Крупным планом - Дуглас Кеннеди

— Ты не понимаешь, я хочу тебе сказать…

— Думаю, что понимаю. И хочу, чтобы ты…

— Я хочу забыть про наши проблемы…

— А что, по-твоему, я пытаюсь сделать последние двадцать четыре часа?

— Но ты не хочешь обсудить…

— Нечего обсуждать…

— Надо все обсудить…

— Бен, почему ты не можешь просто заткнуться и позволить…

— Не смей говорить, чтобы я заткнулся.

— Я буду говорить, если ты будешь продолжать вести себя как последний урод.

— Пошла ты!

— Ну вот. Я иду спать.

— Иди спать, иди спать, — нараспев сказал я. — Уходи, отказывайся разговаривать, это все в твоем стиле. Только чтобы не решать…

Но мне не удалось закончить предложение, потому что она захлопнула за собой дверь столовой.

Вот и все наше перемирие.

Я шатаясь перебрался в гостиную, свалился на диван, нажал кнопку на пульте дистанционного контроля и тупо уставился на Си-эн-эн. Затем выругал себя за то, что я такой ублюдок, задремал и проснулся в половине второго, обнаружив на экране Кейт Бример (в еще более боевом виде, чем обычно), которая вела репортаж из какого-то разрушенного города в Боснии.

— …сцены разрушения и человеческих страданий, подобные которым даже самые бывалые корреспонденты…

Кейт. Черт бы тебя побрал. Там. В самом центре событий.

Я еле дотащился до постели. Стянул с себя одежду. Лег рядом с Бет, которая спала мертвецким сном. Я прижался к ее голой спине, поцеловал шею под волосами и позволил своему языку прогуляться вниз, к плечу, и дальше, к лопатке, когда вдруг…

Язык наткнулся на что-то рваное, грубое. Такое, с чем прошлой ночью мой язык точно не встречался, когда двигался тем же маршрутом. Я потер это место указательным пальцем. Шершавое на ощупь. Я попытался разглядеть, что это такое, но было слишком темно. Поэтому я сунул руку в ящик моей прикроватной тумбочки и нащупал маленькую лампочку для чтения, которой можно пользоваться, не мешая спящему рядом человеку и не давая ему повода подать на развод. Включил лампочку и направил узкий луч на спину Бет.

И обнаружил короткую, но глубокую царапину, расположенную между левой лопаткой и позвоночником. Все еще красную, совсем свежую. Сегодняшнюю.

Глава шестая

На следующее утро Бет со мной не разговаривала. Даже после того как я извинился — многократно, — она никак не хотела простить мне вечернюю выходку. Я всегда прошу у Бет прощения. Даже когда знаю, что прав, я все равно извиняюсь. Я не выношу ее раздраженного молчания. И я всегда унижаюсь, если это требуется для восстановления мира между нами.

— Слушай, это за меня алкоголь говорил, — сказал я на кухне, наливая себе чашку кофе трясущейся рукой.

Бет продолжала молча мыть посуду после завтрака.

— Я просто пытался поговорить о вещах, которые меня волнуют.

Она перебила меня:

— Если ты допил кофе, одень Адама. Я хочу приехать в Гринвич пораньше, когда еще будет где припарковаться.

И она вышла из комнаты.

А как насчет этой клятой царапины на спине? — хотелось мне крикнуть ей вслед. Но я сдержался, как сдержался ночью и не разбудил Бет, чтобы задать несколько вопросов о том, кто ее так поцарапал. Учитывая ее нынешнее настроение, это был, скорее всего, самый неподходящий момент для обвинения в близких отношениях с другим мужчиной. Лучше придержать эту козырную карту до подходящего момента.

Поскольку была суббота, мы занялись самым что ни на есть американским времяпрепровождением: побродили по магазинам элегантного замка богатства, который называется Гринвич. Место обитания белой кости. Немыслимо без $250 000 в год. И соответственно, там все забито представителями среднего класса. Особенно по субботам.

Мы нашли место для парковки в верхней части Гринвич-авеню — это покатый бульвар длиной в милю, на котором сгрудились торговые предприятия всех вообразимых сортов. Пошли вниз, Бет катила коляску с Джошем, я вел Адама за руку. Молчание между мной и Бет нарушал только голосок Адама:

— Ты купишь мне еще поезд для железной дороги.

Это была не просьба, утверждение.

— Скажи «пожалуйста», Адам.

— Ты купишь мне еще поезд для железной дороги. Пожалуйста.

Это все еще было утверждение, и я не смог сдержать улыбку:

— Если будешь хорошо себя вести.

— И только после того как мы зайдем в детский отдел, — заявила Бет.

— Не пойдем в детский отдел, не пойдем в детский отдел, — заныл Адам.

— Тогда никаких новых поездов и вагонов, — сказал я.

Угроза подействовала. Когда мы добрались до детского отдела, Адам послушно примерил пальто из бобрика ($65), которое выбрала для него Бет. Еще толстовку ($22), хлопчатобумажную водолазку ($16) и вельветовые брюки ($28), которые, по разумению Бет, должны были украсить его осенний гардероб. Но когда мы перешли в отдел для грудных младенцев, где Бет истратила $70 на всякую ерунду для Джоша, Адам поднял вой.

