Город Зга - Владимир Зенкин

Никакого препятствия, никакого сопротивления я не почувствовал. Лишь терпкий встрепет-сквознячок воздуха по лицу. Лёгкий всплеск сердца. Да всплывающий звук — хлопок паруса под ветром…

Сразу же, с нескольких шагов мы очутились в этом лесу, в его буйном великолепии. Лес тянулся широкой полосой вдоль Каймы. Вернее, Кайма — вдоль леса.

Такой сочной зелени, такого обилия её полутонов, переходов, оттенков-отсветов, такой мощи растительных сил в лесу, я не видел. Листья обыкновеннейших деревьев: берёз, клёнов, лип, тополей были крупны, гладки, вычурны формой. Хвоя одиночных ёлочек-сосенок зелена до изумрудности. Словно здесь была не беспризорная лесная полоса, а какой-то особый заповедник, где каждому деревцу обеспечивался персональный уход лесовода-чудотворца.

Пенёк, острее нас чувствующий лес, больше нас удивлённый его подозрительной роскошью, сказал так:

— Что-то достаёт, выкачивает из него жизненные силы и тратит их впустую. Энергетика Каймы. Когда Кайма сюда добралась?

— Говорили — недели две, — вспомнил я.

— Вот. Две недели. Что сделалось с лесом за такой срок. Не обманывайтесь его красотой. Это плохая красота. Красота через край. После этого расцвета-разгула лес будет очень болеть. И, может быть, даже умрёт, зачахнет.

— Воздействует ли всё это на людей? — обеспокоилась Вела.

— Возможно, — рассудил я, — Но, думаю, всё же не настолько фатально.

— Будем надеяться, — заключил Пенёк.

Такова была первая загадка, явленная нам за Каймой.

Второй загадкой оказались пугальщики. Вот с ними необходимо разобраться срочно и досконально. Найти выход. Он обязательно есть, этот выход. Его не может не быть.

Я сидел на траве, прислонившись спиной к прохладному берёзовому стволу, и размышлял.

Итак — пугальщики. Явление здешней ненормальной среды, природы? Одно из воплощений случившегося? Или нашей психики? Скорее всего — и то и другое. Похоже, новая гипертрофированная Зга — Сущность сразу же оседлала нашу психику и вертит ею, как заблагорассудится.

Из наших четырёх сознаний извлечены образы, внушающие наибольший страх или отвращение, старательно материализованы и предъявляются персонально каждому из нас при попытке выйти за пределы леса. С образами всё ясно — каждому своё: Лёнчику — голливудский ужастиковый монстр, Пеньку, что терпеть не может металлических гремящих машин и механизмов — танк-разрушитель. У нас с Велой тоже подарки, так сказать, «по интересам», по вывертам нашей психики.

Неясно другое. Зачем? Чтобы мы не вышли из леса, не дошло до Зги? Странно. Зачем тогда нас пропустили через Кайму? Чтобы нас задержать, не пустить, избавиться от нас, выбрали бы более простые и надежные способы. Пугальщики не для этого. Для чего? Какая в этом система, какой смысл? Может быть, тот, кто создал пугальщиков, решил произвести впечатление? Показать, что нас здесь не ждёт радушный приём. Что наши цели недостижимы или очень труднодостижимы. Он нас не выгоняет. Он тактично советует убраться отсюда подобру-поздорову. Он напоминает нам, что мы простые люди, хоть и згинцы, что мы подвержены земным слабостям, страху, ужасу, что духовные и физические силы у нас не сверхъестественные, и поэтому у нас ничего не выйдет. Создатель пугальщиков предполагает, что…

Какая-то яркая незнакомая мне птица села на ветку берёзы совсем близко от меня. Птица была массивна, и ветка слегка прогнулась под ней. Не обращая на меня внимания, она чистила острым клювом блескучие жёлто-стальные перья, то и дело вздёргивая голову и оглядываясь, то распускала в веер, то собирала в плотный пучок хвост. При этом издавала тренькающие балалаечные звуки.

Я разглядывал её снизу. Птица реальна? Реальна. Хоть и неизвестного мне вида. Я не большой знаток птиц. Пугальщик реален? По виду — реален. По сути — нет. Реален, когда я приближаюсь к нему. А когда меня нет рядом, его тоже нет. Так. А для птицы я, в принципе, тоже пугальщик. Я для неё означаю опасность, когда я рядом. Когда я двигаюсь. Но когда она улетит от меня — я взмахнул рукой в сторону птицы, она с возмущенным присвистом сорвалась с ветки и взмыла вверх — я для неё тоже исчезну. Я так же реален для неё, как мой пугальщик реален для меня. С одной разницей — я существую сам по себе и без птицы, а мой пугальщик без меня не существует.

