Перегной - Алексей Рачунь

Как в те времена я хотел просыпаться под настоящее, а не полифоническое пение райских птиц. Как я отчаянно дрался с жизнью, чтобы осуществить эту  мечту. И вот она воплотилась в явь, а мне предстоят еще более тяжкие битвы, дабы вернуть все на круги своя. Я как белка, выпавшая из колеса, и сразу же окруженная невиданными доселе, жуткими опасностями, стригущая ушами и вздрагивающая всем телом от каждого шороха. О боже, как же был сладок плен того игрушечного колеса!

И  скрежет по сердцу, с каждым днем все более каменевшему и обрастающему мхом заставлял меня, не находя себе места, подскакивать. Он звал и тянул меня в дорогу, в бег, в движение. Прочь от себя и от своей тоски.

Я опять разыскал окаменелостей. Придурки придурками, но Виктор со своими ребятами были первыми людьми, которые мне помогли. Жаль было расставаться не попрощавшись. Я решил, что выпью с ними, а вечером следующего дня, когда Юрыч вернется с рыбалки, душевно прощусь и с ним. Далее двину, куда глаза глядят и попытаюсь все таки, окольными путями, пробраться в Прёт и повидаться с родителями. А  после решу что делать.

В процессе выпивания с Виктором и его корешами я расчувствовался, меня развезло, и я обнимаясь со всеми, размахивая стаканом с неизменным портвейном, пускал слезу и разглагольствовал:

— Покидаю я вас, други моя, не по воле своей, но по злому чужому умыслу. Хочут вороги меня погубити, заточити меня в полон. Хрен им в нос, петушарам топтаным…

Окаменелости слушали меня с интересом.

— Да ладно, Витек, не гони — пытался успокоить меня Виктор — никуда ты от нас не денешься. Мы ж с тобой братаны космические. Все будет чики—пуки.

Я еще что—то нес и под конец меня совсем разморило.  Дома я оказался неизвестно как.

И опять с утра была дикая головная боль и опять во рту было нагажено, а по всему телу прошло тысячекопытное Мамаево войско. Я лежал, потный и липкий, не мог открыть глаза и думал, как бы мне собраться с постели самому, дабы потом начать собираться в дальнюю дорогу.

По правде вещей у меня  не было, какие могут быть вещи у беглеца, но за время житья у Юрыча я как—то незаметно оброс разной бытовой мелочью. Зубная щетка, паста, бритва (так почти и не пользованая), помазок, крем, шампунь, кое какое бельишко, медикаменты и прочее — просто удивительно, сколько всего необходимо  человеку. За такой короткий срок  — и столько  пожиток.

Теперь все это нужно было собрать и тщательно уничтожить, ибо я все—таки был вне закона, и кто знает, насколько близко подошла ко мне обложная травля. Я чувствовал беду, чувствовал её тяжелое смрадное дыхание совсем рядом, уже на подступах к моей берлоге и не хотел, чтобы у Юрыча были из—за меня какие—либо неприятности. Хотелось по—доброму с ним проститься, немного,  на посошок, выпить, и тщательно проинструктировать. Я был уверен, что Юрыч, добрая душа, меня поймет.

Я намеревался устроить в квартире уборку, выгрести из  щелей все, что туда могло закатиться, и косвенно свидетельствовать о моем здесь пребывании. Вообще—то я был аккуратен и сразу же все тщательно за собой прибирал, но мало ли?

 Конечно, мне совсем не удастся избавиться  от следов своего у Юрыча пребывания, но замести очевидные  все же стоило. Так я думал, лежа разбитый в кровати и собирал  силы на борьбу с похмельем. И   вдруг, в кухне, услышал женский голос. Голос что—то напевал, беззаботно и радостно и я, распутав слипшиеся макаронины мозга, путем неимоверных логических усилий сообразил, что женский голос в квартире холостяка Юрыча, нонсенс, а следовательно это плод моего воображения. Глюк.

— Ну чё  блин, допился? Алкаш! — костерил я себя. — Пришла к тебе в гости тетя Белочка, принесла тебе орешков из леса. Сейчас тебе эти орешки прокапают через вену на больничной койке,  а потом,  даже не вынимая из смирительной рубашки, свезут в СИЗО, где уже и перекуют, по местным обычаям, в кандалы.

От ужаса перед надвинувшимся сумасшествием я завертелся в кровати как подстреленный, лихорадочно соскочил, сел, схватил штаны и начал натягивать их на мослы. Обе ноги оказались в одной штанине, я задергал в панике, затряс ими и в результате этих комичных действий сбрякал на пол так, что к потолку взметнулась пыль. Пение на кухне смолкло и послышались легкие шаги.

— Нифига себе, какая деликатная Белочка — только и подумал я, как дверь распахнулась и она предстала передо мной во все красе.

За такую «Белочку» я готов был ежедневно ужираться вдрызг до слияния с небесной синевой!

