Особенности национальной милиции - Михаил Серегин

– В школе неизвестная науке эпидемия, – ласковым, щадящим голосом проговорил он, взглянув повлажневшими глазами на Мочилова. – Сведения проверенные и абсолютно точные. Вы что-нибудь знаете о ней?

– Впервые слышу.

Новенький отвернулся в сторону, заморгав часто-часто, чтобы загнать обратно предательские слезы. Память отшибло.

– Когда человек заболевает этой болезнью, у него с глазами что-то случается и запахи всякие чудятся. А потом помешательство может быть.

Мочилов крякнул, раздумывая. Куда смотрит Супрастинов, школьный врач? За что только ему деньги платят? На ближайшем совещании обязательно нужно будет поднять этот вопрос. Капитан расстегнул клапан нагрудного кармана, в который спрятал бумажку с «садистскими» тезисами, то есть с цитатами тренера Садюкина, достал помятый листочек и записал:

«Упомянуть: 1) об улучшении качества питания в школьной столовой; 2) поднять вопрос о неудовлетворительной работе медпункта».

Сделав необходимые записи, Мочилов довольно ясно понял, что дел у него невпроворот, предстоит еще о многом позаботиться, многое проверить, а потому рассиживаться некогда. Как знать, может быть, родное заведение еще таит в себе бездонную пропасть недочетов, которые ранее по халатности и попустительстве капитаном не замечались. Но ничего, теперь он знал, что делать. Только не стоит терять времени.

– Спасибо, коллега, за бдительность, – сказал он, вставая. – Я в вас нисколько не сомневался. Если еще что-то подозрительное узнаете, обращайтесь в любое время. Мне очень приятно видеть в вас человека, столь радеющего за свое дело.

Новенький, закусив губу, чтобы не так заметно было, как дрожит подбородок, сделал неопределенное движение головой, призванное служить ободряющим кивком. Как трудно было Владимиру Эммануиловичу сдерживать себя, чтобы не разрыдаться на груди этого сильного человека, стойко переносящего опаснейшую болезнь. Мочилов всегда будет для него примером...

6

Странно пусто было в комнате общежития, словно это и не родная обитель, в которой он живет вот уже третий год, а совсем незнакомый Федору дом. Он привык, что в этих стенах всегда царит суета, хаос, Зубоскалин с Утконесовыми откалывают свои штучки. Комната пустела только на время занятий или когда ребята всем курсом отправлялись куда-нибудь на гулянку. Но в таких случаях и Федора никогда дома не было. Именно поэтому всегда такая близкая и знакомая комната сегодня Ганге показалась чужой.

Он только что вошел сюда с полотенцем в руках, уставший, невыспавшийся, с болящими мышцами в предплечьях. Сел на свою кровать, чуть ссутулившись, положил натруженные руки на колени и закрыл глаза.

Чувствуя себя виноватым в неудобстве, причиненном товарищам, три часа кряду Федор вертел полотенцем над головой, как пропеллером, разгоняя вонь, чтобы дать остальным поспать. Если бы Владимир Эммануилович видел курсанта в этот момент, то подумал бы, что умственное помешательство в школе завладело не только Мочиловым, но и курсантом.

Только когда все разошлись, Ганга позволил себе небольшую передышку, чтобы присесть отдохнуть. Оттого, что веки были закрыты, клонило в сон. Перед глазами возникли и поплыли картины детства, знакомая с младенчества квартира, мама. А вот отца он не помнил.

Свое происхождение Федя никогда не скрывал от коллектива.

Любой интересующийся в ответ на свой вопрос узнавал, что курсант Ганга представляет собой плод замечательной любви российской женщины и студента международного университета имени Патриса Лумумбы, наследством которого была необычная для российского уха фамилия. Федина мама не воодушевилась перспективой отправиться на родину его папы в африканское поселение Ням-амнию, наверное, ее слегка напугало название.

В общем, сына она вырастила самостоятельно и сумела сделать из него настоящего человека.

Мама была у Ганги хорошая. Она вся такая красивая, улыбающаяся, молодая, как в детские Федины годы, появилась перед глазами, протянула руку, чтобы погладить по головке, но не смогла прикоснуться, слишком далеко стояла. Маму качнуло, как в дымке, она отпрянула, удивившись, что это ей не удается погладить сыночка, а потом о чем-то догадалась, вся внутренне просияла и, подняв кулак с выставленным указательным пальцем, лукаво так поманила. При этом она улыбнулась неприлично-развратной улыбкой, подернулась дымкой, размазалась, как акварель от воды, и вдруг приняла совсем новый образ. Ганга угадал в ней ту самую проститутку, которая наградила неискушенного парня заразным заболеванием. На этот раз Федор отпрянул и стремительно открыл глаза.

