Доброе имя - Константин Михайлович Симонов

с ним, особенно если воспоминаниями не занимаемся. Очень рассчитывал, что защитите! Большое вам за это спасибо. Громадное. Вы что думаете, хорошо человеку на душе, когда ему надо доказывать, что он не верблюд? Нет на свете ничего тяжелее, чем самому себя защищать. Да и не у всякого плечи дюжие: иного в три дня согнут в три погибели, а потом три года разгибается — разогнуться не может.

Широков (неуверенно посмотрев на Крылову). Присаживайтесь!

Твердохлебов. Да у вас тут и садиться негде. Вижу, вы — хозяин аховый.

Крылова. Я на минуту… Мне надо обратно на работу…

Твердохлебов (внимательно посмотрев сначала на нее, потом на Широкова). Ну, ладно! Что мне папирос купить надо или что-нибудь в этом духе — не буду изображать, не артист. Я просто у вас во дворе посмотрю, как Димка в футбол гоняет. (Направляется к двери.)

Широков (неуверенно). Да что вы, Кронид Иванович!

Твердохлебов (в дверях Крыловой). Что, правильно поступаю?

Крылова. Правильно.

Твердохлебов. Вот именно. (Уходит.)

Крылова. Почему вы ушли?

Широков. А что мне было сидеть? По-моему, Дорохов достаточно ясно высказался. (После паузы.) Ну, неправ, что ушел. Что дальше?

Крылова. Вы что же, решили, что после редактора никто не выступит за вас? Не посмеет? Как вам не стыдно! Я чуть не заплакала с досады, когда вы ушли!

Широков. Ну, сказал, что неправ, даже виноват. А что дальше-то?

Крылова. А дальше люди все-таки выступили в вашу защиту. Хотя за ваш уход вас убить было мало!

Широков. А кто выступил?

Крылова. Все. И Брыкин, и Акопов…

Широков. И вы?

Крылова. И я.

Широков (после долгого молчания). Вернулся сюда и все думал, придете или не придете… Мне после слов редактора так горько стало… Знаете, как горько.

Крылова. Знаю. Потому и пришла. И еще потому, что — дура! Не поверила вам, когда уезжали. Черт знает, чего наговорила! Даже стыдно вспомнить.

Широков. Ну, что вы, ей-богу, есть о чем говорить!

Крылова. Молчите, я знаю, что говорю, — дура!

Широков. Хорошо.

Крылова (строго). Что хорошо?

Широков. Я говорю, хорошо, буду молчать.

Крылова. Ну, конечно, теперь вы будете молчать. Вам даже лень спросить, что я сказала о вас, когда вы ушли!

Широков (быстро). А что вы сказали?

Крылова. Не помню. Нет, неправда, помню! Черданский бросил реплику, что я защищаю вас из-за каких-то там наших личных отношений.

Широков. А вы?

Крылова. А я сказала, чтобы он не утруждал себя намеками, что я люблю вас и выхожу за вас замуж.

Широков. Так и сказали?

Крылова. Так и сказала.

Широков. Честное слово?

Крылова. Честное слово.

Широков. А ты понимаешь, что ты сказала?

Крылова. Я-то понимаю. Ты-то понимаешь ли?

Широков обнимает ее.

Что ты мне жестами объясняешь, ты словами скажи.

Широков. Понимаю. Ох, как понимаю! И ничего с этой минуты не боюсь! Потому что не один.

Открывается дверь, входит Брыкин.

Брыкин. А я думал, ты один…

Широков (не выпуская Крылову из объятий). А я не один!

Брыкин. Был у меня в дивизии одни капитан, говорил, что никогда не женится. Хороший был парень. Железный характер имел!

В дверях появляется Таня Брыкина.

Таня (укоризненно). Петр Петрович, обед на столе, а?

Брыкин, улыбнувшись, покорно поднимает руки над головой.

Занавес

1951–1954 гг.