Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 - М. Волошина

— Ну, не такой уж паскудной, — возразила Эйлин, — если ты сам это признаешь. Ты же взрослый, сам понимаешь — все в твоих руках и тому подобное.

Он улыбнулся и посмотрел на нее долгим взглядом.

— И это все, что ты можешь мне сказать по итогам моей душещипательной… я хотел сказать, душеспасительной исповеди?

Эйлин пожала плечами.

— Ну, а что еще? Я, конечно, не могу успокоить тебя тем, что, мол, на твоем месте любой стал бы сволочью. Ты, судя по всему, и сам знаешь, что это не так.

Ниваль криво усмехнулся и сказал:

— Спасибо, добрая ты душа.

— На здоровье, — ответила Эйлин. — Не каждый стал бы сопротивляться судьбе хотя бы так, как это делал ты. То, чего ты достиг, вообще многим не снилось. — Она махнула рукой. — Короче, к черту эту душещи… душеспасительную философию, я уже пьяная.

Она взглянула на него и, похлопав по плечу, с сарказмом произнесла:

— Но, если ты вдруг захочешь переквалифицироваться из расчетливых гадов и пройдох в кристальные душки и, как следствие, вылетишь из Девятки — добро пожаловать в мои владения. Я тебя не брошу и не дам пропасть твоему таланту трубочиста.

— Ты не женщина, Эйлин, ты мечта, — в тон ей ответил Ниваль, подавая руку для пожатия, — и где ты раньше пропадала? Вместе мы бы…

— Так, отставить, — перебила его Эйлин. — Не смущай мою юную душу всякими мерзостями.

— Юная душа? — Хохотнул Ниваль. — А ты знаешь, что Нашер сделал меня своей правой рукой, когда мне не было и двадцати пяти лет.

Эйлин ошарашено посмотрела на него.

— Ты стал начальником Девятки в двадцать пять лет? А сейчас тебе сколько?

— Тридцать будет в марте.

— Я и не думала, что ты такой молодой.

Ниваль хмыкнул.

— Между прочим, меня посвятили в рыцари, как и тебя, в 22 года. Но своих родовых владений у меня до сих пор нет.

— А они тебе нужны? — С сомнением спросила Эйлин.

— Уже нет, — он подмигнул ей, — у меня есть невеста с приданым.

Она поднесла к его носу кукиш.

— Вот тебе приданое. Раз я выгодная невеста, то найду жениха познатнее тебя.

Они поболтали еще немного, перешучиваясь и строя предположения о возможной родословной Эйлин и о том, кто из знатных граждан Невервинтера мог бы составить ей партию. Предложенную Эйлин кандидатуру ее соседа Грейсона Ниваль отверг в нецензурных выражениях, заявив, что лучше отдаст ее в жены самому Нашеру. Вскоре оба почувствовали, что шнапс окончательно подавил их волю к сопротивлению сну и усталости. Шум снаружи стал стихать. Видимо, кентавры тоже устали праздновать. Кто-то из них, желавший уединиться со своей дамой, стал барабанить копытами по дверям сарая и громко ржать, словно позабыл, что владеет человеческим языком. Но Ниваль заорал, что помещение уже занято, и если он намерен колотить в дверь до утра, то пусть хотя бы делает это ритмично. Что-то обиженно проворчав, незадачливый влюбленный пошел искать счастья в другом месте, а Ниваль повернулся к смеющейся Эйлин и, улыбнувшись, сказал:

— По-моему, здесь стало жарко. Нам лучше лечь… на разные кровати.

Эйлин приподняла брови и игриво спросила уже совершенно непослушным языком:

— Боишься, что я с пьяных глаз опять полезу целоваться?

Ниваль ничего не ответил, лишь смерил ее мутным, блуждающим взглядом и стряхнул соломинку с ее растрепанных волос.

— И еще. Если почувствуешь, что я к тебе пристаю — сделай мне как можно больнее, хорошо?

Эйлин почесала голову.

— Ну… Это всегда пожалуйста, но…

— Прекрасно, — перебил ее Ниваль, — спокойной ночи.

Он отполз подальше и, положив под голову куртку, лег на спину, вдыхая пряный запах сена. После этого разговора в его душе что-то встало на место. Женщина выслушала его, не закатывая глаз, не выражая бурного сочувствия или отвращения. Не удивляясь. Подумаешь, жизнь, как жизнь, ничего особенного. И сейчас, чувствуя, как его расслабленное алкоголем, невесомое тело увлекает в тягучую воронку нетрезвого сна, он не боялся, что, проснувшись наутро, будет раскаиваться. Его подозрения последних недель подтвердились: в его жизни появился человек, который говорил с ним на одном языке и которому он мог доверять, как самому себе. И он даже не жалел, что это оказался не мужчина.

