На виду у всех - Ноах Мельник

Тускло горит коптилка. В подвале преимущественно женщины, дети и пожилые мужчины. Здесь мать и две сестры Переца. Дети притихли. С напряжением ждем дальнейших событий. Время медленно тянется. Коптилка погасла - не хватает кислорода. Душно. Медленно нарастает издалека гул, как будто на гигантском току молотят в сотни цепов. Гул приблизился, уже можно различить отдельные удары топоров. Послышались отрывистые голоса, лай собак, быстрые шаги. Ищут, ищут нас на расстрел. Убийцы бегут в наш сарай, копают над самой головой, слышен стук лопат о камни, наступают последние минуты, люди прощаются с жизнью. Дети начинают тихо плакать, им затыкают рты, чтобы там, наверху, нас не услышали. Опять удары, бьют топором по стенам сарая, слышен скрежет отдираемой доски. Недалеко выстрелы, взрывы гранат. Кажется, прошла вечность, но шаги стихают, удары стали глуше, гитлеровские пособники ушли дальше.

Ночью выхожу наружу. Светит полная луна. Держась в тени построек, бегу в дом. На кухне развалена печь, кое-где пробиты стены, разворочены нары, на полу валяются дверные и оконные косяки. Полицаи поработали, не щадя сил, искали не только вход в схрон, но и драгоценности. В сарае местами гитлеровцы копали землю над самым подвалом, они искали места с рыхлой землей, свидетельствующие о наличии схрона. Но здесь они наткнулись на камни и кирпичи, которыми давным-давно засыпали бетонированный свод подвала. Если бы они копнули ближе к стене, то сразу наткнулись бы на обводной тоннель нашего схрона.

На другом конце гетто, вблизи кладбища, разгорается стрельба, слышны даже взрывы гранат, но затем всё стихает. Гитлеровцы на ночь ушли из гетто, боятся, но усилили охрану забора. Все же можно было бы попытаться выбраться, но светит луна. Надо дождаться темных ночей. Когда же это будет?

Возвращаюсь в схрон. Захватил с собой найденное на кухне ведро с водой. Вода еще пригодится. Мои друзья по несчастью толпятся у входа, стараются хоть сейчас подышать свежим воздухом. В темноте кто-то сует мне галету размоченную в воде.

На следующий день все повторяется: медленно нарастающий гул, отдельные выстрелы, а потом - близкие удары топоров, опять копают над головой. Какой-то полицай забежал по "большой нужде" в наш сортир. Теперь уже не догадаются, что туалет "фиктивный". Зато в подвале густой запах человеческих экскрементов, тем более и в схроне в углу испражняются в ямке, которую тут же засыпают песком. Дышать всё труднее. Последующие ночи опять лунные. Днем моросил дождик, а ночью светло как днем. Нельзя незамеченным подползти к проволоке. Как долго мы сможем здесь продержаться?

Прошло около пяти дней, когда под вечер послышались еврейские голоса, забегали люди. Оказывается, акция закончена, вернулись рабочие. Их все это время держали на рабочих местах. Опять убили четыре тысячи узников гетто.

По улице медленно движется телега. На телеге лежит убитый, накрытый окровавленной простыней. Из-под простыни торчат ноги в кирзовых сапогах. За телегой идет обезумевшая от горя дочь убитого. Она оборачивается к прохожим:

- Евреи! Сопровождайте. Будьте добры, воздайте последние почести.

Никто не обращает внимание на ее причитания, у каждого свое, не меньшее горе. Следом везут еще несколько растерзанных трупов. Оказывается, в соседнем с нами доме гитлеровцы обнаружили схрон. У входа еврейский парень схватил полицая за отвороты мундира, ударил его ножом, и из отобранного пистолета обстрелял полицаев. В ответ полицаи забросали схрон гранатами. Чудом спаслась эта еврейка, спрятавшаяся в ответвлении тоннеля. На крыльце другого дома причитает молодая женщина:

- Прости меня, Розочка, я не хотела, чтобы они погнали тебя к яме.

Она сама убила свою шестилетнюю дочку. При приближении полицаев девочка начинала плакать. Мать зажимала ей рот, чтобы палачи не услышали плач ребенка. Девочка просилась:

- Мамочка не души меня, я больше не буду.

Но в критический момент, когда казалось, что схрон раскрыт, мать задушила свое дитя. Женщина уже была невменяема. Ночью она повесилась. Таких случаев, когда матери душили своих малюток, было немало. О бедные еврейские матери! Кто измерит вашу предсмертную боль за ваших гибнущих детей?

В подвале конторы "Гандельсгезельшафт Ост" плачет пожилой еврей. У него убили всех близких: жену и троих детей. Его двенадцатилетнего мальчика немцы отделили от остальных, угостили конфетами и допытывались, где попрятались евреи? Его мать и сестричек уже загнали на грузовик, отвозящий евреев к месту казни. Мать успела крикнуть сыну:

- Сынок! Никого не выдавай.

