Непобежденные - Владислав Бахревский

Ушел вовремя. К церкви подкатил автомобиль. За священником явились. Пришлось службу сократить. Переводчик, из русских, терпеливо ждал.

Матушка принесла из дома пальто.

– Викторин!.. Батюшка!..

Крепко сжал веки. Пошел к машине, сел и подождал, пока дверь за ним закроют, будто всю жизнь возили. Доставили в кабинет коменданта.

Огромный стол без единой бумаги. На столе бронзовая чернильница с русалками. Настольная сталинская лампа, должно быть, из кабинета какого-нибудь партсекретаря. У стены два кресла, друг против друга два канделябра. Скорее всего – из музейных.

Над столом – фюрер. Над креслом у стены – пейзаж, и чуть ниже, над самым изголовьем, – портрет генерала времен Наполеоновских войн.

У Бенкендорфа тронутые сединой виски. Плечи развернуты, небольшая голова, красивые руки аристократа. Лицо умное, в глазах интерес и доброжелательность.

Указал отцу Викторину на кресло, сам сел у стены.

Отец Викторин опустился в кресло и тотчас потянулся привстать, рассмотреть…

Генерал на стене и майор в кресле – одно и то же лицо. Разве что волосы уложены по-разному.

– Простите, господин комендант! Генерал на стене очень похож на графа Бенкендорфа, коему государь Николай Павлович поручил заботу о нашем Пушкине.

– Вы знаток истории? – улыбнулся комендант.

– Я Пушкина люблю, я знаю многое, что связано с его жизнью. О графе Александре Христофоровиче мне известно: он был бесстрашен. Его атака в битве при Прейсиш-Эйлау спасла русскую армию от поражения! – И тут отец Викторин наконец изумился: – Господин комендант! Я смотрю, я вижу, но только теперь начинаю понимать – вы так похожи, вы ведь тоже Бенкендорф!.. Вы – граф Бенкендорф?

Комендант смеялся от души. Такого простака он видел впервые. Наивность подобную изобразить невозможно.

Майор развел руками:

– Вы проницательны, господин Зарецкий. Я есть потомок графа Александра Христофоровича и сам граф Александр Александрович. Нас роднит с вами прошлое и будущее! – И, чуть-чуть наклонясь, полюбопытствовал: – А что-либо вам еще известно о моем удивительном предке?

– Граф – генерал от кавалерии, таков чин имел Кутузов на Бородинском поле. С генералом Чернышевым, будущим военным министром, брал Берлин, освобождая город от войск Наполеона.

– Этого я не знал! Еще! Еще!

Отец Викторин потер ладонью лоб.

– В инструкции одному чиновнику граф собственноручно написал: «В Вас должны видеть чиновника, который через мое посредство, шефа жандармов, может довести голос страдающего человечества до царского престола, поставить безгласного подданного под защиту государя императора».

– Браво! Вы меня утешили… Ценно то, что вы же не могли приготовиться к этой нашей беседе! Она спонтанна для меня, а для вас совершенная неожиданность! – Майор поднялся, и отец Викторин поднялся. – Что нужно сделать важного и даже, может быть, обязательного для церкви?

– Дать мне, протоиерею, разрешение служить в кладбищенской церкви и открыть для службы Казанский собор.

Комендант загадочно посмотрел на отца Викторина, прошел к столу и достал документ:

– Вот видите, я, как все русские, владею даром предвидения. Германия печется о духовном здоровье вашего и моего народа. Это есть разрешение открыть Казанский собор.

Сел за стол, взял золотое перо, подписал документ.

– Благодарю господина графа от имени всех прихожан Людинова! – отец Викторин, прижимая руки к груди, поклонился.

– Называйте меня просто Александром Александровичем, господин Викторин Александрович. Что вам еще надобно из церковных нужд? И, разумеется, нужд личных?

– Граф! Александр Александрович! Необходимо будет из церквей района, они почти все закрыты, взять немного икон для собора. Казанский собор разорен, ограблен.

– Еще что?

– Нужен пропуск. Люди зовут священника – хоронить умерших, причащать болящих, крестить младенцев.

– Вы просите о том, чего были лишены при советской власти.

– Я был лишен возможности даже долг свой исполнять. Меня как священника обложили непомерным налогом, за неуплату оного грозила тюрьма.

– Все позади, господин протоиерей! Великая Германия возвращает русскому народу свободу совести. И все прочие свободы… Господин протоиерей! Разве это не судьбоносно – Германия возвращает русскому народу Иисуса Христа. Вы же сами видите! Безбожная Россия утратила все, что имела. Даже Москву через несколько дней утратит навсегда. Москву могут стереть с лица земли. – Майор спохватился. – Бессмысленное сопротивление приведет к полному ее разрушению.

