Семь смертных грехов - Тадеуш Квятковский

Брат Макарий покорно принимал знаки расположения мудрого монаха и покорно подставлял свою физиономию под старческую руку.

- Ну, ну, сам бог внушил тебе, брат мой, этот замысел, - нежно сказал отец Розмарин, оскалив зубы в улыбке, - видно, в последнее время ты вел исключительно набожный образ жизни.

- Вел, отец, - подтвердил квестарь, - но лишь здесь, в этой уединенной обители, пришла мне в голову мысль, подтверждающая общее мнение о святости нашего монастыря.

- Да-да, имей в виду, что именно наши умы помогли тебе, брат мой, овладеть принципами логики и диалектики, не забывай об этом. Ведь монастырь наш, как никакой другой, пользуется милостями божьими. Тут, в этих стенах, под влиянием наших молитв рождаются идеи. Без нас, брат мой, мир, погрязший в пороках и омерзительной нечисти, недалеко бы ушел.

Квестарь молитвенно сложил руки и вознес очи кверху.

- Я об этом всегда и везде не перестаю думать, куда бы ни занесли меня ноги.

- Значит, ты поступаешь правильно, и за это мы не оставим тебя в своих молитвах. А теперь скажи-ка, брат мой, содержат ли в этом имении скотинку так, как положено твари божьей?

- Содержат, содержат, отец мой, но она могла бы находиться в лучшем состоянии, если бы отцы-иезуиты обращали на нее побольше внимания.

- Ах, злодеи окаянные, как же они мне имущество губят, - воскликнул отец Розмарин, гневно потрясая кулаком. - Наверное, с курами и цесарками они поступают не лучше?

Брат Макарий наклонил голову в знак того, что такая же участь и домашней птицы.

Отец Розмарин, охваченный святым возмущением, ходил по келье и ругал на чем свет стоит иезуитов. Квестарь скромно стоял в углу, уставившись в пол, и ни единым словом не прервал излияний благочестивого монаха.

- Пусть сгинут эти еретики, эти негодные бродяги! Наконец он успокоился, подошел к брату Макарию и взял его за подбородок.

- Но ты, брат мой, являешься орудием веры, и пусть свершится справедливость.

Квестарь приложил руку к сердцу.

- К этому я и стремлюсь, отец мой.

- Ведь, как говорится в священном писании, семь неурожайных лет миновали, теперь нас ожидает семь лет обильных и семь коров тучных.

- Десять раз по семи, отец мой. Настоятель от радости захлопал в ладоши.

- Ты, брат, говоришь, как хороший проповедник, даже слушать тебя приятно. Ну, продолжай рассказ: ничто так не способствует хорошему настроению после утренней молитвы, как созерцание того, что нас ожидает.

Квестарь приблизился к настоятелю, смиренно склонил голову и, не смея поднять глаз, сказал:

- Нужно лишь немного денег, чтобы приобрести одеяние голубого цвета.

Монах отшатнулся, будто ему наступили на ногу.

- Денег, говоришь? - повторил он, недовольно перебирая губами. - Да неужели ты сомневаешься в своих силах, в божьей помощи и христианском милосердии? Где же взять денег, если наш монастырь живет милостыней?

- Отче преподобный, - прервал квестарь, - я нимало не сомневаюсь, что каждый наш грош идет на богоугодные дела и что милосердие людское безгранично, но голубое одеяние у ближних на слово божье не купишь. Ведь в нашем городе нет такого торговца шелковым товаром, который был бы настолько благочестив, что дал бы хоть локоть материи в обмен за спасение души.

- А... у тебя самого, брат мой, нет ли за пазухой какого-нибудь кошелька?

Брат Макарий горестно воскликнул:

- Я ведь, отец мой, гол, как крепостной мужик! Настоятель захлопал глазами и выдавил из себя ласковую улыбку:

- Это не такой уж тяжкий грех. А может быть, любезный брат, ты что-нибудь одолжишь монастырю?

- Рад бы, - ответил квестарь, почесывая лысину, - но каждый грош вызывает во мне омерзение, и я его сразу же кладу в общий кошель.

- А может быть, у тебя все же кое-что припрятано? Квестарь развел руками.

- Нет, святой отец, я не кривлю душой.

Монах не сдавался. Он нежно приласкал брата Макария и еще раз спросил:

- А не припомнишь ли? Дай-ка я помолюсь, укреплю твою память, брат мой. In nomine patris et filii...

Отец Розмарин встал на колени и погрузился в молитву, тяжело вздыхая и сопя, словно нес тяжесть непомерную. Брат Макарий встал рядом, тихонько бормоча что-то и время от времени украдкой поглядывая на отца Розмарина, чтобы удостовериться, не кончил ли тот молиться. Наконец монах поднялся, сурово нахмурил брови и, засунув руки в рукава, спросил:

- Ничего не вспомнил, брат?

- Как есть ничего, святой отец.

- А может быть, ты лжешь, милый брат? Квестарь поднял руки к небу.

