Повседневная жизнь французов при Наполеоне - Андрей Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мюрат, или Пробуждение нации» — так назвал книгу ведущий французский наполеоновед Жан Тюлар. Однако нация пробуждалась скорее с такими солдатами-патриотами, как герцог Данцигский, чем с авантюристами, подобными Неаполитанскому королю. Последний выступил против Франции и плохо кончил. Тюлар говорит о здравомыслии Мюрата, что также звучит странно. То, что король видел недостатки императора, благодаря которому он стал маршалом и монархом, не может служить оправданием государственной измены — ведь Мюрат был и оставался французом!
Под стать Лефевру — Ней, сын бочара. «Господа, я — гораздо счастливее вас: я ничего не получил от своей семьи и считал себя богачом, когда в Меце у меня на столе лежали две буханки хлеба», — бросил он адъютантам, похвалявшимся родовитостью своих семей.
А вот в каких словах описал «пробуждение галлов» один прусский офицер, убитый в сражении при Йене: «Если бы вопрос заключался только в физической силе, мы скоро оказались бы победителями. Французы малы ростом, тщедушны: один немец сможет одолеть четырех из них. Но в огне они становятся сверхъестественными существами. Ими овладевает не поддающаяся описанию ярость, которой и следа не найти в наших солдатах. Да и что можно сделать с крестьянами, которые находятся под командой дворян и которые делят со своими офицерами опасности, но отнюдь не награды?»
Равенство стремлений не означает равенства положений и уж тем более состояний. Республиканское товарищество постепенно уступает место имперскому эгоизму. Стендаль описывает характерный случай: «Два офицера находились вместе на батарее; вдруг пуля сражает капитана. Отлично, — говорит лейтенант, — вот убит Франсуа, теперь я буду капитаном. — Не совсем, — говорит Франсуа, который был только оглушен и теперь снова поднялся. Оба офицера не были ни врагами, ни злодеями, и лейтенанту просто хотелось получить повышение». «Таков был тот ужасный эгоизм, который назывался любовью к славе и который был пробужден под этим именем императором».
Наполеон дает ход не только сыну мельника Лефевру, сыну трактирщика Мюрату, бывшему контрабандисту и сыну виноторговца Массене или Ожеро[155], сыну лакея и торговки фруктами. «Со мной будут честные люди». Это означает и то, что дворяне-эмигранты и бывшие изгои революции найдут свое место в имперской иерархии: Талейран стал министром иностранных дел с окладом в 500 тысяч франков в год, в судебной системе служат старые аристократы Паскье[156] Моле[157], граф де Сегюр[158] — обер-церемониймейстер, граф де Монтескью-Фезанзак[159] — обер-камергер. Среди камергеров мы видим де Тюренна, де Ноэля, де Грамона и других носителей самых громких имен старого режима. Луи Нарбонн[160], получивший воспитание при дворе Людовика XV, и молодой Филипп Поль де Сегюр[161] служат адъютантами императора. Нарбонн помог бежать королевским теткам (Mesdames) в те дни революции, когда из Парижа еще можно было выехать по паспортам, полученным в министерстве и подписанным королем. С помощью тридцати драгун он отбил теток у деревенских властей, почуявших «неладное».
Стендаль не жаловал аристократов. Младшего Сегюра — за то, что тот «подло покинул» императора, а затем «описал наши страдания в России, чтобы получить от Людовика XVIII орден», а его отца, участника войны за независимость США и бывшего посла в Петербурге, — за маниакальную тягу к титулам и то же предательство: «Граф де Сегюр, обер-церемониймейстер в Сен-Клу в 1811 году, когда я там был, страшно сокрушался, что он не герцог. По его мнению, это было хуже всякого несчастья, это было неприлично. Все его мысли были суетны, но их у него было много, и обо всем. Ему во всех и всюду мерещилась грубость, но зато с какой грацией он выражал свои собственные чувства!
В этом убогом человеке мне нравилось то, что он был страстно любим женой. В конце концов, мне всегда казалось, когда я с ним разговаривал, что я имею дело с лилипутом».
«Господина де Сегюра, обер-церемониймейстера в 1810–1814 годах, я встречал у министров Наполеона. После падения великого человека, слабостью и одним из несчастий которого был как раз этот Сегюр, я больше его не встречал».
Не удивительно, что не встречал — Людовик XVIII сделал Сегюра пэром еще при Первой Реставрации, а Стендаль к тому времени уже перестал быть постоянным посетителем дворцов и высоких кабинетов.
