Третья мировая Баси Соломоновны - Василий Аксенов

В нашем городе жил человек по имени Эдик. Он работал слесарем в котельной, в его обязанности входило следить за компрессором и ремонтировать его, если компрессор ломался. Вообще-то у него была и другая профессия. Но Эдик говорил, что не работает по основной специальности из принципиальных соображений. Два раза в год Эдик писал заявление в городской отдел виз и регистраций с просьбой разрешить ему выезд в государство Израиль для воссоединения со своим двоюродным дядей и дядиным сыном, его, Эдика, троюродным братом. Если Эдику в ОВИРе говорили, что здесь у него есть более близкие родственники, он отвечал, что с ними со всеми давно поссорился. Это было правдой. Два раза в год Эдику отвечали, что удовлетворить его просьбу не могут, потому что в свое время он работал на предприятии «Арсенал», давал подписку о секретности и теперь является обладателем сведений оборонного характера. Эдик заранее знал этот ответ и говорил, что срок его подписки истек, а секреты устарели и покрылись плесенью, но его уже не слушали. Эдик уходил и возвращался через полгода. Его отказывались выпустить, он отказывался работать по специальности, жил в отказе. Такой человек назывался «отказник».

Теперь, задним числом, я понимаю, что Эдик действовал неправильно. Ему нужно было переехать из нашего города в другой, где по истечении срока секретности служащий ОВИРа мог бы иначе решить его судьбу. Если бы Эдик наладил с ним соответствующие отношения, служащий ОВИРа мог — был бы стимул — представить дело так, будто предприятие «Арсенал» — музыкальный коллектив, в котором Эдик, инженер-радиоэлектронщик, работал, скажем, звукооператором. Такие случаи бывали. Но желающих уехать из нашего города было гораздо больше, чем желающих в нем поселиться. Эдик об этом прекрасно знал и квартирным обменом заниматься не хотел. Узнав о приезде в город мадмуазель Фарин, он встретился с ней и сделал предложение руки и сердца. Заключить фиктивный брак с гражданкой Франции показалось ему проще, чем совершить обмен из нашего города в любой другой. И еще ему показалось, когда он ее увидел, что мадмуазель Фарин — французская еврейка и, по этой причине, просто не может ему не помочь. Сейчас, опять же задним числом, я понимаю, что как мужчина он ей, скорее всего, не понравился. Может быть, потому, что у него оттопыривались уши. Или еще почему-то. Это не важно, важно, что не понравился. Однако мадмуазель Фарин проявила деликатность в обращении с ним и не отказала сразу, с порога. Она сказала, что никогда еще не вступала в фиктивный брак, это серьезный шаг, необходимо его обдумать. И отказала ему на следующий день. Такова черная магия слова «отказник» — всегда он получал отказ.

И в случае с городским КГБ, заподозрившим в ней белоэмигрантского агента, и в случае с Эдиком, увидевшем в ней нечто противоположное, ее принимали совсем не за ту, кем она на самом деле была. Сотрудники КГБ, знакомые с белой эмиграцией главным образом по советским приключенческим фильмам, рады были предположить, что на подведомственной им территории обнаружился такой агент. Так у них появлялось новое интересное занятие. Это придавало жизни остроту. «Отказник» Эдик хотел видеть в ней французскую еврейку, потому что у него появлялась надежда осуществить свою мечту. В обоих этих случаях в ней видели то, к чему внутренне были готовы. Многие обманывались на ее счет. Не зная, как ее нужно воспринимать, люди для облегчения своего восприятия привлекали уже известные и понятные аналогии. Но это не вносило ясности. На самом же деле она была просто Мари Фарин — не больше, но и не меньше.

— Вы ошибаетесь, — сказал мой отец Эдику, — ничего этого нет и в помине. Дело в том, что она родом из Марселя. Большинство жительниц Марселя смуглы и черноволосы.

Для меня до сих пор остается загадкой, откуда он мог это знать. Ни в Марселе, ни в других городах с франкофонным населением мой отец никогда не был. Может быть, он цитировал какого-то французского автора. «Большинство женщин Марселя смуглы и черноволосы» — чем это не начало для рассказа?

Мне совсем не запомнилась дорога в Москву. Я уже много раз ездил на электричке, которая ползет четыре часа со всеми остановками и раскачивается как телега. Чаще всего мы ездили за продуктами. В нашем городе трудно было купить не только сковородку и эмалированную кастрюлю, но также все то, что в них варят, жарят и пекут. Особенного значения жители города этому не придавали. Всегда можно было съездить и запастись едой на неделю вперед — четыре часа туда, четыре — обратно, три — в очередях, на что же еще потратить выходной день?

