По памяти и с натуры 1 - Валерий Алфеевский

Начался дождь, настроение падает. Посадка на карбасы — начало трехдневного плавания на веслах по Телецкому озеру.

Вечером, продрогшие до костей, пристаем к берегу. Сплю в течение трех часов на голых камнях крепчайшим сном.

30 июля

Гребем на карбасе по очереди, в три смены. Погода сегодня лучше. Озеро шириной до шести верст, берега скалистые, отвесные, покрытые густым лесом, пещеры и многочисленные водопады.

Спать хочется невыносимо, лежу на досках и дремлю.

Порой набегает такой сильный туман, что не видишь соседа. Плеск волн. Солнце. Привал. Необыкновенной красоты бухта. Закат, желтое небо, красные кучевые облака, синие горы, дикие гуси, месяц, плещется рыба. Хочу домой.

31 июля

Адски холодная ночь, к утру выпала роса. Проводники разожгли большой костер, из темноты полезли к костру несчастные.

С утра погода чудесная, дует верховка.

Из нашей палатки смастерили парус, идем очень быстро. Встречаем маленький пароходик. Бывший увеселительный «Митрополит Макарий» тянет две баржи, в одной корова и лошади. Большие волны. К десяти часам в Артыбаше.

Небольшая рыбачья деревня на очень красивом месте. В кооперативе, кроме спичек, ничего нет, еды никакой.

Сели на плот, заказанный специальной геологической экспедицией.

По Бии

Плот из огромных толстых бревен. Все бревна не связаны, свободно вертятся под ногами, вгоняются в прочную раму. Пять плотовщиков, капитан-алтаец, один русский старик семидесяти двух лет — сила и здоровье необыкновенные. Страхи отпали.

Порог, быстрота, двадцать шесть верст в час, плот два раза перевернуло вокруг оси, несет на скалу, уверенность капитана успокаивает. В течение четырех часов пять порогов, саженные волны, адский грохот, не слышно собственного голоса.

Нас на плоту сорок пять человек. В передней его части ссыльные, их двое. Они сидят рядом, обхватив руками колена и низко опустив голову. Один из них, с тонким, интеллигентным лицом, очень мрачен. На память приходят декабристы. Охранников тоже двое, совсем молодые солдаты. Голые по пояс, целый день загорают, с оружием не расстаются.

Погода чудная.

Вечером ложимся и ночуем в поле на свежем сене.

Ходил в аил за молоком, был в юртах. Боятся продать крынку молока; совершенно порабощены контрактирующим их маслозаводом. После часовой комедии запросили за крынку молока брюки и один рубль, впрочем, деньги в этих краях — совершенная абстракция.

Дружу с доктором. Он человек умный, бывалый, служил военным врачом в Приамурье, хорошо знает Сибирь, интеллигентен.

Три больших порога, плотовщики работают как черти. Тяжелая работа, требующая огромной силы и психофизических качеств. Опять порог, оглушительный рев, плот ныряет как щепка, охлажденный воздух, стук камней о бревна плота. Картину смягчает яркое солнце.

После Турагана река становится глубокой и спокойной. Многие купаются и загорают.

Доктор во время еды уронил миску в воду, миска поплыла по волнам, далеко отстала от нас. Вдруг на берегу какой-то старик садится в лодку, догоняет миску в течение двадцати минут и продает ее доктору за один рубль. Обратно тянет лодку по берегу.

В прошлом году на последнем пороге разбился плот. Из сорока человек восемнадцать утонуло. Плотовщик показал нам остатки разбитого плота.

1 августа

Великолепны пейзажи Бии. Горы отступают, замечательные луга, березы как пальмы; местность ближе и понятнее.

В лесу, на обрывистом берегу Бии, переночевали в каком-то огромном совершенно новом бараке, сладко пахнущем душистой смолой. Устроился прямо на голых досках и мгновенно заснул. Утром взял альбом и пошел по берегу реки — места на редкость живописные.

Богатая кержацкая деревня, огромные рубленые избы. Спросил у проходившего мимо мужика, нельзя ли в деревне купить молока. Он зло помолчал и сказал с расстановкой, что молока никто не продает, самим не хватает. Я выбрал место и стал рисовать. Крестьянин вернулся, долго стоял и смотрел, как я рисую, потом ушел, ничего не сказав. Вернулся с крынкой густого холодного молока. Деньги взять наотрез отказался.

