Долорес Клэйборн - Стивен Кинг

«Если у вас проблемы, — осторожно начал Пиз, — мне очень жаль, но…»

«Если вы еще раз скажете, что вам очень жаль, я так пну вас по заднице, что вы перевернетесь, — сказала я, но, конечно, это была пустая угроза. В тот момент у меня не хватило бы сил пнуть даже банку из-под пива. — Скажите мне только одно, и я уйду: эти деньги у вас?»

«Откуда мне знать?» — оскорбленно спросил он своим песочным голосом.

«В этом банке Джо держал деньги всю жизнь, — объяснила я. — Он мог бы доехать до Мэчиаса или Коламбия-Фоллс и положить их туда. Но он не сделал этого — он слишком туп и ленив. Другое дело, что он мог положить их в банку и закопать где-нибудь. Это я и хочу узнать: открывал ли мой муж новый счет у вас за последние месяцы?»

«Но… это секретная информация!» — выдавил он.

«Допустим, — согласилась я. — И я прошу вас нарушить правила. Я вижу по вас, что вы не часто это делаете, но это деньги моих детей, мистер Пиз, и он обманом взял их. Вы знали это, и не лгите мне, что вы не могли позвонить мне и хотя бы поставить в известность».

Он прочистил горло и начал:

«Мы не обязаны…»

«Знаю, что не обязаны, — мне хотелось взять его за шиворот и трясти, но я знала, что с ним такие номера не помогут. Кроме того, моя мать всегда говорила, что на мед гораздо легче приманить мух, чем на уксус, и я думаю, что это правда, — знаю, но подумайте, от каких волнений вы избавили бы меня своим звонком. И сейчас вы еще можете помочь мне — скажите, открыл ли он счет, или я начну рыть ямы вокруг своего дома. Прошу вас. Я никому не скажу, клянусь Богом».

Он смотрел на меня и барабанил пальцами по этим зеленым карточкам. Ногти у него были такие аккуратные, будто он делал маникюр, хотя я сомневаюсь — все-таки это было в Джонспорте, в 62-м году. Наверное, это делала его жена. Чистый человек, всю жизнь проведший с бумагами. Зачем ему помогать мне, и какое ему вообще дело до нас на острове и до наших проблем? Главное, что ему в задницу не дует.

И когда он заговорил, мне стало стыдно за свои мысли.

«Я не могу сделать это прямо сейчас, миссис Сент-Джордж, — сказал он. — Почему бы вам не пойти в кафе и не выпить кофе с булочкой? У вас ужасно усталый вид. Я подойду туда через пятнадцать минут. Нет, через полчаса».

«Спасибо, — медленно проговорила я. — Спасибо вам большое».

Он вздохнул и снова зашелестел бумагами.

«Я, должно быть, спятил», — сказал он, нервно усмехаясь.

«Нет, — сказала я. — Вы просто помогаете женщине, которой больше некому помочь, вот и все».

«Несчастные женщины всегда выводили меня из равновесия, — улыбнулся он. — Значит, через полчаса».

«Но вы придете?»

«Да, — твердо сказал он. — Приду».

Он пришел, правда, через сорок пять минут, и я уже думала, что он обманул меня. А когда он вошел, я решила, что у него плохие новости.

Он несколько секунд стоял у входа, разыскивая меня, а может, боясь, что кто-нибудь увидит его вместе со мной и у него будут неприятности. Потом он подошел и сел за мой столик.

«Деньги в банке, — сказал он. — Большая их часть, около трех тысяч долларов».

«Слава Богу!» — воскликнула я.

«Это хорошая новость. Но и плохая: счет открыт только на его имя».

«Конечно, он не даст мне и взглянуть на эту новую книжку. Думает, что этим он вывел меня из игры».

«Знаете, — сказал он, с опаской осматриваясь по сторонам, — большинство женщин подписывают любую бумагу, которую им дают мужья».

«Я — не большинство», — сказала я.

«Я заметил. Во всяком случае, я выполнил вашу просьбу и должен идти. Надеюсь, мы с вами еще выпьем кофе».

«Что-то я в этом сомневаюсь», — сказала я.

«По правде говоря, я тоже», — сказал он и пожал мне руку, словно я была мужчиной, — похоже, с его стороны это был комплимент. Он ушел, и официантка спросила, не хочу ли я еще кофе. Я сказала: «Нет, спасибо, у меня и так болит желудок». Он действительно болел, только не от кофе.

Человек всегда находит что-то хорошее, даже в самом поганом положении, и, возвращаясь домой, я была рада хоть тому, что смогла все разузнать. И рада, что не сказала Селене, — она могла бы проболтаться подружкам, и это каким-нибудь образом дошло бы до Джо. А еще она могла вдруг отказаться ехать. От пятнадцатилетней девчонки можно ожидать всего.

