуются крепкие, синтетические. Пришлось ехать за ними черт знает куда. И зашиваться там. Сейчас майору-отставнику, как никогда, надо было иметь теплую шубу без дыр.

Умка рассчитал, как можно обмануть речной патруль. Патрульные ходили по двое-трое и согревались в пивных на набережной. Увидев, что люди в сером обмундировании зашли в стекляшку “Ива”, Умка приготовился. Спустя минуту из “Ивы” вышли двое очкариков в длинных овчинных тулупах. Они уже не один час ждали, когда серые явятся теплого пивка попить. Умка вышел из укрытия и жестом подозвал очкариков. Один из них полез в задний карман брюк. С первого раза трюк не удался, пришлось расстегиваться. Наконец он вынул сверток.

— Вот деньги. — Он передал сверток майору.

— Пошли скорее. — Умка на ходу, не пересчитывая, засовывал деньги туда, где билось живое сердце медведя-мультяшки. До берега было метров двести. Перебежками они добежали до скованной воды, и тут Умка притормозил.

— Рано, прожекторы еще в полную мощь горят. Минут через двадцать их напряжение упадет, станет темнее. Совок электричество экономит.

Спрятались в полуразрушенном дебаркадере. Очкарики вытащили фляжку со спиртным, пустили по кругу. Умка одобрительно кивнул, фляжка оказалась уместной. Вечерний мороз сошел с ума.

Прошло не двадцать минут, а все полчаса. Потом — час. Умка терпеливо выглядывал наружу — прожекторы все еще шпарили во всю мощь. Послышались пьяные голоса снаружи. Умка дал знак лечь на пол и молчать. Голоса вперлись в сарай и полоснули светом фонариков. Полоснули скорее для проформы. И ушли. Шаги стихли в тот момент, когда прожекторы потускнели.