Парень и не заметил, как успел заснуть прямо так, сидя, уткнув голову в сцепленные в замок руки. Часы на тумбочке показывали без четверти восемь. Сколько же он проспал!

Федор вскочил как ошпаренный и пулей подлетел к плитке.

Ему не хотелось все занятия пропускать, а средство еще ой как много нужно было кипятить до окончательной готовности. Варить Феде и варить.

Включив старенькую, местами проржавевшую и обильно заляпанную желтыми каплями жира плитку, Ганга натянул на себя противогаз и продолжил кашеварить. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала Федя просто сидел рядышком на табурете, частенько заглядывая в кастрюльку. Средство уваривалось медленно, нехотя. Потом парню надоело просто так сидеть, он встал и начал нервно прохаживаться из угла в угол, грозно раскачивая хоботом из стороны в сторону. Скука мучила.

А что, собственно, он не включит магнитофон? У Кулапудова на тумбочке стоит старенький аппарат, о котором давно помойка мечтает.

Поет он нечисто, с хрипотцой, но довольно сносно. И кассеты кое-какие имеются.

Федя поставил рэп, музыку, которую лучше всего поют черные.

Видимо, поэтому парень больше всего любил ее. Ритмичные, четкие аккорды с первых же тактов заставили парня улыбнуться и, покачивая в такт бедрами, промурлыкать импровизацию на тему. Так-то было лучше. Забравшись к Утконесовым в чемодан, Федя вытащил широкополую соломенную шляпу, привезенную ребятами специально для приколов, и напялил ее поверх противогаза. Вид получился потрясающий. Ганга подмигнул своему отражению в зеркале и прибавил громкость.

Деятельность Мочилова разыгралась не на шутку. Побывав во всех кабинетах, исследовав каждый квадратный метр двора, заглянув зачем-то в подвал и на чердак, капитан везде совал свой любопытный нос, выискивая недочеты и оплошности. И того, и другого хватало с избытком. За полдня такой напряженной работы Глеб Ефимович вымотался до предела, поругался с половиной преподавательского состава и всею обслугой школы. Но капитан был доволен: он выполнил поистине титанический труд, успел сделать многое. Оставался разве только один неисследованный участок – общежитие, расположенное по соседству со школой и соединяющееся с оной узким перешейком.

Уже проходя по коридору этого перешейка, Мочилов почувствовал что-то неладное. Он остановился и принюхался. Откуда мог исходить такой отвратный запах? Первое, что пришло Глебу Ефимовичу в голову, – в туалете прорвало канализацию. Но странная особенность, по мере приближения капитана к отхожему месту, находящемуся на первом этаже, запах не усиливался, а скорее, наоборот, слабел. Мочилов принюхался. Тянуло с лестницы. Или ему это только кажется?

Оказавшись на лестничной площадке, капитан почувствовал – он взял правильное направление. Уже на втором этаже вонь стала настолько невыносимой, что пришлось затыкать нос двумя пальцами и перейти исключительно на дыхание ртом.

«А не провокация ли это со стороны противника? – подумалось. – Чеченцев, к примеру. Под видом безобидных родственников пронесли сильно действующие отравляющие вещества в здание. Вахтерша – бабушка-одуванчик, обмануть ее даже Пешкодралов сможет, а этим поднаторевшим в подрывной деятельности злостным элементам ничего не стоило бы задобрить милую старушку. Вполне реально».

Как же Мочилов сейчас пожалел, что никогда не носил с собой оружия. Оно ему сейчас не помешало бы. Оглядевшись по сторонам, капитан заметил в углу, в компании с мусорным ведром скромно прижавшуюся к стене старую швабру. Этот раритет изрядно поистрепался за годы службы своей в общежитии, нижняя короткая перекладинка его, на которую вешается тряпка, была неустойчива и колебалась из стороны в сторону, как опытный политик. В открытом бою она мало помогла бы, но если учесть, что диверсанты Мочилова не ждут и за ним остается эффект неожиданности, то первый удар она нанести сможет. А уж позаботиться о том, чтобы удар пришелся точно в цель, капитан постарается.

Обвязав платком нос и взяв швабру наперевес, Глеб Ефимович, крадучись, осторожно стал подниматься по лестнице. Между третьим и вторым этажом появилась резь в глазах. Они стали слезиться, капитан чаще заморгал. Тошнота подступила к горлу, а телом завладела ломота.