Жил человек - Николай Почивалин

- Жалко ребятишек, - тихонько подтвердила Александра Петровна, вытирая посуду.

Утром они полюбовались, как сладко спали они, все трое, как спокойно, в частности, спал Федя, ни разу за ночь не проснувшийся и не вскрикнувший. С легким сердцем оставив их на попечение мужа, Александра Петровна пошла в детдом: надо было сказать Орлову, что двойняшки у нее, - накануне директор уезжал в Пензу, и увела она их без его ведома. Главное же - сказать, порадовать, что мальчик ведет себя спокойно, и, может быть, полезно еще несколько дней подержать их у себя?

Как она и рассчитывала, Сергей Николаевич был в детдоме - по воскресеньям он приходил на час-другой, но приходил обязательно. Александра Петровна поспешила выложить ему свою новость, - Орлов сразу же охладил ее пыл:

- Знаю. И очень не одобряю, Александра Петровна.

- Почему? - Голос у нее от обиды, от несправедливости дрогнул. Если б это сказал кто-нибудь другой, а то ведь Орлов, Орлов! - Вы посмотрели бы мальчика не узнать!

- Верю, Александра Петровна. - Директор, как всегда, когда был недоволен, потер пальцами открытую шею. - А вы подумали, как малыш почувствует себя завтра, когда приведете его назад? Поручитесь, что ему еще хуже не станет? На одну травму накладываем следующую. Вот что это такое.

Орлов говорил, не повышая голоса, даже мягко, и как обычно за этой мягкостью четко проступала твердь; произнесенная еще более деликатно заключительная просьба его прозвучала, как прямое распоряжение:

- Убедительно прошу вас, Александра Петровна: не делайте больше так. Даже когда меня нет.

- Тогда я их себе возьму! - поочередно побледнев и вспыхнув, выпалила Александра Петровна.

- Это как же - возьмете? - Орлов упрекнул: - Они не вещи, Александра Петровна. Дети.

- Оставлю их у себя! Усыновим их с Германом!

То, что подспудно, для самой Александры Петровны неведомо, тайно вынашивалось в подсознании, в душе, сказалось вдруг просто, ясно, да так, что от ликующей этой ясности голос ее зазвенел.

- Не горячитесь, Александра Петровна, - пытался остановить ее Орлов. Это очень ответственно. Трудно.

А экспериментировать - недопустимо.

- Я - экспериментировать?! - Александра Петровна снова вспыхнула и побледнела.

- Ну дай бог тогда. - Орлов пристально посмотрел на взволнованную женщину, словно дослушивая, выверяя все, что она не досказала, зачем-то поднялся. - Дай бог тогда, Александра Петровна!..

В детский дом двойняшки больше не вернулись. После того как были закончены необходимые формальности, Орлов торжественно - на совете воспитателей - вручил Александре Петровне приданое для малышей, одежду и обувь, пожелал, чтобы родители вырастили хороших людей. Женщины прослезились, Софья Маркеловна при всех расцеловала свою Сашеньку, растроганно покряхтывал высоченный Герман, от смущенья сутулясь...

А через несколько дней маленькое семейное торжество Александры Петровны с мужем, да и всего коллектива детдома, было самым нелепым образом омрачено. В областной отдел народного образования поступила анонимка о том, что директор Загоровского детдома и его главный бухгалтер безнаказанно транжирят государственное имущество, устраивают незаконные подарки. Прибывший по этому поводу инспектор облоно пришел в детдом с работником ОБХСС. Оба вели себя предельно тактично, фальшивка, конечно, как мыльный пузырь при первом прикосновении - сразу же лопнула, но настроение людям было испорчено. Чаще чем обычно потирал ноющую шею Сергей Николаевич; закрывшись руками, горько плакала за своим столом Александра Петровна, возмущенно гудел весь детдом. На следующее утро Александра Петровна принесла из дома узел с детскими рубашоночками, штанишками и ботинками, не слушая сердитых увещеваний Орлова, сдала его под расписку завхозу Уразову.

И даже тот, не испытывающий к ней особой приязни человек, не отличающийся особой чувствительностью, коротко и зло выругался:

- Нашли на кого клепать!..

Дети росли на славу. Александру Петровну, Германа, Орлова, Софью Маркеловну - всех, кто принимал живейшее участие в судьбе двойняшек, особенно радовал Федя; он окреп, поправился, начисто забыл прежний кошмар и первый, без каких-либо наущений взрослых, назвал свою приемную мать мамой. То, что не смогли сделать врачи и квалифицированные многоопытные воспитатели, совершили домашняя обстановка, ласка родителей.

