Ташкент: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Борис Чухович

Однако сегодня яснее проступают и другие ассоциации, характеризующие как сам комплекс, так и его градостроительную роль. С начала российской колонизации в 1865 году именно на левом, «европейском» берегу Анхора возводились основные административные и военные сооружения царской и советской власти. Помимо крепости ташкентского гарнизона, здесь были построены дом генерала Черняева, «Белый дом» генерал-губернатора Кауфмана, советские Дом правительства и зал заседаний Верховного совета. Все они играли роль стратегического и символического форпоста новой власти в историческом городе. В этой исторической перспективе, несмотря на нейтральность интернационального стиля, партийный офис, построенный на месте разрушенного северо-западного бастиона крепости, представал визуальным символом привнесенной извне европеизации, чьим медиумом и агентом теперь выступала партийная номенклатура. Таким образом, манифестируемое как «антипод» полуразрушенной царской крепости, здание ЦК одновременно выступало и ее преемником.

Столь же неоднозначными символическими значениями характеризовалось и наиболее яркое эстетическое свойство здания — его транспарентность. В европейской культуре второй половины ХХ века сформировалось представление о связи прозрачности административных сооружений с типом политического устройства, т. е. с прозрачностью власти и процедур принятия решений. Бельгийская исследовательница Мирей Бюйденс по этому поводу писала: «Применительно к индивидууму транспарентность стала синонимом истины, аутентичности; применительно к предприятию она отсылает к идее эффективного и справедливого для акционеров управления; применительно к государству, она является противоположностью коррупции и „сомнительным делишкам“, т. е. синонимом честности, свободы и демократии»[92]. Наиболее артикулированной эта взаимосвязь представала в Федеративной Республике Германии, стремившейся отмежеваться от нацистского наследия как в политическом, так и в эстетическом смыслах. Два первых здания парламента ФРГ (1949, 1992) концептуально базировались на идее транспарентности как визуальной метафоре, воплощавшей дух политического устройства новой Германии. Автор последней реконструкции Рейхстага, Норман Фостер, также подчеркивал стремление «к тому, чтобы сооружение было по возможности прозрачным и чтобы протекающая там деятельность была на виду»[93]. Для этого он, в частности, предусмотрел возможность подъема публики под купол сооружения, откуда можно было видеть парламентские заседания.

У архитекторов Ташкента не было ни возможности, ни желания гласно обсуждать эту тему. Хотя десталинизация, объявленная партийной верхушкой во второй половине 1950-х годов, в момент проектирования ЦК еще шла, ослабляя репрессивное давление, она не только не привела к реальной демократизации, но и закончилась обескураживающим фиаско: именно 14 октября 1964 года, когда ташкентские журналисты воодушевленно описывали «белый параллелепипед со стеклянными гранями», в Москве проходил пленум ЦК КПСС, завершившийся снятием Хрущева и началом брежневского отката от эфемерной демократизации общественной жизни. Неудивительно, что в своих комментариях авторы ограничились описанием планировочных и технических решений построенного сооружения, избежав дискуссионных идеологических аллюзий и анализа символических значений комплекса. С оформлением ориенталистского разворота модернизма в среднеазиатских республиках в 1970-е годы историки архитектуры вернулись к ретроспективному подверстыванию предыдущих модернистских опытов к догматическому лозунгу «национальной архитектуры». Так, уже в начале 1970-х годов они приписывали зданию ЦК «умелое сочетание национальных традиционных и современных архитектурных форм», что указывало на «возросшее мастерство зодчих Советского Узбекистана и утверждение творческого направления, базирующегося на использовании прогрессивных архитектурно-художественных традиций узбекского народа в сочетании с характерными для современности чертами»[94]. Таким образом, между первоначальными описаниями авторов и дискурсом, обрамляющим врастание их сооружения в новый общественный контекст, образовывался зазор, который, впрочем, никак не опротестовывался архитекторами. Понять этот зазор между профессиональной практикой и внешним комментарием можно благодаря книге Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось», посвященной противоречиям позднесоветского общества: согласно анализу автора, описания и интерпретации фактов в позднем СССР постепенно ритуализировались и обесценивались, а речевые перформативные акты делились скорее на уместные и неуместные, нежели на истинные или ложные.

Проект развития комплекса. 1980

Менялись, однако, не только описания комплекса ЦК, но и само сооружение. Партийный аппарат расширялся, что требовало новых рабочих площадей. В 1974 году с восточной стороны комплекса был запроектирован четырехэтажный корпус «В», который воспроизвел модуль и материалы основного семиэтажного здания. В октябре 1975 года с южной стороны к нему пристроили еще два корпуса — «Г» и «Д». Внешне сходные с первоначальным сооружением, они тем не менее привносили в комплекс элементы новой эстетики. Постепенно он утрачивал изначальную открытость и обретал черты замкнутости и неприступности, что вписывалось в процесс постепенной ресталинизации брежневской эпохи. Комплекс ЦК не только расширился за счет пристроек, но и был обнесен забором сначала с южной стороны, а затем и решеткой со стороны главного фасада. Некогда доступный для прогулок горожан, он стал местом администрирования и контроля за их передвижениями. Все это навевало совсем другие ассоциации, тем более что сложная история модернизма первой половины ХХ века содержала их в эксплицитном виде. Скажем, хотя архитектор иконы «рационального стиля» Casa del Fascio (1936) в Комо Джузеппе Терраньи провозглашал, что «в этот дом из стекла каждый может бросить взор… здесь нет преград, барьеров, препятствий между политическими лидерами и народом»[95], в реальности прозрачность работала в противоположном направлении, облегчая функцию надзора представителей тоталитарной власти за городом. Тот же эффект постепенно сообщался и комплексу ЦК. Возможность бросить с улицы взгляд в прозрачные партийные кабинеты мало что меняла в закрытой и не зависящей от «демоса» системе властных процедур. Реальный центр принятия решений находился в главном «кабинете на шестом этаже», который в поле зрения пешехода не попадал. Руководитель республики, напротив, мог при желании подойти к окну и оглядеть город, распростертый под зданием на холме. Психологически важные пространственные отношения, не раз попадавшие в поле зрения постколониальной критики, — доминирующий сверху, доминируемый снизу — здесь находили свое ясное воплощение.

Борис Чухович

4. ЦЕНТР ЧИЛАНЗАРА 1961–1964

АРХИТЕКТОРЫ В. СПИВАК, В. РАЩУПКИН, Е. ЯСНОГОРОДСКИЙ, И. КОПТЕЛОВА

ИНЖЕНЕРЫ В. МЕЛЕХИН, П. ШИН

УЛИЦА ЧИЛАНЗАР, 55.

На рубеже 1950-х и 1960-х годов жилой массив Чиланзар, задуманный поодаль от исторической части Ташкента, стал испытательным полигоном для обкатки градостроительных идей нового поколения ташкентских архитекторов

Чиланзарский торговый центр. 1965

Писатель Леонид Волынский писал в статье «Дорога к новой земле: из путевых заметок» в 1961 году: «Лев Тигранович показывает макет одного из строящихся микрорайонов: снежно-белые здания, зелень, водные зеркала хаузов и бассейнов для детворы; хорошо продуманный график движения (ни одного автомобильного проезда внутри микрорайона). Чистота… Наглядевшись вдоволь на все это (в каждом из нас с детства сидит страсть к игрушечному уменьшению), пытаюсь установить связь между настоящим и будущим, между макетом и тем, что видно из окон проектной мастерской, между тем,