На ночь немцы закрыли мальчика вместе с другими рабочими, находившимися за пределами гетто. Они рассказали отцу, что его сынок плакал и говорил, что ничего немцам не показал. Назавтра, немцы, убедившись, что он не выдает места нахождения схронов, отправили его на расстрел с очередной партией.

У Нёмы убили любимую девушку Иду. Он рассказал о плане восстания в гетто и причину его неудачи. При попытке проведения акции в гетто еврейские рабочие, находившиеся за пределами гетто, должны были поджечь деревянные постройки в городе, а вооруженная группа - захватить полицейский участок, где хранился запас оружия. Во время акции обычно полицаи направлялись в гетто, что облегчило бы задачу вооруженной группы. В самом гетто наши товарищи открыли бы огонь по гитлеровцам. В создавшейся суматохе можно было бы вывести узников в леса. По-видимому, кто-то выдал немцам план восстания, поэтому утром загнали рабочих в тупиковую улицу. В гетто вошла группа немцев под видом солдат строительной организации "Тодт" за оставшимися рабочими, а в это время в считанные минуты гетто окружили фельджандармы. Убедившись, что планы восстания расстроены, немцы ввели полицаев, поднаторевших в своем деле. Группа Нёмы, не получив команды на открытие огня, ушла в подземелье и просидела там до конца акции.

По указанию властей ведется перепись оставшихся в гетто узников. Соответственно количеству убитых опять сократили территорию гетто. Отрезанную часть сразу отгородили колючей проволокой. Оставшихся там евреев продолжают искать и вывозить на расстрел. Занимаются этим только полицаи. Выходя из гаража, вижу, как там целыми днями полицаи копают во дворах, забираются даже на крыши. Теплый день конца лета. Убрав в гараже, выхожу погреться на солнышке. За пределами гетто тротуары запружены прохожими. Полицаи гуляют со своими дамами. Из ворот отрезанной части гетто выезжает открытый грузовик. В нем, тесно прижавшись друг другу, сидят извлеченные из схронов евреи. Почти все обреченные - женщины и дети. Головы опущены, видны лишь белые головные платки. В середине сидит седой мужчина. Два полицая с револьверами стоят опершись спиной о кабину, а два других сидят на заднем борту. Евреев везут на расстрел на виду у всех. Вдруг, полицай у заднего борта поднимается и с силой бьет толстой палкой сидящего мужчину. Может, он шевельнулся, может, пытался выпрыгнуть? Палка сломалась, но полицай хватает другую и продолжает наносить удары по седой голове. На перекрестке грузовик притормаживает и поворачивает налево к расстрельным ямам.

Накануне мне дали почитать книгу на польском языке "Я жгу Париж" Бруно Ясенского. В ней обиженный обществом француз бросил в городской водопровод пробирку с микробами холеры, после чего люди стали падать и умирать на улицах Парижа. Глядя, как безразличны на арийской стороне к только что увиденному, я с удовольствием повторил бы дело француза и со злорадством смотрел бы, как падают и умирают полицаи и их дамочки.

Но чудес на свете не бывает, солнце продолжает светить как прежде, полицаи и немцы продолжают веселиться, уверенные, что при любом повороте событий им не придется отвечать за массовое убийство евреев.

Несмотря ни на что, в юденрате настроены оптимистично. Там нас обрадовали: немцы заявили, что поскольку теперь остались лишь нужные евреи-рабочие ("нуцлихе юден"), гетто преобразуется в рабочий лагерь ("арбайтер лагер") и больше акций проводиться не будет. Однако чувствовалось, что мы доживаем последние дни. Ведь вокруг, в местечках и городах, убили уже всех евреев, в том числе и "нуцлихе юден". Группа Нёмы Иоселевича уходит ночью из гетто.

Прошу друга взять меня с собой, хотя я еще не взрослый, но могу им пригодиться в разведке. Но Нёма не берет меня с собой, говорит - не имеет права. Он считает, что мне не составит труда уйти днем, имея "арийский" паспорт. Советует идти на юг, в Полесье, где я смогу найти партизан. Нёма прощается с матерью. В глазах у нее - ни слезинки:

- Иди сынок, отомсти за всех нас.

В гетто мне встретился незнакомый, исхудавший со всклокоченной бородой старик. Он остановился, внимательно присмотрелся ко мне, и вдруг затрясся, затопал ногами:

- Ты, с твоей внешностью, что ты здесь делаешь? Беги отсюда, беги!

Да, мне уже здесь делать нечего. Переца убили, Нёма ушел. Однако надо обязательно найти партизан, а в партизаны, говорят, принимают только вооруженных беглецов из гетто. То оружие, которое мы раньше принесли, забрали другие.