О дереве судят по плодам - Василий Шаталов

— Скажи, башлык, это ты велел мирабу заливать наш мазар, чтобы сеять там кукурузу?

— Такое указание мог бы дать разве умалишенный. Да и то вряд ли, — негромко, но твердо ответил Ораков. — Кто из вас не знает, сколько у нас в колхозе свободных земель? Есть они и для кукурузы. Причем здесь кладбище?

— Все? — спросил Кочумов.

В ответ Ораков кивнул головой.

Ягмур-ага поднялся и, обращаясь к своим товарищам, сказал:

— Старики, вам все ясно? Может, есть вопросы к председателю? Задавайте.

— Ясно! — почти хором ответили члены совета старейшин. — Башлык верно говорит. Земли у нас и без мазара хватает.

Ягмур Кочумов сел, наморщил лоб и прямо посмотрел на мираба.

— Теперь, Дыммы, отвечай ты: чью волю исполнял, когда вместе с другими — у нас есть свидетели — решил залить кладбище?

Мираб опустил голову, побледнел.

— Ягмур-ага, я хотел как лучше… Я хотел, чтобы башлык был доволен мною, — виновато сказал Дыммы.

— Как это «хотел, как лучше?» — удивился Кочумов.

— Да ведь в селе все знают, что башлык собирается на мазаре сеять кукурузу. Вот я и решил не затягивать это дело…

— Ты лжешь, — загудел басом Ягмур-ага. — Ничего «как лучше» делать ты не собирался. Ты хотел делать «как можно хуже». Поливая мазар без разрешения председателя, ты уже совершил преступление. И твой поступок нельзя расценивать иначе, как подлость, как надругательство над сельской святыней. Какую цель ты преследовал? Возмутить против башлыка народ, односельчан. Вот куда ты метил! Итак, я хочу еще раз спросить, чью волю ты исполнял, совершая свое гнусное дело?

Мираб после долгой паузы пробормотал:

— Свою.

— И — это ложь! Теперь мы видим, что правды от тебя не дождаться, и все же мы надеялись, что вот-вот в тебе заговорит совесть и ты честно признаешь свою вину. И мы, наверно, простили бы тебя: чего не бывает по молодости лет! Теперь мы видим, что наша снисходительность тебе не нужна. Поэтому я попрошу башлыка, когда он будет выносить решение о твоем исключении из колхоза, учесть и наше мнение, совета старейшин: таких, как ты, в колхозе держать нельзя. Такие, как ты, подобны больному зубу, если не вырвать — будет мешать здоровым. — Правильно ли я говорю, старики? — еще раз спросил Кочумов своих мудрых и заслуженных сверстников.

И те ответили:

— Правильно, Ягмур!

После того, как тунеядцам и хулиганам не удалось затопить кладбище, Бегенч ожидал, что теперь она предпримут что-нибудь похлеще, тем более, что управы на них не было, им все сходило с рук.

Объяснялось это тем, что многие жители села смотрели на их проделки сквозь пальцы, считая их чем-то вроде детской болезни: дайте, мол, срок — пройдет. Другие были заняты лишь своими заботами и кроме них ни на что другое не обращали внимание. Третьи берегли свои нервы, но были глубоко убеждены, что заниматься какими-то там хулиганами, тунеядцами должен кто-то другой… Ну, скажем, милиция. А она, по-видимому, слишком большие надежды возлагала на общественность. Так что… бездельникам и хулиганам это было только на руку!

И вот как-то ночью на квартире Оракова раздался телефонный звонок. Звонил мужчина. Он сообщил, что примерно час тому назад на участке Гаплан воры похитили со склада машину семенной пшеницы.

— Кто говорит? — волнуясь, закричал Ораков.

— Ишь, чего захотел! И за это скажи спасибо, — засмеявшись, ответил мужчина и повесил трубку.

О случившемся Бегенч заявил в милицию.

Наутро двое молодых парией, подозреваемых в краже зерна, были доставлены в Берземинский отдел милиции. В течение двух дней парней допрашивали, но виновными в краже зерна они себя не признали. За неимением улик ровно через три дня их следовало отпустить на свободу. Таков закон.

Зная о нем, Бегенч приехал в районный отдел милиции и зашел к старшему следователю Дурдыеву. Разложив по краям стола стопки папок с делами, Непес Дурдыевич читал какую-то бумагу и усиленно курил.

Следователь был человек пожилой и грузный и своим обликом напоминал холодный, тяжелый сейф, стоявший в углу небольшого кабинета.

Зайдя в кабинет, Бегенч поздоровался и тут же закашлялся от едкого дыма.

— Поберегли бы здоровье. Особенно — чужое, — сквозь кашель с трудом произнес Ораков.

— Так… Давайте короче. Чего хотите? — не ответив на приветствие, сказал следователь.

— Хочу узнать: нашлась ли моя пшеница, — таким же деловым тоном ответил башлык.

— К сожалению, нет. Задержанные уперлись: «Не брали», «Ничего не знаем», «Не виноваты». Так от них и не добились ничего, — сказал следователь, с досадой погасив о пепельницу окурок.

