Казаки долго не живут - Иван Собченко

Палий выстрелил из пистолета. На валу, словно из-под земли, выросли сотни защитников: прямо по драгунам ударил залп из пушек, ружей и мушкетов. Драгуны сбились, передние стали поворачивать обратно, задние с разгона напирали на них, сваливая коней вместе с всадниками. Второй залп пришелся уже в спину драгунам, которые, оставив у ворот с полсотни трупов, удирали, неистово пришпоривая лошадей.

– Готовьте коней, – приказал Палий, не отрывая глаз от трубы.

Разбитый отряд доскакал до основной части войск Яблоновского, которая в это время показалась в поле. Поляки остановились у небольшого озерка, очевидно, ожидая пехоту. Спешились.

– Пора! – крикнул Палий полковому судье Леську Семарину. – Пока они не выслали дозорных, подавай знак.

Лесько вынул из кармана платок и махнул им в сторону крепостной башни у западных городских ворот. Вершину башни окутал большой клуб дыма, прогремел выстрел. Теперь Палий не отводил глаз от леса: с двух сторон, охватывая поляков, вылетели казаки.

– Далеченько ляхи от леса, – тревожно проговорил Палий, – успеют сесть на коней.

Шляхтичи в самом деле успели сесть в седла, хотя развернуться к бою у них уже не было времени.

– Собьют ли их? Ты смотри, какая сеча завязалась. Устояли. Ну, держитесь, теперь только не дать им прорваться.

Скоро поднявшаяся пыль скрыла поле битвы.

– Почему-то сбились возле болота, видишь? – показал Палий нагайкой. – Вон отделился гурт ляхов, обходят наших слева. Открывай ворота.

Из ворот вымчались конные сотни.

Невысокий конь Палия рвал из рук поводья, далеко оставив всех позади. Полковник то и дело оглядывался, проверяя, не сбились ли сотни – он особенно боялся за необученных крестьян. Но сотни скакали ровными прямоугольниками. Палий выбросил влево руку с нагайкой и следил, как казаки разворачиваются в лаву, подаются все левее, закругляя фронт подковой. Яблоновский не ожидал, что противник получит подмогу – вернее, ему некогда было об этом подумать, его фланг был сметен неожиданным нападением казаков. Однако подоспел отброшенный от ворот отряд рейтар, и они с ходу вклинились в сотню Палия. Савва усилил натиск, прижимая рейтар и драгун к озеру. Кое-кто из них пытался спастись бегством – переплывал верхом через озеро, проскальзывал между рядами казаков. Яблоновский тщетно старался навести хоть какой-нибудь порядок в своем войске. Наконец, ему удалось собрать вокруг себя около сотни рейтар, и он бросился прямо к лесу – здесь было меньше всего казаков. С новой силой вспыхнула сеча. Палий тоже пробирался туда, издали следя за Яблоновским.

Вдруг он увидел Семашку, который рубился с драгуном. Оба очень устали, и хотя Семашко хорошо владел саблей, однако не причинял противнику вреда – тот был в полудоспехах. Сабля Семашко только скользила по металлу. Улучив момент, драгунский ротмистр со всего размаху ударил по сабле Семашко. У самого эфеса она выскользнула из рук парня и упала на изрытую копытами землю. Драгун снова замахнулся из-за плеча, но Семашко рванул повод и поставил коня на дыбы, прикрывшись от удара. Все это произошло в какое-то мгновение, и Палий, видя, что не успеет доскакать до Семашки, выхватил ятаган. Ятаган просвистел в воздухе и, пронзив кривым лезвием шею рейтара, засел в ней по самую рукоятку.

– Держись, сынок! – крикнул Палий Семашко. – Ты как здесь оказался. Я тебя посылал за помощью в Богуслав.

– Помощь идет. Сотня из Богуслава, вторая из Медвина. Я поскакал вперед, чтобы тебя об этом известить.

– Хорошо, следуй за мной! – они поскакали за Яблоновским. Но рейтары уже прорвались и удирали к лесу. Бой постепенно угасал, только кое-где одинокий спешенный шляхтич отчаянно отбивался от казака.

– За стены, пока к ним не подошла подмога! – приказал полковник.

Сотники стали скликать казаков, ловивших лошадей или собиравших оружие и убитых.

Потерпев неудачу, Яблоновский с остатками конницы и подошедшей пехотой, остановился лагерем в нескольких верстах от Фастова, не решаясь вторично идти на приступ. Так он простоял день и, получив известие, что в Фастов пришла помощь из Богуслава, повернул обратно.