Глава 7

Кара приходит в себя и учиняет легкий разгром в комнате и душе Сэнда

С высоты корабли казались игрушками, расставленными на шелковой струящейся ткани игрушечного моря. Но ветер по настоящему свистел в ушах, а вечернее солнце слепило глаза. Огненно-рыжий дракон вынырнул из окрашенного розово-оранжевой пастелью облака и устремился к раскинувшейся внизу блестящей синей глади. Вот уже отчетливо стала видна серо-зеленая полоса берега, к которому он стремился, а между ним и берегом — те, кого он должен был уничтожить. Зачем, что они ему сделали — это стерлось из его памяти. Но это была его война, и он это знал. Он был рожден для нее. Горячая кровь текла по его жилам, а воздух в его легких превращался в огонь для того, чтобы он мог убивать. Он не задавался вопросом, почему так. Небо было его стихией, родным домом. Ощущение полета, свободы, легкости и бьющегося в груди восторга всегда обращались в желание уничтожить любую преграду. А они почему-то встречались ему все чаще и чаще.

Он не был злым или кровожадным. Он был просто сильным и правильным драконом. К тому же, по драконьим меркам, очень молодым. Ни дух стяжательства, ни жажда власти и могущества, ни усталость от жизни и мизантропия еще не затронули его чистую драконью душу. Зло было не в нем, а вокруг него. И постоянно угрожало ему, мешало жить, летать и дышать свободно. Поэтому он по-драконьи яростно с ним боролся. Ему даже не приходилось, как другим драконам, убеждать себя в справедливости того, что он делает. Он и так был во всем уверен и искренне убежден.

Каждый раз, когда дракону удавалось продемонстрировать свою силу и наказать тех, кто, по его мнению, этого заслуживал, он взмывал в небо с радостным криком и наслаждался тем, что мир вокруг него постепенно становится правильным, чистым и достойным его. Но вскоре и это перестало его удовлетворять. Он уже не помнил, с чего это началось, но ему вдруг показалось, что мир недостаточно благодарен ему за то, что он — такой сильный и правильный — живет в нем и делает его лучше. Шлейф страха и ненависти стал всюду преследовать его, намертво прилепившись к его крыльям. Он уже не мог понять, чьи они — чужие или его собственные. Но остановиться для того, чтобы стряхнуть с себя эту ношу, он тоже не мог. Поэтому, предпочитал просто не думать об этом.

И вот очередной враг, вставший на его пути, готовился к смерти, еще не зная, откуда она придет. Люди, находившиеся на кораблях, были обречены в тот момент, когда огромная, растянутая клонящимся к закату солнцем, тень дракона заскользила по воде, стремительно приближаясь к ним. Сначала они не верили, пытались успокоить себя, что это всего лишь мираж. Потом у них появилась новая надежда: дракон пролетит мимо и ничего им не сделает. В самом деле, какое ему может быть дело до них, маленьких людей, занимающихся своими маленькими делами. Смешные они, эти люди. Вечно на что-то надеются, пытаются найти объяснение, верят в лучшее. А все просто: в каждом из них сидело маленькое, не всегда даже осознаваемое зло. Но это в их маленьком мире оно было лишь маленьким темным пятнышком, слабостью, тайным грешком или тем, что они трусливо называли недостижимостью идеала. А для дракона, смотревшего на них с высоты, это было огромное черное пятно, разлившееся по чистой шелковой глади моря и отражающееся в ясном вечернем небе. ЕГО небе, на которое никто не имеет права посягать. Он презирал их за то, что они не умеют жить без этих маленьких зол, что они слишком слабы или ленивы, чтобы с ними бороться. И тем самым мешают жить ему.

А дело было в том, что, дав ему огромную, даже по драконьим меркам, силу, боги подшутили над ним, наделив его очень тонкой чешуей.

Но что-то вдруг отвлекло его. Чей-то слабый голос пробивался сверху. Он показался ему знакомым, но нес невообразимую чушь.

— Эффект был потрясающим. Я потом обязательно покажу тебе. Молчишь. Я знаю, что ты хочешь сказать: это фигня на постном масле. Но, видишь ли, за любым внешним эффектом стоят какие-то внутренние процессы, и моя задача — найти связи и закономерности. Так, играючи, создаются серьезные зелья.

Дракон, почувствовав, что сбивается с курса, ритма и настроя, встряхнул головой и попытался сосредоточиться. Враг перед ним, и все, что ему нужно сделать — это уничтожить его. И никакие голоса ему не помешают.

Он зашел на второй круг, но негромкий, но настойчивый голос снова стал вмешиваться, и на этот раз у дракона осталось ощущение, что он обращается именно к нему.

— Я же чувствовал, что здесь какая-то ошибка! Голову надо оторвать тому недообкуренному гению, который изобрел эту «технологию». Жаль, что он уже умер, а то я бы не поленился написать ему. Ты права, книги — зло. Во всяком случае, если они написаны такими горе-учеными.