В Музее западного и восточного искусства меня поразила широкая мраморная лестница с красной ковровой дорожкой. Это было первое яркое впечатление после долгой и нудной дороги. Лестница была как обещание, что все остальное будет не менее интересным. Невдалеке от нее стояла большая статуя: голый юноша с какой-то веревкой на плече. Я уже видел статуи голых женщин, но статую голого юноши, да еще с веревкой, увидел впервые. Оказывается, и такое бывает. У ног статуи стоял неизвестный мужчина и смотрел в нашу сторону. Увидев в толпе мадмуазель Фарин, он подошел к ней, обнял и поцеловал, не обращая внимания на внимательно наблюдающих за ними студенток. Тут надо уточнить, что в нашем городе на факультете иностранных языков учились только студентки, ни одного студента на этом факультете не было. Мне показалось странным такое публичное проявление чувств. Когда к нам домой приходили студентки, родители обращались друг к другу по имени-отчеству, как бы дистанцируясь в их присутствии. Хотя это тоже казалось странным.

В сопровождении неизвестного мадмуазель Фарин поднялась по мраморной лестнице, вошла в зал. Они сели на лавочку, взялись за руки и оживленно заговорили. А мы начали осматривать картины. Минут через пять Ольга Степановна спросила у мадмуазель Фарин, не хочет ли она начать лекцию.

— Честно говоря, — спокойно ответила та, поведя глазами по развешенным полотнам, — я плохо во всем этом разбираюсь…

И поинтересовалась, когда назначен отъезд.

— Я хотела уехать в пятнадцать тридцать, — рассказывала потом Ольга Степановна, — но посмотрела на нее и сказала, что наша электричка в семнадцать ноль-ноль.

— Хорошо, — ответила мадмуазель Фарин, — я успею.

После этого вместе со своим спутником она покинула выставку.

— Кто этот человек, с которым она ушла?

— Это ее компатриот, — не задумываясь, ответил отец.

Спрашивать, кто такой компатриот, я не решился.

На выставке экспонировались работы Пикассо из отечественных музеев, в основном розового и голубого периодов, все они были куплены богатыми русскими коллекционерами до революции. После революции таких любителей живописи, которые в состоянии были бы у коммуниста Пикассо что-нибудь купить, в России не нашлось. Увидев «Девочку на шаре», я заметил, что она похожа на мадмуазель Фарин, и поделился этим открытием с отцом.

— А почему здесь написано «Портрет молодого человека», а нарисованы только круги и стрелы? — спросил я, когда мы перешли к другой картине.

— Ну, — неопределенно ответил отец, — это непростой художник.

Перед тем как уходить, отец сказал студенткам: «А вот книга отзывов. Не желаете написать?» По его тону я понял, что он заранее знает их ответ.

— А можно я напишу? — спросил я.

— Не надо, — решительно сказал отец. — Ты все равно ничего умного не напишешь.

Студентки рассмеялись.

— Почему ты уверен, что я умного не напишу? — спросил я, когда мы спускались по ковровой дорожке навстречу голому юноше с веревкой на плече. — Может быть, Пикассо будет приятно прочесть мой отзыв? Он прочтет и обрадуется.

— К сожалению, он умер, — ответил отец.

— Кто же будет читать эти отзывы, если он умер? — спросил я.

— Их никто не будет читать.

Выйдя из музея, все мы, стараясь держаться вместе, отправились по магазинам. Глупо было бы не использовать подаренное Ольгой Степановной время, приехать с пустыми руками. О Пикассо никто больше не вспоминал.

Мадмуазель Фарин появилась на платформе за две минуты до прихода электрички. Она, единственная на этой платформе, была без продуктовой сумки. Увидев ее, студентки начали шептаться и хихикать. У них был такой вид, как будто они хотят ее о чем-то спросить, но не знают, как начать. Наконец несколько студенток подошли к ней и заговорили. Улыбаясь, мадмуазель Фарин что-то отвечала. Потом все они засмеялись. Я тут же захотел разделить это веселье. Скучно было просто так стоять и ждать электричку. Я подошел и предложил сыграть в города. Девушки перестали смеяться, замолчали и удивленно уставились на меня.

— Как это, играть в города? — спросила мадмуазель Фарин.

— Очень просто, — сказал я. — Архангельск — Кострома — Актюбинск — Калуга — Альметьевск — Кинешма — Ачинск — Караганда…