- Клянусь всем святым, не лгу. Отец Розмарин, закусив губу, сказал:

- Ну, пойдешь по миру, а наши молитвы помогут тебе достать то, что нужно.

Брат Макарий поклонился и рванулся поцеловать у настоятеля руку, которую тот ткнул ему прямо в нос.

- Поступлю как приказываешь. Только боюсь... Тут квестарь махнул рукой и направился к двери.

- Чего ты боишься? - спросил старик.

- Эх, отец мой! - воскликнул квестарь, выходя в коридор.

Монах сердито закричал ему вслед:

- Постой! Что ты хотел сказать?

Брат Макарий остановился и потупил глаза.

- Дело может затянуться, а иезуиты не дремлют. Это народ дошлый и проворный.

Отец Розмарин неспокойно заерзал на месте, задумчиво почесал бороду и внимательно посмотрел на квестаря, который стоял с ангельски невинным видом. Монах кивком приказал квестарю следовать за собой. Страх перед проворством иезуитов одержал верх.

Отец Розмарин и брат Макарий промелькнули, словно тени, через пустые коридоры и очутились у двери, где хранилась монастырская казна. Монах вынул связку ключей, долго подбирал нужный ключ и, наконец, скрылся за тяжелой дверью. Брат Макарий попытался последовать за ним, но, прежде чем он успел сделать шаг, дверь за настоятелем с шумом захлопнулась. Минуту спустя отец Розмарин вернулся и тщательно запер за собой казнохранилище.

- Сколько тебе нужно, брат мой? - хитро прищурившись, спросил он.

Квестарь задрал голову и стал считать:

- Десять, двадцать... значит, преподобный отче, понадобится локтей тридцать, чтобы вышло одеяние, достойное небес.

- Ты что, брат, все небеса хочешь шелком покрыть?

- Иначе они подумают, что я какой-нибудь мещанин, а не святая особа.

- Хватит и пятнадцати! - решил отец Розмарин и сунул квестарю несколько монет.

Брат Макарий почувствовал в руке приятный холод металла и не стал спорить. Пряча деньги за пазуху, он заметил:

- Обойтись кое-как можно, только одеяние-то будет очень скромное.

- Ну, иди, брат мой, и пусть тебе озаряет путь наше святое дело. - Отец Розмарин размашисто благословил квестаря. - Да возвращайся скорее, а то терпение нашего ордена будет подвергнуто суровому испытанию.

Брат Макарий рысцой пробежал коридор и остановился лишь около ворот. Там его уже поджидал отец Поликарп.

- Чем это ты, брат, так доволен? - спросил он, подавая квестарю пустой мешок.

- Пребывание в нашем святом монастыре наполняет меня огромной радостью, ответил квестарь, забрасывая мешок за спину. - Теперь иду с важным поручением, а чем труднее дело, тем больше радости: я ведь обеспечиваю себе вечное блаженство.

Отец Поликарп хлопнул его что было силы по спине.

- Иди, да женского пола не трогай: женщины наполнены пометом дьявольским, как твой мешок сухим хлебом и жалкой милостыней.

Квестарь, услышав эти слова, даже перекрестился.

- Что ты, что ты, я женщин обхожу за версту. Каждая богомолка скупее королевского подскарбия.

К ним подошел отец Лаврентий. Услышав, о чем идет беседа, он добавил:

- Избегай, брат мой, женских чар, они навлекают на нас гнев господень.

- Благодарю тебя, отец мой, за предупреждение, - ответил квестарь, теперь я ни одну женщину не решусь ущипнуть за ляжку даже затем, чтобы выяснить, хорош ли на ней бархат.

- И не вздумай щипать: сон потеряешь. У меня в этом кое-какой опыт есть, прошептал отец Лаврентий, поднимая палец.

- Одна мещаночка, отец мой, хвалила тебя как отличного исповедника, - так же шепотом ответил квестарь.

- Хвалила, говоришь? - изумился отец Лаврентий. - Да, чтобы другим грехи отпускать, надо их познать самому. Однако ты, брат, мужчина видный, гляди, как бы тебя бес не подцепил за нос. А жаль тебя - человек ты умный и стоящий. Ты, как и я, можешь еще понравиться, а языком мелешь не хуже любого проповедника.

- Да ну, где уж мне понравиться. Августин Карфагенский сказал: "Больше всего ценю я в себе то, что не нравлюсь самому себе". И я целиком с ним согласен. Вот этот прыщ на носу охраняет меня от любых соблазнов.

Отец Лаврентий рассмеялся, и рот его при этом стал похож на широко распахнутые Флорианские ворота в Кракове.

- Ох, братец, нос у тебя действительно паскудный, да еще с таким украшением...

Напутствуемый божьим словом, брат Макарий двинулся в путь. Отойдя от монастыря на почтительное расстояние, он затянул веселую песенку, то и дело обмениваясь поклонами с прохожими, спешившими на ярмарку.