Палий в сопровождении небольшого отряда казаков больше суток ехал следом, выслав в стороны разъезды, ехал до тех пор, пока не убедился, что Яблоновский действительно отступает. Тогда он поручил Савве наблюдать за шляхтой, а сам выехал с отрядом казаков на Брацлавщину к Абазину, чтобы помочь ему освободиться от поляков, договориться о совместных действиях, ибо теперь можно было ожидать всего. Он знал: Яблоновский не скоро решится повторить нападение, однако теперь могли подняться окрестные паны и, чего доброго, созвать дворянское ополчение. С Палием отрядом руководил Тишко.

– Батько, – говорил по дороге Тишко, – тебе остерегаться надо, растревожили мы осиное гнездо, а ты почти без охраны хотел ехать. Паны давно на тебя зубы точат. Позавчера один дядько из Мироновки говорил, что паны сговариваются заманить тебя куда-то.

– Пустое, – отмахнулся Палий, – убить меня не убьют, мне еще на этом свете долго траву топтать.

XLV

К Абазину не успели доехать, по дороге застала их ночь, и Палий, чтобы понапрасну не блуждать в темноте, решил заночевать на хуторе невдалеке от дороги. Хозяин приветливо встретил их, даже угостил спотыкачом.

Ночью кто-то тихо постучал по стеклу. Один из казаков из охраны, который ночевал вместе с Палием в хате, проснулся и выглянул в окно.

– Кому там не спится?

– Здесь Палий ночует? Гонец от Искры. Позови.

Казак почесал затылок, раздумывая, что делать. Но Палий уже проснулся.

– От Искры? Я сейчас, только оденусь.

– Не надо, батько, – пытался возразить казак. – Отряд с Тишко в палатках за хутором. Пусть заходит в хату.

– Зачем? Хлопцы спят, не надо будить, я один поговорю, – промолвил Палий, отодвигая большой деревянный засов. Ночь была до того темная, что и собственную руку нельзя было разглядеть. – Где ты? – спросил Палий, протирая глаза. – Подходи поближе.

– Я здесь, пане полковник. От Искры Вам.

Четыре или пять теней оторвались от сарая и метнулись к Палию.

– Хлопцы, к оружию! Нет, тебе это так не удастся.

Палий с силой ударил одного из пытавшихся свалить его с ног. Еще одного сбил ударом по голове, но в это время кто-то дернул его за ногу и Палий упал навзничь.

Услыхав голос Палия и шум борьбы, казак бросился в сени, но дверь оказалась запертой снаружи. Выбил окно и выскочил во двор. Здесь никого не было, вокруг стояла немая, тревожная тишина, и только быстро удалявшийся топот копыт нарушал ее.

Казак бросился за хутор к отряду. Поднял Тимка.

– Батька!

– Что батька? – крикнул Тимко. – Где батько?

– Похитили! Ушли по дороге от хутора.

– Хлопцы, в погоню! – крикнул Тимко проснувшимся от шума казакам.

Проскакав версты две, Тимко с казаками никого не обнаружили.

XLVI

Каждое лето под окнами у Федосьи пестрели грядки с рутой, кручеными панычами, мятой. Любил Палий дышать этими запахами в ясные, погожие вечера, сидя с люлькой у открытого окна. Но этой весной не сажала цветов Федосья, на черных грядках тоскливо шелестели рыжими пожухлыми листьями сухие прошлогодние стебли.

Опустив голову на руки, сидела у порога Федосья, тут же рядом на молодой траве расположился слепой кобзарь и перебирал пальцами тоскующие струны своей кобзы. Немного поодаль, стояли другие слушатели – местные жители, преимущественно женщины, девушки да дети.

– Яку ты, дедушка, показаты хочешь? – спросила Федосья, когда, наконец, кобзарь настроил свою кобзу.

– Та Великодню ж, люди добри, – отвечал кобзарь, не поднимая своего слепого лица, – бо сегодня, кажуть люди, святый Великдень.

– Та Великдень же, старче Божий.

– Так и я Великодню.

Старик откашлялся, побежал привычными пальцами по струнам и визгливым старческим голосом затянул:

Ой, що на Чорном мори,Ой, що на билому камени,Там стояла темная темница,Ой, що у тий-то темници пробувало симсот козаков,Бидных невольникив.То все тридцать лет у неволи пробувают,Божого свиту, сонця праведного в вичи соби не выдють.

И он поднял свои слепые глаза к небу, как бы желая показать, что он, слепорожденный, может созерцать «праведное солнце», а «бидни невольники» лишены и этого.

Глубоко подействовал припев на слушателей, чем-то священным, казалось, веяло на них и от этих понятных всем горьких слов, и от этого скорбного, тихого треньканья. Федосья вся задрожала, когда до слуха ее долетели слова: «тридцать лет у неволи.»

– Мати Божа! Спаси и освободи Палия, – тихо простонала она, в воображении которой встал ее муж Палий, недавно захваченный поляками.

А старик, чутким ухом своим уловивший и этот невольный стон женщины, и едва слышные вздохи других слушательниц, продолжал, разом возвысив дребезжащий голос до октавы: