Разговор о стихах - Ефим Григорьевич Эткинд

У Лермонтова «железный» значит «твёрдый, непреклонный, безжалостный».

Вспомним ещё поэму Н. Тихонова «Киров с нами» (1941), которая начинается стихами:

Домов затемненных громады

В зловещем подобии сна,

В железных ночах Ленинграда

Осадной поры тишина.

И далее многократно повторяется эта строка – в ином сочетании:

В железных ночах Ленинграда

По городу Киров идет.

Ясно, что тут иной смысл этого эпитета – смысл, связанный с выражением «железная воля». Недаром о Кирове в поэме говорится:

Так сердцем железным и нежным

Осилил он много дорог…

По сути дела, для каждого поэта следовало бы составить особый словарь – ведь художник, создающий собственный поэтический мир, непременно создаёт и собственное осмысление слов, которое до конца понятно лишь в большом контексте.

Что такое контекст?

Контекст – это то словесное окружение, благодаря которому смысл отдельного слова становится понятным.

Произнося отдельное слово «железный», мы ещё не даём слушателю возможность понять его точное значение – ведь оно может осмысляться по-разному. Иное дело, если мы употребляем его в сочетаниях с каким-то другим словом:

1. Железная руда

2. Железная кровать

3. Железная дорога

4. Железный занавес

5. Железная воля

6. Железное здоровье

7. Железная дисциплина

8. Железный век

Теперь слово, которое мы хотим понять, звучит в контексте. В некоторых случаях такого малого контекста бывает достаточно, чтобы устранить неопределённость; так обстоит дело в примерах 1, 2 и 3 – это достаточный контекст. В примере 4 его мало; «железный занавес», в свою очередь, нуждается в контексте более широком:

«В театре железный занавес опускается в случае пожара; он предохраняет зрительный зал от огня, вспыхнувшего на сцене».

Или:

«В пору “холодной войны” между Востоком и Западом опустился железный занавес, отделяющий страны “социалистического лагеря” от прочего мира».

Теперь можно сказать, что контекст и здесь достаточный. А в примере 8 всё ли нам будет понятно, если мы не поставим эти два слова в более обширный контекст? Ведь можно представить себе два осмысления:

1. «Железный век – эпоха в первобытной и раннеклассовой истории человечества, характеризующаяся распространением металлургии железа и изготовлением железных орудий» («Советская историческая энциклопедия». Т. 5, 1964. С. 530).

2. Век девятнадцатый, железный,

Воистину жестокий век…

А. Блок. «Возмездие»

Значит, минимальный или достаточный к о н т е к с т – величина непостоянная: иногда он ýже, иногда шире. Но до сих пор мы говорили об условиях, в которых становится понятным просто смысл отдельного слова. Вопрос усложняется, когда мы имеем дело со стихотворением. Иногда для понимания слова в стихотворении, а значит, и стихотворения в целом достаточно малого контекста – одного-двух других слов. Таково, например, крохотное стихотворение Пушкина «Прозаик и поэт» (1825):

О чем, прозаик, ты хлопочешь?

Давай мне мысль какую хочешь:

Ее с конца я завострю,

Летучей рифмой оперю,

Взложу на тетиву тугую,

Послушный лук согну в дугу,

А там пошлю наудалую,

И горе нашему врагу!

Здесь «прозаик» – тот, кто пишет прозой, в противоположность поэту – тому, кто пишет стихами, и ничего более. «Мысль», «рифма», «горе… врагу» – всё это взято в обычных, обиходных, соответствующих словарю значениях. И метафора, ставшая центром этого стихотворения, до конца раскрыта внутри него самого: мысль превращается в стрелу, причём рифма уподоблена оперению стрелы, ритмическая строка – тугой тетиве, всё стихотворение – послушному, гибкому луку. Замечу кстати, что вещь эта говорит не о всяком поэтическом произведении, а только об эпиграмме; отношения между прозой и поэзией куда сложнее, чем это шутливо здесь изображает Пушкин: не всякая мысль, над которой хлопочет прозаик, может лечь в основу стихов, как не всякая мысль, разработанная в поэзии, может стать предметом прозаического изложения. Это, однако, иной вопрос, к нему мы позднее вернёмся. Теперь же обратимся к другому пушкинскому стихотворению, близкому по теме, – «Рифма» (1830):

Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.

Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал.

Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога;

Меж говорливых наяд, мучась, она родила

Милую дочь. Ее прияла сама Мнемозина.

Резвая дева росла в хоре богинь аонид.

Матери чуткой подобна, послушная памяти строгой,

Музам мила; на земле Рифмой зовется она.

Малый контекст – контекст каждого стиха, да и всего стихотворения в целом – недостаточен, чтобы читатель мог разобраться в содержании вещи. Он должен обратиться к контексту греческой мифологии, и тогда он узнает: нимфы – дочери верховного бога Зевса, прекрасные девушки, весёлые и ветреные; они олицетворяли всевозможные силы и явления природы. Эхо – одна из нимф. Феб – бог солнца, покровитель искусств, прежде всего поэзии. Наяды – нимфы вод, они считались покровительницами брака; наяды говорливые – потому что журчание вод воспринималось греками как говор наяд. Мнемозина – богиня памяти, она родила от Зевса девять муз, считавшихся богинями поэзии, искусств и наук. Аониды – одно из прозвищ муз.

В древнегреческой поэзии мифа о Рифме не было. Пушкин придумал этот миф по образцу других известных ему древних легенд.

Мысль Пушкина в том, что Рифма соединяет свойства её матери Эхо (рифма, как эхо, повторяет последние звуки предшествующего стиха) и её отца Феба (рифма – признак искусства). Она стала подругой муз и одной из покровительниц поэзии.

Теперь понятно, почему Рифма «матери чуткой подобна», почему она «послушна памяти строгой» (Мнемозине), почему она «музам мила». Каждое слово стихотворения осмысляется благодаря мифологическому контексту. Впрочем, Пушкин обращался к читателям, которые без комментариев и словарей понимали смысл этих имён и намёков, он рассчитывал на классическое образование своих современников.

За два года до того Пушкин на полях рукописи «Полтавы» написал стихотворение «Рифма, звучная подруга…» (оставшееся неопубликованным при его жизни), в котором рассказал сходную, хотя и другую легенду о Фебе-Аполлоне, который

…бродил во мраке леса,

И никто, страшась Зевеса,

Из богинь иль из богов

Навещать его не смели –

Бога лиры и свирели,

Бога света и стихов.

Помня первые свиданья,

Усладить его страданья

Мнемозина притекла.

И подруга Аполлона

В темной роще Геликона

Плод восторгов родила.

По