Белочка имела вид румяной девы с роскошными золотыми волосами, свободно распущенными по плечам, огромными васильковыми глазами, вздернутым носиком, персикового цвета пухлыми щечками и алыми губками. Губки были сложены в виноватую улыбку и оттого сразу же, безоговорочно, по—домашнему, располагали.  Уюта добавляла  мокрая тряпка в мыльной руке, и то, что дева была облечена в  закатанные юрычевы   джинсы и его же застиранную рубаху.

— Ой, — заговорила она, смущаясь и опуская глаза к полу, впрочем как раз туда где у её ног копошился, суча как паук ногами я,  —  а я тут, пока вы спите, уборку затеяла. Окна мою. Она перехватила воздуха и продолжила, — а вы не знаете где Юрий? А вы его друг? А он скоро будет?

Мой изнуренный борьбой с алкоголем мозг оказался не готов к такому шквалу вопросов  и окончательно рухнул. Он не то что не мог вовремя отвечать на вопросы, но и отказывался их обрабатывать. В общем, говоря современным языком, завис. Все же я собрался и, с опозданием в добрых тридцать секунд, протолкнув через неведомый шлюз информацию, выдал порцию ответов. Ответы я выпалил в той же последовательности и такой же скороговоркой, как они мне были заданы: Знаю. Да, то есть нет, то есть не совсем. Вечером.

Белочка изумленно, округлив свои прекрасные голубые глаза  таращилась на меня и вдруг, закидывая очаровательную  головку,  захохотала.

Я было пробовал извиниться, — но она так заливисто смеялась, что мне не оставалось ничего иного, как поддержать её и вскоре мы уже сидели друг напротив друга на полу и просто до неприличия громко ухахатывались.

— А хотите чаю, — просмеявшись и утихнув  разом просто предложила мне Незнакомка.

И я почувствовал, что чаю я давно и очень сильно хочу. Я хотел еще ввернуть, что из рук такой прекрасной особы я готов напиться не только чаю, а и смертельного яду готов осушить ведро и пасть замертво у её ног, но подумал, что офисно—донжуанский развязный флирт здесь будет  неуместен.  Ибо особа эта отнюдь не Люсенька. Хотя, все они «Люсеньки». И следом за этой мыслью, за осознанием того, что это не Люсенька,  возник вопрос, —   а кто?

Я согласился на чай, и стараясь выглядеть как можно естественней, отлучился в ванную. Там я пустил воду и взялся за осмысление ситуации.

Мысль о видении и белой горячке я отбросил, как безосновательную, к тому же я когда—то слышал, что белогорячие нечувствительны к боли.  Я же, брякнувшись на пол, ссадил бок и он теперь болел.  Остальные мысли меня не утешали.

Неизвестная юная мадам вполне могла бы быть какой—нибудь Юрычевой подружкой, но Юрыч был мрачный и суровый дядька, отшельник и аскет, к тому же разница в возрасте дополняла эту пропасть. Даже для меня  мадам казалась юна, что же говорить о Юрыче, повадок Набоковского героя за ним точно не водилось.

Леди могла бы быть и его дальней родственницей, но что это за дальняя  родственница, имеющая комплект ключей от двери, с ходу, не отдохнув с дороги, принимающаяся за уборку, как у себя дома, и при этом абсолютно не удивляющаяся тому, что вместо Юрыча в квартире храпит какой—то незнакомый мужик. Странное для родственницы поведение. Я бы, будучи такой родственницей, завидев в квартире чужого, дал бы от греха стрекача — вдруг квартира уже продана другому, себе дороже. Эта же отнеслась ко  мне как к чему—то разумеющемуся. Странная дамочка, донельзя странная. Моя паранойя ширилась и довела меня до простой мысли — а не отвалить ли мне прямо сейчас из гостеприимной Юрычевой хаты? Выскочить в коридор, ноги в тапки и вперед.

По логике разума — все непонятное таит в себе потенциальную опасность, которой нужно стараться избежать. Но опасность этой дамочки пока неоценена, к тому же, по выражению Виктора, «встав на хода» я рискую эту опасность увеличить многократно. Ибо драпать мне придется без денег, без вещей, а дамочка, со своей уборкой вполне может обнаружить мой заныканый паспорт и меня спалить. В общем надо присмотреться, что я, с девчонкой если что не справлюсь?!

Чай уже дымился  в отдраенных чашках и был вкусным, крепким, свежезаваренным. К чаю, в невесть откуда извлеченной вазочке, было печенье и оно тоже будоражило воображение. Возникали нелепые мысли об уюте и семейном счастье. Дескать хорошо бы вот так сидеть всю жизнь на кухне, в старых домашних джинсах и фланелевой рубашке, ни от кого не прятаться и никого не бояться.  И чтобы очаровательная собеседница подливала и подливала тебе в фарфоровую, со сколом, чашку чай, да подкладывала в вазочку печенье. И горькой отравой были эти мысли ибо чай и печенье были, была и кухня, и очаровательная девушка, но кто она, и кто я, и почему, и зачем все это, — вот вопрос.