По памяти и с натуры 1 - Валерий Алфеевский

Как хорошо было в это воскресенье в Лужках!

Обратно ехали ночью. Поезд подолгу простаивал на каких-то полустанках. Тишина пустынных, плохо освещенных станций прерывалась нетерпеливыми гудками нашего паровоза.

Вдруг сжалось сердце: почувствовал — война была рядом. В понедельник с утра на углу Рождественки и Варсонофьевского толпа наголо бритых молодых людей не по сезону в ватниках, многие навеселе. Время от времени из дверей выскакивают военнослужащие со списками, кого-то ищут. Народ все прибывает. Перерегистрация.

Вечером двадцать первого пошел в ЦДРИ на доклад о международном положении. Доклад для художественной интеллигенции. В ЦДРИ тихо и как-то торжественно. Кроме кинозала, везде пустынно.

Докладчик говорит, что попытка столкнуть нас лбами с Германией провалилась и что вот уже второй год, как наш народ пользуется миром, трудится на благо Родины, крепит оборону.

Была теплая звездная ночь. После очень холодных мая и начала июня установилась жаркая безоблачная погода. Казалось, все дышит миром.

В эти часы немецкие самолеты летели бомбить Минск.

Утром двадцать второго просмотрел газеты — короткая сводка германского командования.

Жена с утра уехала на ВДНХ поискать мне подарок. Двадцать третьего день моего рождения.

Пошел на Брестскую к нашим. В Васильевском переулке мальчишки стреляют в меня из автоматов. «Ложись, — кричат они, — ты убит!»

На лестнице третьего этажа соседка с заплаканными глазами: «Валерий Сергеевич, война!»

Немцы бомбят Минск и Севастополь.

Все еще не верится.

Дома ждут выступления Молотова.

Примеряем Гале противогаз. Отчаянно рыдая, девочка сдирает его, волосы ее стоят дыбом, из глаз катятся крупные слезы. Зрелище комичное, если бы не было таким печальным.

На углу Петровки и Кузнецкого у громкоговорителей небольшая толпа, одеты по-воскресному. Кажется, что еще не поняли, не поверили.

Введены затемнение, комендантский час. Клеим на окна полосы бумаги.

Рано утром набил рюкзак. Иду пустынным залитым безжалостным солнцем Кузнецким. В проезде Художественного Театра толпа по-зимнему одетых людей. В помещении призывного пункта парень танцует на столе, у многих гитары. Всюду женщины, молодые и старые. Горя не видно, скорее, растерянность, недоумений. Военные на призывном нервны и грубы.

У меня не та статья. Вернулся на Рождественку.

На Петровке арестовали человека в длинном демисезонном, несмотря на жару, пальто. На лацкане у него орден. Шпион?!

На Кузнецком, 11, в Выставочном зале, общее собрание художников.

По примеру «Окон РОСТА» времен гражданской войны организованы «Окна ТАСС». Художественный руководитель Денисовский. Это на Кузнецком, 20.

Фиалка и я работаем в «Окнах». Вручную при помощи трафаретов множим агитплакаты. Все это по ночам. Много знакомых художников среднего возраста. В нашей бригаде Берендгоф, Зусман и другие. Работа идет в атмосфере истерического веселья. В минуты отдыха открывали дверь на Кузнецкий и с порога смотрели в звездную ночь. Пустынный, затемненный город казался удивительно красивым.

В начале войны провели одну воздушную тревогу, показательную «репетицию». О том, что она не настоящая, мы не знали. Были мы в этот час тогда на Масловке, спустились в подвалы мастерских, оборудованные под бомбоубежища. Но как-то отнеслись к этому несерьезно и пошли по мастерским смотреть скульптуры Григорьева и Слонима. В войну еще по-настоящему не вжились.

Вот уже две недели, как воздушная тревога не объявлялась, днем над городом видели «раму» — ждут налетов.

Проводятся учения по борьбе с зажигательными бомбами.

Днем, в свободное от работы время, пошел в маленькое кино на углу Тверского бульвара и Пушкинской площади. Кинозал был пуст, отчего на душе становилось еще мрачнее. На экране привлекательная молодая женщина в переднике брала щипцами зажигательную бомбу, которая до этого на моих глазах прошила крышу и, пробив потолки и полы двух этажей, обессиленная, дымя, улеглась на ковре ее комнаты.

7. Москва 41-го. 1969

Женщина бросает бомбу в наполненную водой ванну. Экран заполняется паром, в дочерна обугленной ванне на дне обезвреженная бомба.

Вышел из кинозала подавленный.

Вечером, до работы в «Окнах», сидели с Берендгофами в кафе на Тверской, ели мороженое и чувствовали мы себя и жили еще по инерции мирного времени.

Первая бомбежка застала нас с женой в метро, когда мы ехали на Брестскую. Ночь проходит в каком-то оцепенении, разговаривают тихо, почти шепотом, как на похоронах. Рано утром отбой. Выходим на площадь Маяковского, где-то далеко, в конце Ленинградского шоссе, неподвижный черный столб дыма. На противоположной стороне площади в угловом доме выбиты витрины текстильного магазина. Взрывной волной выброшенные на улицу разноцветные ситцы и шелка на ветру шевелились как живые. Их бережно обходят. Под ногами битое стекло и много обгорелой бумаги. Улицы заполнены людьми. Время от времени завывая проносятся машины «скорой помощи».

Этой ночью в Вахтанговский театр попала бомба, убит Куза. Я рисовал его для газеты в роли Растиньяка.

Ночь провели в бомбоубежище. К девяти утра пошли на работу, сегодня мы в дневной смене. После работы поехали на ночь к друзьям в Кратово.

Все здесь дышало миром. По дорожкам вдоль дачных заборов молодые мамы прогуливали детей, по просекам мальчишки-дачники разъезжали на велосипедах.

Зеленый сумрак леса, огненно-золотые пятна закатного солнца, аромат хвои и неслышная под ногами земля. Все это было так хорошо. По лесу гуляли с Сережей Урусевским, потом пошли смотреть его живопись.

Хозяева показали нам вырытые в земле щели, куда мы должны были спуститься во время тревоги. Вдруг, разрывая тишину леса, завыли сирены. Немецкие самолеты волнами шли на Москву, где-то совсем рядом стреляли зенитки. Мы ни в какие щели не полезли. Потом пошли на дачу и крепко заснули. Встали очень рано, утром надо было быть на работе.

Встретил Леву Зевина. Он в ополчении, в Москву приехал проститься с женой. Загорел, весел. Их часть формируется под Новым Иерусалимом, там они проходят обучение. Очень там красиво, жалеет, что раньше туда не съездил пописать пейзажи. Часть их отправляется куда-то под Ельню.

Больше я Леву никогда не увижу.

Фиалка отправила мою маму с Галей на Сенеж, откуда им придется скоро уехать.

Лето было в разгаре, дни стояли ясные и жаркие. К вечеру затемненный город был особенно красив. Здания, при дневном свете казавшиеся такими обычными, на сером мерцающем небе выглядели таинственными и незнакомыми.

По окончании работы в «Окнах» пошли домой. Сегодня мы с женой ночуем у меня, на Брестской.

После утренней тревоги метро закрыто. Сказали, что, возможно, движения сегодня не будет. На сквере у Большого театра, перед входом в метро, было много женщин с детьми. Странно было видеть совсем маленьких детей, которые, несмотря на поздний час, сонные бродят по дорожкам и возятся в песке.

Немцы начинают бомбардировку по часам, в десять пятнадцать. У нас оставалось мало времени, надо было спешить домой. На улицах длинные очереди к троллейбусам и автобусам, они уходят переполненные. Чем ближе становилось время бомбежки, тем напряженнее делалась толпа на улице. Нам предстояло пройти несколько кварталов. Люди смотрели на часы, бросали очереди и быстрым шагом, переходящим в бег, направлялись к площади Маяковского. Сумерки сгущались, все поглядывали на небо. Где-то за Белорусским вокзалом зловеще громоздились облака. На площади Маяковского с сухим треском разорвалась ракета, брызги огня на мгновение осветили площадь. После яркого света сразу стало темно. У метро чернела толпа. Мы потеряли у входа еще несколько минут. В это время завыли сирены, мы побежали к ближайшему убежищу в большом девятиэтажном доме новой стройки. Со всех сторон к нему бежали люди.

Несколько поворотов лестницы вниз, и мы в бомбоубежище. Деревянные столбы подпирают перекрытия подвала, заранее внушая чувство недоверия к прочности этого сооружения. Наспех сделанные полати, на полу несколько матрасов. Стены на самом верху прорезаны амбразурами окон, заваленных мешками с землей. Убежище быстро заполняется, дышать становится трудно. Почти тотчас же началась стрельба зениток. Земля хорошо резонирует. Потом минуты напряженной тишины. Люди мало-помалу успокаиваются, тела обмякают, люди начинают засыпать. Их очень много, они плотно прижались друг к другу, образуя сплошной ковер из человеческих тел. Я засыпаю.

Страшный удар потрясает стены, я просыпаюсь оглушенный. Огромный дом ходит как во время землетрясения. Люди вскакивают и инстинктивно выбрасывают для защиты свои руки, такие сейчас беспомощные. Мне кажется, что потолок рушится.