Вишневая трубка - Вениамин Рудов

Глазами загнанного волка Полийчук уставился на дверь, ожидая, что сейчас ворвутся пограничники. Инстинктивно протянул руки вперед, будто защищаясь от нападения. Он случайно посмотрел на кочергу, затем на гостя, и решение пришло неожиданно. Одним прыжком очутился у кровати и с силой ударил Горлориза по голове. Что-то хрустнуло, и алые пятна крови поползли по подушке. Горлориз и не вскрикнул, только рот раскрыл. Полийчук тут же стащил гостя с кровати. Безжизненное тело глухо ударилось об пол.

— А-а-а! Люди, рятуйте! Помогите! На помощь! — бухгалтер вопил во весь голос.

С шумом распахнулась дверь. Первым ворвался Рудаков, за ним с автоматом наготове Маслов.

Бухгалтер стремительно обернулся, — руки и одежда его были в крови. Он тяжело дышал.

— Вот, бандита стукнул, — выдавил он, судорожно дыша, и притворно застонал. — Ох, собака, насилу отбился, холера его возьми… Хорошо, что вы, братики, подоспели, а то бы мне крышка. Чуть не застрелил, сволочь.

Возле подвернутой руки Горлориза лежал новенький парабеллум. «Курьер» не подавал признаков жизни.

— Да это ж «Барсук», товарищ капитан! — вскрикнул Маслов, узнав Горлориза.

— Потом разберемся кто! — Рудаков строго посмотрел на солдата покрасневшими от бессонницы глазами. — Обыщите…

Появление Батова оборвало его на полуслове. Полковник остановился в проеме двери, взглядом окинул комнату.

— Здорово у вас получилось, бухгалтер, — сказал он, шагнув через порог. — Как по нотам!

Полийчук осклабился, стыдливо прикрыл рукой голую грудь.

— Для нашей дорогой советской власти жизни не пожалею. Вы ж меня знаете.

Батов подошел к столу, уставленному свеженарезанным хлебом, колбасой. Пол-литра водки стояло здесь же.

— Рановато завтракаете. На работу, видать, торопитесь? — спокойно спросил полковник.

— Стараюсь. Дедов много… Да и время уже. Не по часам работаем.

За окном алел рассвет. Оранжевое солнце величаво выкатывалось из-за горизонта. Но полковнику некогда было любоваться зарей.

— Кроме этой штуки, у нарушителя было что-нибудь? — Батов поднял парабеллум, не торопясь разрядил его.

Полийчук отрицательно мотнул головой:

— Кроме пистоли, ничего… Може нож где сховал.

— Так и пришел с одним пистолетом?

— Да где! Покойник, видать, налегке пришел.

— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Батов, опустился возле распростертого тела Горлориза и, наклонившись, приложил ухо к его груди, долго прислушивался. Сердце еще билось.

Полийчук, со злорадством наблюдавший за полковником, был уверен, что гость богу душу отдал.

Батов перехватил полный ненависти и ехидства взгляд бухгалтера. Из-под полуприкрытых веками щелочек глядели неспокойные глаза, выражение их часто менялось. Глаза шарили по лицам пограничников, перебегая с одного на другого.

Сосредоточенный и суровый Батов поднялся с пола.

— Рудаков, — позвал он. Склонившись к уху начальника заставы, что-то шепнул. Рудаков понимающе кивнул головой и вышел.

Полийчук был уверен, все вышло наилучшим образом. Дорогому гостю выдано сполна. Теперь-то возьмет Полийчук реванш за пережитый испуг. И вдруг его хлестнули слова полковника:

— Рановато обрадовались, бухгалтер. Поторопились…

— Я? Обрадовался? Господь с вами, товарищ начальник…

Батов повернул к бухгалтеру побледневшее от гнева лицо, привычным движением положил в карман носовой платок.

— Рановато, говорю, обрадовались, — отчеканил полковник и усмехнулся. Он один знал, какой ценой удавалось видимое это спокойствие и усмешка. — Дружок-то ваш жив, дышит он. Слышите… Лютый!

Полийчук бешено рванулся вперед, обнажив в оскале плотный ряд зубов. Маслов устремился наперерез.

— Сидеть! — прикрикнул полковник.

По-бычьи пригнув голову, Полийчук возвратился к кровати.

— Я ж только срам хотел прикрыть, а вы подумали, що тикать собрался. Що ж, по вашому, я так и утик бы в одних исподних?

Батов закурил папиросу, немного успокоился. Усмешка собрала сетку морщин:

— А кишка у вас тонковата, Лютый, выдержки нет. Я-то думал «гроза Карпат» покрепче… Пусть оденется, — бросил он пограничникам. — Все равно тряпьем своим не прикроет срама. — И уже выходя, полуобернувшись, не сдержался:

— Ничего, дружка вашего на ноги поставим, подлечим, он много о чем расскажет.

