Книжные магазины - Хорхе Каррион

Франсиско Фернандес дель Кастильо. «Книги и книготорговцы XVI века»

Постер Чиччолины, бывшей порноактрисы и будущего итальянского политика с ярко-красными губами и в платье с вырезом; рядом – постер соседнего барочного района. Хороший выбор новинок и журналов из разных стран вместе с пятнами на стенах под бесполезными перегоревшими лампочками. С такими контрастами я столкнулся в начале века в книжном магазине La Reduta на улице Палецкого в Братиславе, близ парка, тихого, несмотря на снопы искр, которыми сыпали проезжавшие мимо трамваи. Ощущение пребывания меж двух морей, между двумя историческими моментами, которое присуще всем странам, пережившим коммунизм. Словацкой литературе в книжном магазине уделялось столько же пространства, сколько и чешской, но количество новинок на словацком языке было бо́льшим – этим словно хотели с гордостью показать становление нового, пусть и очень медленное.

Весь Берлин внушает то же ощущение водораздела. Если идти от Александерплац по просторному, решенному в социалистической эстетике бульвару, когда-то называвшемуся Шталин-аллее, а затем переименованному в Карл-Маркс-аллее, такому широкому, что по нему могла бы маршировать целая армия с множеством танков в ряд, поражаешься тому, что в этой пространственной мегаломании, на этих подмостках, идеально подходящих для политического устрашения, делается такой акцент на культуре. Потому что первое, с чем здесь сталкиваешься, – это большое настенное панно Дома профессора с его многоцветным педагогическим превознесением мира труда. Чуть дальше, слева, видишь фасад Kino International, где с 1963 года проходили премьеры DEFA (Deutsche Film AG). Далее следуют Café Moskau, Bar Babette, CSA Bar, после которых ты наконец добираешься до Karl Marx Buchhandlung, старого коммунистического книжного магазина. Он закрылся в 2008 году, и в его здании разместилась киностудия; слева от него находился старый Rose-Theater. За два года до закрытия книжный послужил декорацией для финала фильма «Жизнь других», который, по сути, говорит о чтении.

Ведь капитан Штази Герд Вислер, подписывающий свои донесения как HGW XX / 7, все время занимается тем, что читает – путем прослушивания – повседневную жизнь писателя Георга Дреймана и его возлюбленной, актрисы Кристы-Марии Зиланд. В ключевом эпизоде фильма шпион выкрадывает из библиотеки Дреймана книгу Бертольта Брехта, и она становится тем узким мостиком, по которому он робко проникает в ряды диссидентов. Если книга таким образом превращается в символ протестного чтения, то пишущая машинка, привезенная контрабандным путем с Запада, – а все пишущие машинки в Германской Демократической Республике контролировало управление разведки – становится символом протестного письма. Именно на ней Дрейман, прежде хранивший верность режиму, но разочаровавшийся в нем из-за преследований, которым подвергались его друзья, и из-за измены своей любовницы, согласившийся переспать с министром культуры ГДР, чтобы не лишиться ролей, печатает статью о чрезвычайно высоком уровне самоубийств, замалчиваемом правительством. Статья публикуется в Der Spiegel, потому что Вислер начал сопереживать паре и защищать ее, составляя донесения, где отрицается, что в его доме происходит подозрительная деятельность. Благодаря ему пишущую машинку не находят в ходе очередного обыска, и Дрейман избегает последствий своей измены, хотя Криста-Мария случайно гибнет. Когда начальник Вислера понимает, что тот перешел на другую сторону, он, не имея доказательств, просто разжалует его до уровня перлюстратора писем подозреваемых, частной переписки тех, кто мог работать на врага или плести заговоры с целью свержения режима. После падения Берлинской стены писатель получает доступ к архивам Штази и узнает о существовании осведомителя и о его роли в прежде не объяснимых событиях. Он пускается на поиски осведомителя, который теперь работает почтальоном и ходит от дома к дому, разнося запечатанные конверты, защищенные правом на неприкосновенность частной жизни. Писатель не решается с ним заговорить. Два года спустя Вислер, проходя мимо Karl Marx Buchhandlung, останавливается, узнав Георга Дреймана на плакате в витрине, рекламирующем его новую книгу. Вислер заходит внутрь. Книга посвящена HGW XX / 7. «В подарок?» – спрашивает его кассир. «Нет, для себя», – отвечает он. Лента завершается этим ответом, в книжном, где теперь находится целое учреждение, но полки которого я помню и по фильму, и по своему визиту туда в 2005 году. Я фотографирую висящее в дальнем углу помещения настенное панно, изображающее бородатое лицо Карла Маркса с фиалкой. Следы былого.

В своем романе «Европа-узловая» Уильям Т. Воллманн проникает в голову одного из таких осведомителей, постоянных читателей жизней людей, служивших, с их точки зрения, литературными персонажами. В голову критика и цензора. Его обязанности заключаются в отслеживании передвижений Ахматовой, и он пишет, выбирая метафору, воплощенную в реальность сталинским аппаратом: «Правильнее было бы вымарать ее на фотографии, а потом обвинить в этом фашистов». Намекая на отправку на Запад крамольного материала, намного более важного, чем художественная статья Дреймана, осведомитель утверждает: «Если бы Солженицына оставили мне, он никогда бы не сумел переслать за кордон свой ядовитый “Архипелаг ГУЛАГ”». Воллманн рассказывает о суматохе в книжных лавках на Невском проспекте, культурной артерии Санкт-Петербурга, где находился книжный магазина Сытина, в котором покупал свои книги Ленин. Вместе с книготорговцем Александрой Калмыковой, отправлявшей в Сибирь то, что у нее просили сосланные туда революционеры, он создал газету, необходимую для распространения марксизма. Ленин заключил договор на две тысячи четыреста экземпляров книги «Развитие капитализма в России» и, получив аванс за авторские права, смог купить в книжном Калмыковой книги, которые ему были нужны для работы.

С честностью, не очень часто встречающейся на ниве литературы, Воллманн признает, что образцом для его произведения послужила «Гробница для Бориса Давидовича» Данило Киша, где доводится до крайности политический конфликт диктатуры пролетариата, социальных структур, основанных на существовании легионов осведомителей, «читающих» повседневные жизни. И на текстах. Запрещенные книги, цензура, дозволенные или отвергнутые переводы, обвинения, признания, формуляры, донесения – тексты. Тексты, основанные на подозрении, порожденном террором. В итоговой схватке между арестованным Новским и истязателем Федюкиным, пытающимся вырвать у него полное признание, Киш обнажает суть этих отношений между интеллектуалами и гонителями, которые повторяются, словно расистский анекдот, во всех обществах, живущих в условиях систематического подозрения. Как и в «Энциклопедии мертвых», сербский писатель отталкивается от Борхеса – но в данном случае для того, чтобы политизировать его, обогащая его наследие компромиссом, далеким от оригинала:

Новский затягивает следствие, пытаясь в свое признание, то есть в единственный документ, который останется после его смерти, включить некоторые формулировки, не только смягчившие бы его окончательное падение, но и шепнувшие бы будущему исследователю посредством искусно сплетенных противоречий и преувеличений, что все здание этого признания зиждется на лжи, выдавленной, вне всякого сомнения, под пытками. Поэтому он с