Письма 1855-1870 - Чарльз Диккенс

Вообще сама идея Вашей повести настолько трудна, что требует чистейшей правды, больших знаний и уменья расцветить ее с начала до конца. А я твердо убежден, что как раз в этом отношении она страдает многими недостатками. Герои не говорят так, как следует говорить подобным людям, а те тонкие штрихи, которые, сделав жизненным описание загородного дома и окружающего пейзажа, придали бы жизненность людям, полностью отсутствуют. Чем больше Вы стараетесь обрисовать страстную натуру Вашей героини, тем более необходимым становится это общее впечатление правдивости окружающей обстановки. Оно, так сказать, заставило бы читателя поверить, что перед ним живой человек. А теперь, непрерывно вспыхивая, как большой фейерверк, лишенный фона, ее характер сверкает, завивается в спирали, шипит и гаснет, так ничего и не осветив.

И последнее: боюсь, что Ваша героиня слишком уж судорожна от начала до конца. Прошу Вас, попробуйте с этой точки зрения заново просмотреть ее чело, ее глаза, ее манеру выпрямляться во весь рост, ее благоухающее присутствие и ее вплывание в комнаты, а кроме того, и ее вопросы к окружающим - как они смеют и тому подобное - по самым ничтожным поводам. Когда она слышит, как играют ее музыку, она, по-моему, становится особенно противной.

Я не сомневаюсь, что если Вы оставите эту повесть у себя года на три, на четыре, вы придете к такому же заключению, как и я. В ней столько хорошего, столько размышлений, столько страсти и убежденности, что, если я прав, Вы, несомненно, еще вернетесь к ней. С другой стороны, мне кажется, что опубликование ее в теперешнем виде вряд ли окажет Вам большую услугу или будет для Вас приятным впоследствии.

Я, разумеется, не могу судить, достаточно ли у Вас терпения, чтобы заниматься литературой, но склонен думать, что его у Вас мало и что Вы недостаточно дисциплинированны. Когда мы чувствуем потребность что-либо написать, мы все же должны взвесить: "Насколько это выразит мою мысль? Насколько это мои собственные бурные чувства и излишняя энергия - и что же тут действительно принадлежит этому идеальному характеру и этим идеальным обстоятельствам?" Чтобы разобраться в этом, требуется много труда, но только в решимости взяться за него и лежит путь к исправлению недостатков. В доказательство искренности, с которой я нишу все это, позволю себе добавить, что сам я человек нетерпеливый и импульсивный, но уже много лет заставляю себя проделывать за своим письменным столом все то, что советую Вам.

Я не стал бы писать так много и так откровенно, если бы не Ваше последнее письмо. Оно, казалось, требовало, чтобы я отвечал Вам с полной искренностью, что я и сделал в этом письме, не умалчивая пи о чем, как приятном, так и неприятном.

Искренне Ваш.

63

ФРЭНКУ СТОУНУ

Понедельник,

1 июня 1857 г.

Дорогой Стоун, то, что я хочу сказать Вам, будет не совсем приятно, но я надеюсь на здравый смысл автора заметок и высказываю свое искреннее мнение, зная, что меня поймут так, как нужно.

Ее заметки губит избыток остроумия. Создается впечатление какого-то постоянного усилия, которое наносит удар в самое сердце повествования, утомляя читателя не тем, что сказано, а тем, как все это сказано. Этот недостаток - один из самых распространенных в мире (как я имел возможность постоянно отмечать, работая здесь), но тем не менее к нему не следует относиться легко. Ведь Вы не поставите к себе на стол epargne {Копилка (франц.).} или подсвечник, поддерживаемый хрупкой женской фигуркой, которая стоит на носочках в позе, явно не предназначенной для такого рода тяжести, и точно так же читателя огорчила бы или насторожила манера автора, который рисует мир одной только светлой краской своего остроумия, тогда как читатель знает, что в картине должны присутствовать гораздо более глубокие и темные тона. Конечно, легкость и живость - очаровательные качества, неотделимые от заметок о веселом путешествии, однако читатель должен почувствовать не только юмор автора, но и его доброжелательное отношение ко многим и многим вещам. Оно может быть выражено всего одним словом, иногда может быть достаточно намека, но без этого маленького качества никакой юмор невозможен. В этой небольшой рукописи автор слишком ко многому снисходит покровительственно и свысока, тогда как малейшее проявление участия, например, к самым простым и необразованным крестьянам или теплоты к некрасивой горничной, у которой блестело лицо, потому что она его чем-то намазала, желая произвести приятное впечатление, сразу бы изменило все. Но чтобы почувствовать эту разницу, автор должен попытаться писать иначе. Описание колокольного звона - единственное место во всей рукописи из двадцати одной страницы, которое читаешь с удовольствием. И читаешь с удовольствием просто потому, что здесь выражено какое-то чувство. Вряд ли в душе читателя найдет отклик добросовестный пересказ, сделанный равнодушным человеком, или описание, где прежде всего бросается в глаза желание автора продемонстрировать свои собственные прекрасные чувства. Зато как бывает приятно, когда все, о чем он пишет, проникнуто живым, искренним чувством! В этом как раз и заключается разница между шутливым отношением и жестокостью. И снова я должен повторить - особенно для молодых писателей: ради всего святого, никогда не пишите ни о чем снисходительно! Откажитесь от манеры, показывающей всем, как умны вы сами и какие чудаки все остальные. Все, что угодно, только не это!