— Я хочу поезд сейчас, — снова заныл он.

— Подожди еще несколько минут, — попросила Бет.

— Я хочу…

— Потерпи чуть-чуть…

— Сейчас, сейчас, сейчас!

Адам тряхнул коляску так сильно, что Джош начал плакать. Бет крепко ударила Адама по руке.

— Плохой мальчик, плохой мальчик, — резко сказала она.

Адам завопил «Папа!» и кинулся мне на шею.

— Все в порядке, все в порядке, — прошептал я ему на ухо, поглаживая по голове.

— Не защищай его, — сказала Бет.

— Полегче, Бет…

— Он должен знать, что когда он плохо себя ведет…

— Все верно, все верно.

Адам в моих руках завыл громче.

— Давайте так, — предложил я. — Мы встретимся в «Банана Репаблик» через пятнадцать минут. Пусть немного успокоится.

— Как скажешь, — огрызнулась Бет и двинулась вместе с коляской Джоша в дальний угол магазина.

Когда мы вышли на улицу, Адам наконец перестал реветь.

— Мама меня ненавидит, — пожаловался он.

— Не говори глупостей, — сказал я. — Ей просто не нравится, когда ты капризничаешь. И мне не нравится тоже.

— Прости, папа.

Я поцеловал его в макушку:

— Вот и молодец.

— Железная дорога. Пожалуйста.

Итак, мы двинулись в игрушечный магазин и купили ему пятый по счету миниатюрный паровоз ($14). Затем отправились в книжный отдел, где Адам выбрал для себя «Рассказы большой птицы» ($8.99), а я наконец купил себе «Свидетельства» Ричарда Аведона ($75) — удивительная ретроспектива его портретов, которые он сделал за пятьдесят лет. Когда мы добрались до «Банана Репаблик», Бет мерила короткий бежевый жакет. Он ей очень шел. Я подтолкнул к ней Адама. Он робко подошел и потянул ее за рукав:

— Мамочка… прости.

Она улыбнулась и поцеловала его:

— И ты прости, что я тебя шлепнула. Просто будь терпеливее, договорились?

— Ты в этом жакете потрясающе выглядишь, — заметил я.

— Очень дорогой, — возразила она.

— И сколько?

— Триста двадцать пять.

— Покупай.

— Дорогой…

— Ты ведь раздумала покупать диван, верно?

— Ну…

— Это ведь всего лишь деньги.

Она еще раз оглядела себя в зеркале, затем повернулась и поцеловала меня в губы.

— Иногда ты очень даже ничего, — сказала она. — Спасибо.

Семейный кризис предотвращен — по крайней мере, на это утро. Мы снова одна большая счастливая семья. И всего-то ушло $623.99 плюс налог. Самая дорогая суббота за весь год. Тем не менее это дешевле, чем психотерапия.

У магазина я предложил ленч в детском ресторане дальше по улице.

— Я хочу в «Макдоналдс», — заявил Адам.

— Только не сегодня, солнышко, — ответила Бет.

— Я хочу жареной картошки.

— Ты получишь ее в ресторане, — уверил его я и сразу же пожалел.

Бет сокрушенно покачала головой:

— Бен, ты что, хочешь, чтобы он превратился в жареную картошку? Или медвежонка Барни?

— Не давите на парня, — раздался голос рядом. — От жареной картошки никто до сорока лет еще не умер.

Мы оба подняли головы. Это был Гари Саммерс. Наш сосед, пока не состоявшийся фотограф.

— Привет, люди.

Его длинные грязно-блондинистые волосы были стянуты в конский хвост. Щетина выглядела сегодня еще более модной, чем обычно. И знаменитая самодовольная ухмылка была еще шире, чем всегда, — шириной в семидесятимиллиметровый экран. Но больше всего меня удивила его одежда. Она была настолько… для города. Черная льняная рубашка застегнута до ворота. Черные мешковатые штаны поддерживаются широкими черными подтяжками. Черные ботинки на шнуровке. Солнцезащитные очки. Стандартный прикид для Бустер-стрит, но бросающийся в глаза на Гринвич-авеню. Кстати, единственной причиной, почему Гари жил среди нас, была его неспособность пробиться в центр. Я знал, что он пытался сделать карьеру фотографа в Нью-Йорке, но потерпел неудачу. И когда его старые родители умерли, он, будучи единственным наследником, удалился в фамильный дом в Нью-Кройдоне и жил на небольшое наследство, которое досталось ему от родителей и вряд ли превышало 30 тысяч в год (как подсказывали мне профессиональное чутье и опыт работы в отделе доверительного управления), потому что отец Гари так и не сумел пробраться выше среднего эшелона в «Голубом гиганте», а это означало, что даже при очень тщательном планировании его капитал не мог превышать 600 тысяч, которые были аккуратно вложены в облигации, страховку и акции.