– Ваш удивительный предок после изгнания Наполеона, – напомнил вдруг отец Викторин, – был комендантом Москвы.

Бенкендорф опешил.

– Господи! – воскликнул отец Викторин. – Вам бы эполеты графа Александра Христофоровича!

Майор посуровел, преисполнился чего-то высокого, исторического:

– Предки в нас. Пришествовав в Россию, я руководствуюсь заповедью: «Не делайся врагом из друга, ибо худое имя получает в удел стыд и позор».

Отец Викторин подхватил:

– «Не возноси себя в помыслах души твоей, чтобы душа твоя не была растерзана, как вол». Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова.

На лице майора отразилось волнение.

– Вы должны познакомиться с моей супругой Магдой. Мы пришли как избавители русского народа от засилия евреев. Но оказалось, народ совершенно лишен исторической памяти. Некогда великий, некогда религиозный русский народ… Мы встречаем повсюду коммунистическое повстанческое движение. Я, тяготеющий сердцем к России, в тревоге за будущее русских. Фюрер приказал задушить в зародыше недовольство… А это – расстрелы, это – повешенные, это – сожженные села… Батюшка! Я в ответе перед фюрером как офицер германской армии, но я и перед совестью своей в ответе как потомок Александра Христофоровича… А вы, в свою очередь, в ответе перед Богом. Так служите! У нас с вами одна общая задача – уберечь народ… от уничтожения. Именно так, батюшка! От уничтожения.

– В Людинове люди – труженики. Здесь что ни рабочий – Левша. Вы читали Лескова? Людиново – город мирный, если его не понуждают к самоспасению.

– Защита народа – моя святая обязанность! – выразительно продекламировал фон Бенкендорф, нажимая кнопку.

Вошел офицер.

– Доставьте господина священника домой! – взял со стола документ о возобновлении богослужений в Казанском соборе, вручил отцу Викторину. – Приведите церковь в порядок. Вам в ней служить. Другие документы – регистрацию, пропуск – получите в управе у бургомистра Иванова.

Рассмеялся.

– Вот видите! Бургомистр – Иванов. Настоящая и, я сказал бы, исконная Россия. Россия без Рапопортов, без Гинзбургов. Знаете, что дает мне надежду на лучший исход всей кампании? В Людинове несколько партизанских отрядов, но один командир уже явился с повинной, показал базу и, скорее всего, получит хорошую должность… Но главное, к нам идут молодые люди. За два дня мы сформировали роту полицейских! Мы не для всех чужие, – и поднял руку по-фашистски.

Уже стоя возле калитки в палисадник, глядя вослед отъезжающей машине, отец Викторин поморщился наконец. Как же это просто, оказывается, подхалимничая, превращать умных людей в индюков. О генеральских эполетах майор возмечтал!

В сердце уколола игла. О каком предательстве говорил комендант? Где Золотухин? Столько было секретов, и такая тишина… Рота полицейских! Для маленького Людинова – это очень много.

Из дома выбежала матушка.

– Все хорошо, родная. Будем открывать Казанский собор.

– Не озяб? Ветрено, батюшка! Пошли домой! Шарф тебе забыла принести… – Всплеснула руками. – Знаешь, кто начальник Людиновской полиции?

– Знаю. Мерзавец.

– Еще какой мерзавец! Учитель физики и математики первой образцовой школы Александр Петрович Двоенко. Учитель нашей Нины.

– Двоенко! – покачал головою батюшка. – Говорящая фамилия. Нашим и вашим.

Пистолет в грудь

Один из сапожников простудился. Алеше пришлось уступить немцу свою комнату, перешел к бабушке, на печку.

Сапожники дали бабушке деньги купить курицу: крепкий бульон силы больному вернет.

Это было удивительно: немцы не забирали, как в первые дни, масло и яйца, не резали коров для своего котла, но покупали. Собирались жить в Людинове по-человечески?

У бабушки оставалась мука. Замесила свою лапшу, любимую Алешей с детства. Немцы были довольны и благодарны.

Смешливый показал на стоптанные каблуки Алешиных ботинок, забрал и вернул наваксенные, с новыми подметками, с новыми каблуками. У Алеши сердце в желудок провалилось: этих совестливых немолодых людей он оставлен – убивать. Но если не убивать – они не уйдут. Плохого, верно, ничего не сделали, в Людинове не по своей воле, но ведь оккупанты. Они же – сила Гитлера.