Интересно, как Стендаль оценивает Евгения Богарне — пасынка Наполеона, ставшего волею последнего вице-королем Италии и ее фактическим правителем в возрасте 24 лет. Рассказывая о посленаполеоновском Милане, писатель отметил: «Здесь сожалеют о любезности и хлыщеватости принца Евгения; благодаря этим свойствам он находил для каждой женщины приятное словцо. Довольно тусклый в Париже, вице-король в Милане блистал и сходил за человека отменной любезности. В этой области французы не имеют соперников».
Правда, любезность проявлялась не во всем: «Согласно принципу, что совершенство возможно лишь во Франции, наполеоновское правительство в Милане не разрешало итальянцам сидеть в партере Скалы в головных уборах. Если, опасаясь схватить в этом громадном зале простуду, вы уступали потребности прикрыть голову шляпой, два полицейских комиссара тотчас же подходили к вам и вежливо дотрагивались до вашего локтя. Из всех мероприятий наполеоновской администрации, может быть, больше всего оскорблял итальянцев этот пустяк. В подобных вещах принцу Евгению не хватало такта».
Наполеон объявил «дворянский набор» после того, как Фридрих, король Вюртембергский, сказал ему: «Я не вижу при вашем дворе исторических имен; я приказал бы повесить всех этих людей или же заполнил бы ими свою прихожую». Император удивленно заметил: «Когда я хотел иметь молодых дворян в своих войсках, я не мог найти желающих».
«Я открывал им путь славы — они отказывались; я приоткрыл дверь в прихожую — они все туда устремились», — говорил Наполеон о старых дворянах.
И он не позволит им напоминать об их былом превосходстве — даже в мелочах! Однажды Легация[162], «мадам Мать», перехватила насмешливый взгляд герцогини де Шеврез, которым та обменялась с другой придворной дамой. Мать сообщила сыну об этом эпизоде, и герцогиня была немедленно снята с должности и выслана из Парижа.
Опозорить публично Наполеон мог кого угодно — старого аристократа, министра, родственника, даже академика. В 1801 году первый консул посетил Институт. Когда ему представили Якоби[163], он сурово спросил: «Что такое материя?» Якоби чуть задумался — и увидел спину Бонапарта. Однажды правитель заставил зарыдать почтенного Ламарка[164], грубо отчитав его. Еще один ученый не смог поддержать начатый им диалог и тут же услышал: «Дурак или немой?»
«Он оскорблял людей гораздо больше, нежели карал», — говорил о нем один из тех, кто более других испытывал силу императорского гнева. Однако его двери оставались открытыми для всех способных людей.
Наполеон будто забывает прежние политические грехи. Он привлекает к управлению Францией не только умеренных и бывших представителей «болота», но и явных роялистов и чистых якобинцев. Консерваторы и приверженцы старой монархии теперь работают рядом с людьми, изрядно скомпрометировавшими себя в годы революции.
Он набирает баловней старого режима (например, того же Нарбонна) и возводит их в первые должности — при дворе, в магистратуре, в духовенстве. Из левых он приглашает Рёдерера и Грегуара[165], затем Фуркруа[166] и Реаля[167]. Он не брезгует «цареубийцами» и дает места революционным террористам. Печально известного Барера[168], много раз менявшего свою точку зрения в ходе революции, он заставляет писать памфлеты и употребляет в качестве шпиона. «Истина может принадлежать обеим сторонам, одной или ни одной; друзья мои, вы должны давать и брать; впрочем, всякого успеха побеждающей стороне!» — так описал Карлейль политическое кредо Барера.
Почтмейстер Жан Батист Друэ — бывший драгун, узнавший Людовика XVI в Варение и позволивший арестовать короля и его семью, — становится супрефектом в Сен-Мену. Жан Бон Сент-Андре, бывший член Конвента и Комитета общественного спасения, назначается префектом в Майнце. Мерлен де Дуэ[169], бывший докладчик Закона о подозрительных, вступил в должность генерального прокурора Кассационной палаты. Жозеф Фуше, одно имя которого заставляло содрогаться многих членов семей репрессированных, становится министром полиции, министром внутренних дел и герцогом Отрантским.
Император стремится достичь сочетания молодости и опыта, знати и «плебеев», старой и новой Франции. «Мое правительство будет правительством умных и талантливых», — сказал он, став руководителем страны. И те же принципы кадровой политики он перенесет на государства-сателлиты. Например, младшему брату Жерому, королю Вестфалии, он писал: «Я исключаю некоторые места при дворе, на которые ты должен призвать самых знаменитых людей. Но в твоих министерствах, советах и, желательно, в судах… пусть по большей части служат не дворяне… Наш девиз — ищи таланты везде, где только можно их найти».