Глава четырнадцатая

Такого с ним раньше не случалось. Среди ночи Вознюк вдруг проснулся. Сон как рукой сняло. В темноте нащупал сигарету, закурил и, не зажигая света, снова прилег. Смутная неосознанная тревога закралась в сердце.

Покуривая, Вознюк перебирал в памяти день за днем. В разведывательной школе в Кауфберейне будущих шпионов готовили основательно. Об этом постоянно заботился Стивенс, его помощник и многочисленные инструкторы. Учеников, не умевших думать и изворачиваться в самой сложной обстановке, полковник безжалостно убирал.

— Агент должен быть осторожен, как волк! — говаривал Стивенс, расхаживая по комнате. — Беспощаден, как волк! А если нужно, если иного выхода нет, если шансов на спасение не осталось, уподобиться скорпиону! Вы видели скорпиона в кольце огня? Нет? Не видели? Жаль. Вот у кого поучиться мужеству! Квинтэссенция храбрости!..

День за днем, час за часом Вознюк анализировал свое поведение. Ни одного отступления от инструктажа, полученного от Стивенса! Ни одного промаха. Два года вне подозрений. Почти два года! Не каждому удается. Ехать в Дубровичи? Интересно, что бы сказал Стивенс?

Что бы Стивенс сказал? Сосредоточившись на этом вопросе, Вознюк обдумывал предстоящую поездку к Лютому. И чем больше вникал, чем больше осмысливал разговор с Лизой, тем крепло убеждение в рискованности воскресной поездки.

Что бы Стивенс сказал? Ответ был ясен: полковник произнес бы с прононсом любимое словцо и ткнул бы пальцем в воротник, где зашита ампула с цианистым калием. Яснее не скажешь…

Вознюк вскочил с постели, зажег свет. Нет! К черту! Жить! Шить! Волком, бесом, дьяволом, но жить! Впервые его обуял настоящий страх. Липкий, расслабляющий волю, всепоглощающий.

Еще минута, и Вознюк бы побежал без оглядки, дальше от проклятого города, от Стивенса, от Лизы… Жить! Во что бы то ни стало — жить! Бежать! Куда бежать! К кому? Кто ждет шпиона, пробравшегося с той стороны на Родину, потеряв право называть ее святым этим именем? К Стивенсу не вернешься с пустыми руками. Полковник недвусмысленно дал понять о том.

Предатель! Пожалуй, впервые перед мысленным взором Вознюка появилось во всей своей пугающей наготе это страшное слово, страшное, как проказа, уродливое, как гниющая язва на чистом лице. Волк, скорпион… Да, ничего не скажешь больше.

Вознюк нащупал ворот рубашки, куда один из инструкторов Стивенса в последнюю минуту перед отправкой зашил маленькую ампулу, и тотчас отнял руку. Только не это! Мозг лихорадочно работал. Сизый дым заполнил комнату, росла горка окурков.

За окном брезжил рассвет. Прогромыхал первый трамвай под окном, но оцепенение оставалось. Вдруг пришла спасительная мысль, нашелся выход из положения. Еще и еще раз проверил себя Андрей и заулыбался. Как только раньше он не додумался! Лизочка позвонит прямо отсюда, из Старгорода, а еще лучше и, пожалуй, умнее — выехать за город, оттуда и звонить. Что и как сказать, чтобы Лютый догадался, чем интересуется Остап, он уже придумал.

В самом радужном настроении Вознюк отправился на работу. До воскресенья оставалось два дня. Срок достаточный, чтобы окончательно продумать все до мелочей и обезопасить себя. В течение дня он несколько раз наведался к Лизе. Ей нездоровилось, и от обеда в столовой она отказалась.

Старгород прихорашивался к празднику. Белили дома, подкрашивали балконы. Десятки транспарантов и лозунгов расцветили улицы. Город преобразился, помолодел. Андрей смешался с прохожими и незаметно для себя вышел на боковую улочку, оканчивающуюся тупиком, и, только достигнув его, обнаружил оплошность. Перед помещением аптеки остановился, прикидывая, как лучше пройти к Ленинскому проспекту.

Детский голос вывел его из раздумья:

— Дяденька, вам в аптеку нужно?

— Чего? — не понял Вознюк.

— В аптеку ход со двора, — услужливо пояснил мальчик лет семи, с любопытством уставясь на бестолкового дяденьку. И точно подтверждая свою мысль, добавил, покровительственно хмыкнув: — Чужие всегда в эту дверь лезут. Вы, наверное, не с нашей улицы?

— Ну да, не с вашей.

— Оно видно, — охотно согласился парнишка. — Айдате, покажу.

От словоохотливого и услужливого мальчишки удалось отвязаться с трудом. Через двор Вознюк выбрался на проспект и здесь среди сотен людей, запрудивших узкий тротуар, вдруг придал особый смысл невинным словам мальчугана.

«Чужой… Чужие всегда лезут…».