Материально, конечно, семья стала жить постесненней. В ту же зиму Софья Маркеловна встретила на улице свою Сашеньку, когда та везла на санках наполненные чем-то мешки. Раскрасневшаяся с мороза Александра Петровна вытерла вспотевший лоб красной варежкой, довольно объяснила:

- Кабанчика купили - комбикорму достала. Подкармливать моих надо растут!..

Под Новый год она несколько дней проболела, вышла на работу осунувшаяся, с желтыми пятнами на бледном лице: сделала аборт. Из песни слова не выкинешь: что было, то было. А было за эти пятнадцать лет всякое.

Давно уже заблестели седые нити в волосах Александры Петровны, заметно начал сутулиться - теперь уже не от смущенья, не от великого роста своего, а от забот - Герман Павлович. Не было только одного - чтобы родители хоть мелочью, хоть чем-нибудь выделили Николая, - навещая свою Сашеньку, Софья Маркеловна видела, знала это лучше, чем другие. Если Николая и выделили, так разве тем, что после восьмилетки он пошел в техникум, кончил его и вот-вот должен вернуться с действительной. Ольга же и Федор, как они ни сопротивлялись, по настоянию и воле отца и матери поступили в политехнический институт.

- Оленька-то - невеста! - сияя милыми черными глазами, сказала-погордилась вчера Александра Петровна при встрече с Софьей Маркеловной.

7

Торг - главная торговая организация Загорова, штаб всей городской торговлрт, - находится на центральной улице, во дворе. У распахнутых ворот склада с одной автомашины сгружают картонные продолговатые коробки, занося их внутрь, вторую машину нагружают точно такими же коробками, вынося их наружу. Мелькает забавное сравнение: вот оно - схематическое изображение жизни...

В узком, с низкими потолками коридоре торга остро пахнет масляной краской, пусто; обтянутая дерматином дверь с табличкой "директор" приоткрыта, оттуда доносится перестук пишущей машинки.

- Роза Яковлевна? - Сидящая в-приемной за машинкой девчушка взмахивает челочкой, смешливо оттопыривает пухлые губки. - Спохватились! Она в семь часов на свинарник ушла. А оттуда по точкам пойдет. Будет после двух.

Досадно, конечно, - не сообразил условиться о встрече заранее, теперь полдня, самое малое, потеряно. Нерешительно топчусь, - девчушка бойко отбивает строку, сочувственно осведомляется:

- Вы по какому вопросу? Может, что передать?

- Да я по личному...

- По личным вопросам после пяти. - Всякий интерес ко мне утрачен, челочка сосредоточенно склоняется над машинкой.

Вместе с досадой испытываю и некоторое облегчение:

на какое-то время совершенно свободен, можно бесцельно побродить по утреннему Загорову, попробовать хоть както разобраться в своих впечатлениях. Их - много, пока они никак не систематизируются, не представляю, каким способом из этой мозаики собрать образ человека? Теоретически - совершенно просто: удалить, отжать все лишнее, и вот он Сергей Николаевич Орлов, сгусток. Только получится ли - сгусток?.. Снова приходит мысль: не мудрствуя лукаво, рассказать и о том, как эта мозаика находилась, складывалась. О всех встречах и знакомствах с людьми, которые независимо от всего входят в твою собственную жизнь, обогащают тебя - уже одним тем, что они есть. Софья Маркеловна, секретарь райкома Голованов, председатель колхоза Буров, Александра Петровна... Ведь они - не фон, на котором должна возникнуть фигура Орлова: они - его органическое окружение, его питательная среда, с ними он жил, работал, заодно действовал. В общем, со мной пока происходит то, что и с сороконожкой, когда она попыталась выяснить, как движется каждая ее нога...

На встречах с читателями литераторам обычно задают вопрос, ставший традиционным: какова ванна творческая лаборатория?.. У подлинных творцов, когда-либо живших и живущих ныне, такая лаборатория - всегда неповторимое сооружение, созданное по собственным законам, и технология, где свободная гармония поверяется строгой алгеброй, где при видимой простоте все таинственно и не поддается воспроизведению, где, наконец, даже отходы производства драгоценны так же, как пыльца, осыпающаяся из-под резца золотых дел мастера. Когда же, по привычке, по инерции - невольно ставя в неловкое положение - подобный вопрос задают тебе, стараешься отмолчаться либо свести ответ к шутке. Не лаборатория, - так:

рядовой закуток, в который терпеливо стаскиваешь груды собственных наблюдений, посыпая их табачным пеплом, высоко вдруг вознесясь в помыслах, начинаешь спотыкаться на первой же корявой строчке. Либо неуверенно, на ощупь прикидывая, куда можно приткнуть тот или иной случайный эпизод вроде нашего вчерашнего разговора с детдомовским шофером. Остановил он меня у ворот вопросом: