Чтоб не распалось время - Пенелопа Лайвли

— Любопытно, как Мария промотала свои пенни? — спросил отец.

— Наверное, купила хороший альбом для рисования, — предположила тетя Рут.

Они с удивлением уставились на календарь.

— Очень мило, — сказал дядя Дэвид. — Приятные старинные картинки, да? Диккенсовские времена. Очень красиво.

— Ты не ошиблась? — спросила миссис Фостер.

Она не представляет, почему я купила именно этот календарь, подумала Мария, вот что она хочет сказать. Перелистывая страницы календаря, скромные сероватые картинки, она хорошо понимала, как их воспринимают родственники, — жалкое соперничество с красивыми цветными видами избранных уголков Дорсета и изумительными фотографиями коттеджей, скал и холмов.

— Как будто кто-то перевел назад стрелки часов, да? — усмехнулся дядя Дэвид, заглядывая Марии через плечо, и Мария испуганно на него посмотрела.

Теперь она увидела, что на сентябрьской гравюре изображался город и левый отрезок берега, словно художник сидел в лодке в полумиле от суши. Утесы, как и теперь, густо покрывал лес.

— Так-так… — сказал дядя Дэвид. — Мы шли где-то здесь, верно?

И его крупный указательный палец опустился на картинку на окраине Лайма.

— Да, город слегка разросся. А в старые времена — всего-то два-три домика.

— И один из них — наш, — сказала Мария.

— Правда? — с сомнением переспросил дядя Дэвид.

Он стал всматриваться в картинку.

— Здесь так нечетко, что и не поймешь.

— Точно, это он, — подтвердила Мария.

— А гуляли мы вот здесь. Похоже, скалы с тех пор немного выветрились.

И в этом он был совершенно прав: береговая линия на картинке была более правильная, чем поросшие лесом крутые склоны, где они только что бродили. Значит, по крайней мере, часть породы выветрилась с тех пор, как нарисовали картинку, подумала Мария. Интересно, когда? Она глянула в нижний угол гравюры и увидела мелкие наклонные цифры: 1840.

Значит, 1840 год. Сьюзан и Хэриет еще не родились, ведь Сьюзан закончила вышивку в 1865-м. В сентябре 1865-го. Но деревья там, где мы гуляли, довольно старые, значит, обвал произошел вскоре после 1840 года. Интересно, подумала она, неужели… И мысль, бередящая мысль, залетела к ней в голову и зависла там, как серое облако, пока снова не заговорил дядя Дэвид:

— Любопытно наблюдать, как меняется место, — произнес он.

— Да, — тепло отозвалась Мария.

И на мгновение между ними возникла симпатия, и не важно стало, что Марии всего одиннадцать, а дядя Дэвид уже довольно пожилой и что обычно им нечего было друг другу сказать.

— Карты… карты… — рассеянно повторил дядя Дэвид. — Я сам много чего узнаю из старых карт. Но это — совсем не тетина стихия. Есть у меня одна книжица, надо будет тебе ее показать.

Мария кивнула в знак того, что она очень хочет посмотреть книжицу. Тетя Рут, которая все это время бубнила миссис Фостер: «Старинные гравюры… Странный вкус у маленькой девочки» (Мария ясно ее слышала, беседуя с дядей Дэвидом), вдруг обернулась и сказала:

— Ну что, дорогой, в путь?

И это означало, что им обоим пора торопиться в Лондон. Мария давно заметила, тетя Рут чувствовала себя неуверенно, если долго находилась вне Лондона. Она выныривала из него, как нервный пловец, который, заплывая в море, то и дело косится на берег.

И пошел шквал прощаний: снова пришлось целовать, и тебя целовали в ответ. И когда гости уехали, Фостеры, оставшись наконец одни, погрузились в привычный покой. Мария повесила календарь у себя в комнате; август закрывал все остальные месяцы, и тут ее осенило: покупка-то невыгодная, ведь год почти кончился. Старый календарь — самая безжизненная вещь на свете, если только он не прошлогодний ежедневник. Хотя почему? — подумала Мария, ведь оттого, что время уже прошло, оно не сделалось менее интересным, чем время, которое еще не наступило. Она пролистала назад страницы календаря и вспомнила январь (когда болела ветрянкой), и март (день рождения, и еще она начала ходить на фигурное катание), а в июне она первый раз в жизни сама поехала на поезде к крестной. Эти месяцы напомнили ей банки с джемом дома в кладовке — полные и с наклейками. Остальные — сентябрь, октябрь и их соседи стояли пустые и непредсказуемые.

8. КАЧЕЛИ

— Нам нужны старые занавески, — сказал Мартин. — Или какой-нибудь коврик.

Он задумчиво посмотрел на кухонное окно, в котором маячила голова миссис Фостер, склоненная над раковиной с посудой.

— Мне кажется, ее лучше не просить, — предупредила Мария.

— Что, плохое настроение?

Мартин был специалистом по настроениям своей матери. Он обозрел миссис Фостер с интересом профессионального метеоролога и построил личные планы в соответствии с возможной перспективой.

— Не очень. Но просто она нам не разрешит выносить вещи из чужого дома, — ответила Мария.

Они сооружали шалаш в зарослях кустарника, к величайшему возмущению кота, — ведь это его частные джунгли для расправы с мышиными и птичьими жизнями. Он уселся на краю лужайки и уставился на Марию с Мартином, обиженно поводя кончиком хвоста. Мария, семенившая взад и вперед по поручению Мартина, пыталась по возможности его избегать.

— Ну ладно, ничего, — сказал Мартин. — Сделаем крышу из веток. Затаскивай вон ту толстую и пойди еще поищи.

Странно, подумала Мария, пробираясь на животе сквозь непролазный кустарник, есть такие люди, которым почему-то с удовольствием подчиняешься, когда они тобой командуют. Даже приятно. Вот, например, сейчас, несмотря на то, что по голове бьют ветки куста, который, похоже, живет совершенно самостоятельной жизнью. Какая-то ветка вдруг отскочила и стегнула ее по лицу, ой, отпрянула Мария и уже громко вскрикнула: «Ой, ой», наткнувшись коленкой на что-то твердое и острое — на джинсах сразу же образовалась треугольная дыра.

— Что случилось?

— Я поранила колено, — ответила Мария, сдерживая слезы и пытаясь сесть под негостеприимным кустом.

Ну вот, теперь придется оправдываться за эту дыру перед мамой. К тому же на коленке появилась розовая царапина. Мария осмотрела ее и увидела сочащуюся кровь. Потом огляделась: обо что же я так ободралась? Из земли в глубь куста уходила какая-то ржавая железка, а к ней крепилась толстая цепь с облезлой черной краской. Мария потянула, и цепь вышла из-под перегноя, таща за собой продолговатую металлическую пластину, на которой дырками был выбит узор.

Между листьями появилось лицо Мартина.

— Все в порядке?

— Да.

— Можешь вытереть моей рубашкой.

— Спасибо, — застенчиво ответила Мария.

— Что это такое?

— Не знаю.

— Давай вытащим. Вдруг пригодится.

Они с трудом вытащили из куста металлические брусья, цепи и прикованный к ним прямоугольник. Тяжелые, и много их. На траве они смотрелись как сломанный каркас неизвестной машины. Мартин в задумчивости поднимал то одно, то другое, потом сел и начал разглядывать. Мария знала: он думает не о прошлом, а о будущем этой штуковины. И вдруг все встало на свои места с удивительной ясностью.

— Это качели, — объявила она.

Мартин вытаращил глаза.

— Вот боковые распорки, с этой перекладины свисают цепи, а это — дырчатое — было когда-то сиденьем.

— А ты права, — изумился Мартин после короткой паузы.

— Знаю, — ответила Мария.

Я всегда знала: они где-то здесь, подумала она. Они поскрипывали — поэтому я и знала (конечно, они не могли скрипеть, когда лежали на боку в земле, под грудой листьев — это ясно), и все-таки они скрипели, вот так. И конечно же, это их качели — Сьюзан и Хэриет. Они-то и вышиты на картинке. Собачонка и качели, и я их обоих слышала.

— Ну что, начнем? — спросил Мартин.

Шалаш был заброшен. Они разложили качели на лужайке, разобравшись что к чему, и потом с огромными усилиями поставили их на ноги, прищемив при этом три пальца. Качели неуклюже накренились (из одной перекладины, разделявшей подпорки, выскочил шуруп) и беспомощно повисли — сиденье в одном месте плохо крепилось к цепи. И все проржавело. Но в общем они были великолепны.

— Нужна отвертка. И шурупы, — сказал Мартин. — И черная краска. И две кисти. И что-нибудь, чем можно счистить ржавчину. Пойди попроси у нее.

— Только, чур, я первая кататься, — решительно сказала Мария.

Мартин посмотрел на нее так, будто не расслышал. Потом сказал:

— О'кей. Только давай быстрее.

— Обещаешь не садиться, пока я сбегаю?

— Да что с тобой, в самом деле?

— Я их нашла, — ответила Мария. — Они мои. Но я тебе тоже дам покачаться, — добавила она.

— Спасибо, — ответил Мартин каким-то странным голосом.

Вообще-то, подумала она, ворвавшись в дом, это их качели, но они и мои, я их как бы в наследство получила — от девочек. Мне кажется, они были бы рады, если бы мы привели их в порядок.

— Что тебе нужно? — с удивлением спросила миссис Фостер, глядя из окна на то, что вдруг выросло на лужайке в этот августовский четверг. — Боже мой, Мария! Где ты это раздобыла?