Я усмехнулся, покачал головой. «Вот теперь ты выдал что-то хоть чуть-чуть умное, а до этого нёс несусветную чушь. Пропустить через Кайму… задержать… произвести впечатленье… цель и смысл… Создатель пугальщиков предполагает… Создатель пугальщиков? Какой создатель?! Какие впечатленья?! Ты в своём уме? Ты рассуждаешь, как бравые генералы Ниткин и Паслён, что, от них понабрался? Опомнись!» Мне всегда нравилось читать себе нравоученья, как второму лицу. Для пущей убедительности.

«Вы сподобны, сопричастны этому миру. Вы должны стать частью его и забыть про себя прежних. Вы ещё не знаете, каков этот мир к вам, к вашим личностям — добр или зол (есть ли вообще тут такие понятия?) Вы должны не только восприять Згу-Сущность, какой какой бы она не оказалась, но и попытаться воздействовать на неё. Да помнить, что не бывает одностороннего восприятия и однонаправленного действа.

А вы принесли с собой мелколюдское: злость, суету, обиду, наверие… Вот оно! Вот именно! Это вы и притащили в себе ваш страх и тревогу, оттуда, из того мира. В том мире они вам были какими-никакими, а помощниками, охранителями, поводырями, они обеспечивали там ваше выживание. А здесь они — против вас, они помеха, они кандалы на душе и сознаньи. И пугальщики — обличья страха; вы их тоже сами с собой притащили. Не избавитесь от этой мерзи, не станете истинно сподобными — значит зря сюда пришли. Значит — всё зря».

Я поднялся с травы и направился вглубь леса к месту нашей стоянки. Издалека до меня долетели звуки голосов, слишком громких, возбуждённых голосов, шум какой-то возни, треск ломаемых сучьев. Я встревоженно прибавил ходу.

«Идиот! Оставить их одних в незнакомом месте! Мало ли, что может…»

На поляне около палатки стояли Вела с Ленчиком размахивая руками, что-то кричали Пеньку, а Пенёк вытаскивал из леса на поляну какого-то человека. Человек сопротивлялся, хватался руками за ветки деревьев, обламывая их, что-то испуганно бормотал. Пенёк, при своём малом росте обладавший нешуточной силой, волок его на середину поляны.

— Эй ты, интурист! — напустился он на меня, — Где тебя носит? Верёвку давай скорей, связать его надо.

— Кто это? — изумился я.

— Сейчас разберемся. Верёвку давай.

Я принёс веревку из рюкзака, мы связали пленнику руки и ноги, не слишком туго, не стяжкой, чтобы он мог ими слегка двигать, но не мог развязаться и убежать.

— Объясните же, наконец, в чём дело.

— Это ты, дорогой, объясни в чём дело, — обиженно сказала Вела, — Куда ты пропал так надолго?

— Я же говорил — хочу поразмыслить немного, разобраться. Я был здесь недалеко, — о том, что я в одиночку ходил к своему пугальщику, я благоразумно умолчал — иначе, не сдобровать бы мне.

— Это называется немного! — возмутилась Вела, — Мы же волнуемся…

— Виноват, извините. Но зато я кое-что понял.

— Что же ты понял такое? — раздражённо спросил Пенёк.

— Потом. Вы мне про это расскажите, — кивнул я на пленника.

Выяснилось следующее. Собирая дрова для костра, Пенёк вдруг заметил в лесу человека. Человек прятался в зарослях, перебегая с места на место, наблюдал за происходящим на поляне. Хитрым манёвром Пенёк обошёл человека сзади, подкрался, сцапал за шиворот и вытащил на общее обозрение.

Человек выглядел диковато. Одет он был в изрядно потрёпанную грязную рубаху-ковбойку, в джинсы-полулохмотья. Бесформенная, многодневной небритости борода, густые спутанные волосы. Потемневшая от ветра и солнца кожа. Но кожа горожанина, еще не успевшая деревенски загрубеть. По промелькам в глазах угадывался ум, образованность, интеллигентность. По промелькам. Потому что всё остальное между этими самыми «промельками» занимал страх.

Человек был не просто испуган. Человек был жестоко болен страхом. Он вздрагивал всем телом при каждом шорохе или резком движении, поминутно озирался вокруг. Ожидал нападения? Искал убежища? Страх глодал его изнутри, а источник страха был где-то снаружи. Это были, очевидно, не мы, на нас он смотрел вполне спокойно, но его очень нервировали верёвки, которыми он был связан, он постоянно дёргал руками-ногами, ворочался, пытаясь освободиться. Верёвки мешали ему убежать, спрятаться от чего-то гораздо более страшного, чем мы.

Я улыбнулся ему, аккуратно коснулся его плеча.

— Успокойся, мы все твои друзья. Мы пришли помочь тебе. Сейчас мы тебя развяжем, и ты будешь делать всё, что захочешь. Можешь, конечно, убежать, но лучше останься с нами. Вместе легче и веселей.