— Как же быть? — погрустневшим голосом спросил Ораков. — Неужели так ничего и нельзя предпринять?

— Ничего. Придется задержанных отпустить — таков у нас порядок, — бесстрастно констатировал следователь и поднялся, давая этим понять, что беседа закончена.

— Нет уж… Постойте! — резко поднялся со стула и председатель. — Так не пойдет. Дайте мне на поруки хотя бы одного из тех, кого вы завтра собираетесь отпустить.

— Зачем?

— Хочу сам поискать зерно. Может, удастся…

— Вот как! — улыбнулся следователь одним уголком губ, и от этого улыбка получилась неприятная, кривая. Потом лицо следователя посерьезнело. Опираясь руками о стол и с любопытством вглядываясь в лицо председателя, он спросил:

— Интересно, чьи это лавры вам не дают покоя: Шерлока Холмса, Жюля Мегрэ или Огюста Дюпена?

Иронический вопрос Дурдыева показался Бегенчу оскорбительным, но он по-прежнему сдерживал себя, помня, что лучше худой мир, чем добрая ссора.

— Да поймите же вы, — негромко, но с волнением ответил Ораков, — дело тут вовсе не в лаврах. Просто я не хочу, чтобы какой-нибудь негодяй пропивал колхозное добро. Вот это и не дает мне покоя!

Следователь заметно смягчился.

— Хорошо. Я попрошу санкцию прокурора на выдачу вам одного из задержанных, — сказал он учтиво, — Кого вам: Амана или Байрама? Все равно? Хорошо. Я сейчас приду… А вы тем временем напишите расписку с обязательством вернуть такого-то… ну, скажем, Амана Курряева, не позднее завтрашнего дня.

Получив от прокурора санкцию на выдачу Амана Оракову, осведомился:

— Когда выдать? Сейчас?

— Нет, если можно, вечером…

Бегенч простился со следователем и поехал в колхоз, побыл на вечерней планерке и часам к десяти вернулся в милицию.

Дежурный, прочитав расписку, вывел Амана.

Ни Ораков, ни Аман до этого не встречались. Она внимательно поглядели друг на друга и вышли из районного отдела милиции, у подъезда которого стоял председательский «газик». Бегенч открыл дверцу и попросил Амана сесть на заднее сидение. Потом и сам туда взобрался. Чтобы лучше видеть собеседника, зажег в кабине свет. У парня были широко открытые, словно после сильного испуга, карие глаза. Смешно оттопыренные уши напоминали чуткие локаторы. Одет он был в старую тельняшку и потертые бледно-голубые джинсы. Ораков чувствовал, что Аман все время настороже, словно ждет и боится неожиданного вопроса. Ораков сразу предположил, что Аман замешан в краже зерна и может, пожалуй, сообщить ценные сведения.

— Итак, слушай, Аман, — дружеским тоном начал Ораков. — Если хочешь вернуться домой, постарайся быть откровенным. Скажи: что ты знаешь о зерне, похищенном с участка Гаплан? Ведь ты там живешь?

— Там… Но я ничего не знаю. Я ничего не брал! И почему это вы меня допрашиваете, а не Байрама? — взволнованно, чуть не плача, заговорил Аман.

— И до Байрама очередь дойдет. Не все сразу, — пообещал председатель. — А вначале я хочу поговорить с тобою. Поверь, запираться или утаивать что-либо нет смысла. Обо мне ты, наверно, уже слышал, знаешь какой я человек. Я никого еще не подводил. На подведу и тебя. Скажешь правду — пойдешь домой. Если будешь обманывать, запираться, следствие может затянуться. Отсюда вас переведут в городскую тюрьму и там могут продержать еще месяца четыре. Так что подумай хорошенько…

Опустив голову, Аман долго молчал, видимо, колебался, затем еле слышно сказал, что лично он не знает, где она находится, но слышал от кого-то, что ее увезли в Ашхабад, на какую-то Хитровку.

…Несмотря на поздний час, Ораков вместе с Аманом поехали в Ашхабад. По дороге Аман еще больше уточнил местонахождение зерна: где-то рядом с третьим парком. Ораков, почти ежедневно наезжавший в Ашхабад, не знал, где находится этот парк. Поэтому особых надежд на удачный поиск он не возлагал.

Вначале найден был парк. Бегенч подъехал к нему со стороны прямой широкой магистрали и сошел с машины. Не спеша подошел к угловому дому, посветил фонариком: в темноту вдоль прямого арыка, над которым высоко к звездному небу взметнулись прозрачные кроны гледичий, убегал узкий, выложенный кирпичом, тротуар. Между фасадами домов, выходившими на тротуар, белели глухие заборы. За заборами виднелись виноградники, верхушки деревьев. Ораков погасил фонарик, остановился. «Вот и угадай, где тут спрятано зерно, — подумал он. — А может, это просто моя фантазия? Может, это я придумал все? Ведь рядом с этим парком есть и другие улицы»?