Чувствуется, что у автора заметок отличный дар наблюдательности, и мне особенно понравился мальчик-посыльный и все, что о нем написано. Я ничуть не сомневаюсь, что и остальную часть дневника можно было сделать гораздо лучше, если бы только автору захотелось. Если она на минуту задумается, то поймет, что получила удовольствие от всего, что ей пришлось увидеть во время путешествия потому, что мир явился ей в живой игре света и тени, и потому, что от всего, окружающего человека, в его душу тянется бесконечное число тончайших нитей. Невозможно передать хотя бы часть этого удовольствия кому бы то ни было, показывая вещи с одной только точки зрения, где кругозор сильно сужен, - особенно когда постоянно ощущается присутствие автора, выступающего в роли благодетельницы вселенной, где прозябают миллионы низших существ. Вот почему любой читатель имел бы право возразить против заметок (если бы они когда-нибудь были напечатаны), считая их не в меру легковесными и слишком остроумными.

Поскольку, по моему мнению, вопрос этот касается только нас троих и поскольку Ваше доверие, равно как и доверие автора заметок, требует от меня исполнения долга, налагаемого узами дружбы, я считаю, что сделал все от меня зависящее. Может быть, я подошел к заметкам более критически, чем Вы того хотели или ожидали; если так случилось, то только потому, что я не остался равнодушным и хотел убедить Вас в этом. Если бы, говоря о недостатках рукописи, я не считал их легко устранимыми, я бы, вероятно, задумался, прежде чем писать о них. Но, к счастью, это не так. Нужно совсем немного, чтобы не только автор, но и читатель почувствовали мягкий, здоровый юмор и благожелательность во всем этом веселье.

Искренне Ваш.

64

ДЭНИЭЛУ МАКЛИЗУ *

Тэвисток-хаус,

8 июля 1857 г.

Дорогой Маклиз,

Можем считать, что мы квиты. Удовольствие, которое я доставил Вам Ричардом Уордуром *, никак не может превосходить то, которое Вы доставили мне, одобрив его. В постоянной погоне за воплощением истины, которая составляет и радость и муку нашей жизни - жизни людей, подвизающихся в области искусства, подобный образ интересен для меня потому, что дает мне возможность, так сказать, писать книгу в содружестве с кем-нибудь, а не в одиночестве моего кабинета, и позволяет узнать у читателей, какое впечатление она производит. А когда я узнаю это от читателя, подобного Вам, трудно придумать что-либо увлекательнее. Нет более интересного для меня повода излить накипевшую во мне ярость.

Ловлю Вас на слове! Когда мы кончим, я пошлю Вам эту книгу на отзыв.

Видели бы Вы, как высоко участники "содружества" оценили Вашу высокую оценку, когда я сообщил им о ней. Право, Вам было бы приятно - так хорошо оно понимает все ее значение.

Королеве, несомненно, все чрезвычайно понравилось. Я получил в воскресенье письмо самого неофициального и непридворного характера. Она послала за мной после спектакля, но я принес свои извинения, объяснив, что не могу явиться ни в каком костюме, кроме моего собственного. Когда Вы посетите Гэдсхилл?

Всегда Ваш.

65

У. ДЖ. КЛЕМЕНТУ

Тэвисток-хаус,

пятница, 10 июля 1837 г.

...Ваше письмо, полученное сегодня утром, удивило меня. Через два-три дня после получения рукописи этого бедного мальчика я отослал ее Вам вместе с письмом о ней. Я не помню точно, был ли я тогда здесь или в Грейвсенде. В таком случае я сам отправил письмо, но как бы то ни было, я твердо знаю, что отправил Вам ответ вместе с рукописью.