2 августа

Погода с утра прекрасная, порогов больше нет. Бия широкая, спокойная, с красивыми низкими берегами. Большие богатые сибирские деревни. Коровы стоят по брюхо в воде. Вечером остановка в Усть-Урде.

Пошел за продуктами в большую коммуну им. т. Конопко. У ворот на высоком постаменте скульптура почтальона. В клубе пересмотрел газеты и журналы за май месяц.

3 августа

Утром подъем в три часа. Слабый бледный рассвет. Плыть хорошо. Вдруг плот задрожал, загромыхал — мы сели на мель на довольно быстром течении. Пришлось всем лезть в воду.

Нам сегодня не везет: поднялся сильный встречный ветер. Очевидно, в Бийске сегодня не быть.

Приятно чувствовать землю под ногами.

К вечеру сели на плот, плывем до глубокой ночи. Дождь, радуга, огненный закат.

На берегу сплю, как убитый до рассвета.

Бийск

4 августа

Сегодня в девять часов в Бийске. Взяли билеты на час ночи до Новосибирска. У меня с доктором каюта первого класса. У пристани наш пароход. Большой, красивый сибирский пароход, весь иллюминирован и украшен флажками.

Ночью сильный туман. Пароход стоит.

5 августа

Встал рано и вышел на палубу. Туман мало-помалу рассеивается. Приказание капитана по рупору. Свисток. Снимаемся с якоря.

Обь необъятная. Большие волны от парохода. Встречный пароход, нам машут руками.

Завтракал в салоне поросенком. Официанты — «морские пираты». Вышел на верхнюю палубу, из кают-компании доносятся звуки рояля, танцуют фокстрот. Буржуазное настроение. По палубе гуляют «брони» и командированные. Чистота и порядок на пароходе безукоризненные. Явно выраженная иерархия от первого до четвертого класса.

Обь необыкновенной ширины. Мели, островки — плывем с большими остановками. Обмеряют воду с двух сторон длинными шестами.

Перед поездом мечтаю как следует выспаться.

Домой

Я еду домой, лежу на верхней полке прямо на голых досках, под головой мешок с зубным порошком, бритвенный прибор и тетрадка путевых заметок. На мне повидавшие виды ботинки, брюки и рубашка с засученными рукавами. Все остальное или пропало в пути, или уворовалось в общежитиях.

Пассажиры на меня косятся и, по-моему, установили вокруг меня круглосуточное дежурство. Заходил в купе милиционер и молча меня разглядывал, потом ушел ничего не сказав и еще долго беседовал с проводником. Этим все и закончилось.

Поезд тихо движется вдоль перрона. Громкие голоса, радостные восклицания.

Москва! И Таня меня встречает с полевыми цветами, в голубом платье.

По окончании Вхутеина

В изобразительном искусстве тридцатые годы прошли в борьбе с формализмом, в борьбе против авангарда двадцатых годов, влияний западных школ, главным образом французской, экспрессионизма немецкого толка и со всем тем, что подпадало под определение искусства буржуазного. Одной из задач этой борьбы было обобществление «частного сектора» в искусстве. Стремление создать язык всеобщий, всем понятный, который оформлял бы, пусть в форме упрощенной, те требования, которые тогда предъявлялись к искусству.

Весной тридцатого года в последний раз за мной закрылась дверь Вхутеина, годы учения остались за порогом.

Было очевидно, что нам, молодым живописцам, будет трудно найти применение нашей живописи, той живописи, которой мы научились. Борьба за живописные ценности и была для нас главным содержанием. Эта борьба была изнурительной, конца-края которой не было видно.

Работы по специальности для нас почти не было. Надо было встать на учет биржи труда работников искусств, что было необходимо и социальной позиции ради.

На Рождественке, в большом длинном доме бывшего Немецкого клуба, на втором этаже, биржа труда. Пожилые актрисы без театра, конферансье и эксцентрики, возбужденный говор и деланный актерский смех. Народу много, занял очередь. Встал на учет и получил трудовую книжку. Объяснили, что должен буду подавать фининспектору декларацию на каждый мой заработок, как кустарь-одиночка. Все это представлялось мне достаточно унизительным.

Мне тогда казалось, что живопись вообще не нужна в отличие от графики, искусства быстро откликающегося на запросы времени.

В конце двадцатых, в начале тридцатых годов многие художники-станковисты обратились к книжной графике. Известные мастера стали работать в детской книге, и за этот короткий период были созданы совершенно неповторимые книги для детей. Это было не только искусством книги, но и искусством в широком смысле этого слова.