У меня были радости, но не было идей. Мы оказались на мели: наша с Джо наличность, лежащая в супнице, составляла всего сорок восемь долларов. И я не могла просто взять детей и уехать куда глаза глядят, оставив Джо спокойно тратить украденные деньги. Из них по меньшей мере две с половиной тысячи было моих — я заработала их, драя полы в чужих домах и развешивая простыни этой стервы Веры Донован — шесть прищепок, а не четыре! — все лето подряд.

Мы с детьми все равно должны были уехать, но с деньгами. Стоя на пароме и глядя, как между ним и берегом увеличивается полоска воды, я думала, что должна выколотить из него эти деньги. Я не знала только, как.

Жизнь шла своим чередом. Со стороны могло показаться, что ничего не изменилось. Но для меня той осенью все было по-другому. Самое главное — мне не нужен был больше третий глаз; ко времени, когда Маленький Пит снял с окна ведьму, я уже видела все, что нужно, двумя глазами.

Например то, как Джо похабно, по-свинячьи смотрел на Селену в ночной рубашке или ощупывал глазами ее зад, когда она мыла пол. Как она обходила его стороной, проходя мимо его кресла к себе в комнату, как она старалась не дотронуться до его руки, передавая ему тарелку с супом. Сердце у меня сжималось от боли и гнева, и долгие дни после этого я чувствовала отзвуки этой боли. Он ведь был ее отец, в ее жилах текла его кровь, у нее были его темные ирландские волосы и тонкие пальцы, но он весь подбирался, как волк, когда тесемка рубашки сползала с ее плеча.

Я видела, как смотрел на это Джо-младший, и как с ним обращался отец. Помню, как он принес однажды домой сочинение о президенте Рузвельте, за которое в школе ему поставили высший балл. Учительница еще написала на обложке тетради, что впервые за двадцать лет поставила такую оценку и думает, что это сочинение вполне можно напечатать в газете. Я спросила Джо-младшего, в какую газету он думает его послать, но он только покачал головой и усмехнулся. Не понравилась мне эта усмешка.

«И терпеть его хамство еще полгода? — спросил он. — Ты что, не помнишь, как он называл его «Франклин Делано Срузвельт?»

Я так и вижу, Энди, как он стоит на крыльце, засунув руки в карманы, двенадцать лет, но уже шести футов ростом, и смотрит на меня, а я держу в руках его сочинение. Он чуть-чуть улыбался, без радости, без смеха. Это была улыбка его отца, но я ему об этом не сказала.

«Из всех президентов отец больше всех ненавидит Рузвельта, — сказал он. — Поэтому я о нем и писал. А сейчас я сожгу его в печке».

«Не вздумай, Джо, — сказала я, — если не хочешь получить сперва от меня».

Он пожал плечами — тоже точь-в-точь как его отец, с деланным безразличием.

«Ладно. Только ему не показывай».

Я пообещала, и он побежал играть в мяч со своим другом Рэнди Гигером. Я смотрела на него и думала о его высшем балле и том, что он написал именно про того президента, которого ненавидит отец.

Еще был Маленький Пит, который оттопыривал губы и называл всех засранцами, и каждые три дня с кем-нибудь дрался. Однажды меня вызвали в школу из-за того, что он до крови разбил одному мальчику лоб. В тот вечер отец сказал ему: «Ничего, в следующий раз будет знать, верно, Пит?» Я видела, как у парня загорелись глаза, и как ласково отец уложил его спать. Я видела и замечала той осенью все, кроме главного — как избавиться от него.

И знаете, кто в конце концов подсказал мне ответ? Вера Донован. И она одна знала, что я сделала, — до сегодняшнего дня. И она одна смогла дать мне ответ.

Все пятидесятые Донованы — вернее, Вера с детьми, — как и все дачники, жили на острове только летом. Они приезжали на День Памяти и уезжали на День Труда. Не знаю, можно ли проверять по ним часы, но уж календарь наверняка. После их отъезда целая бригада мыла и чистила дом от носа до кормы, застилала постели, собирала игрушки и относила в подвал коробки с детскими играми — к 60-му году их накопилось там штук триста. С уборкой можно было не спешить, потому что до Дня Памяти они не появлялись.

Конечно, были и исключения: в год рождения Маленького Пита они явились на День Благодарения, когда дом насквозь промерз, и еще как-то приезжали на Рождество. Помню, их дети приглашали к себе Селену с Джо-младшим, и Селена вернулась домой вся раскрасневшаяся, с глазами, блестящими, как алмазы. Ей было тогда лет восемь или девять, но впечатлений хватило надолго.