Белый Паяц - Виктория Угрюмова

А логофет плакал по погибшему, и он, магистр, это знал. Небось уже рассмотрел засохшие кристаллики соли в наружных уголках глаз и скомканный, ставший грязновато-серым платок. Он умеет в течение нескольких секунд выхватывать взглядом какие-то мелкие детали окружающей действительности и строить на них удивительно точные предположения. Стратег. Сейчас он сделает паузу, чтобы дать логофету собраться с мыслями…

Мавайен повелительно взмахнул рукой, и рыцари сопровождения приотстали от собеседников. Керберон тоже отступил, но держался на несколько шагов ближе. Фрагг Монтекассино бросил на него быстрый взгляд, однако ничего не сказал. За долгие годы знакомства у них с телохранителем сложились странные отношения: они могли перерасти чуть ли не в товарищеские – оба они знали толк и в достойных друзьях, и в достойных врагах, – когда бы гро-вантар не огорчал так часто Берголомо. За это Керберон молча и упорно на него сердился.

Впрочем, не тот человек был великий магистр, чтобы обращать внимание на недовольство одного, к тому же бывшего, наемного убийцы.

Падре Берголомо промокнул лоб платком.

– Я так и не научился играть в эти игры, – горячо заговорил он. – Почему она нашлась? Зачем именно сейчас? Что в ней такого важного, чтобы взамен забирать человеческую жизнь? Я знал Элевтера еще мальчишкой – милый, смышленый, ужасно стеснительный. Шарики эти еще… Я их почему-то помню: у него была целая коробка разноцветных стеклянных шариков. Деревянная такая потертая коробка, обитая выцветшим синим шелком. Элевтер любил дарить подарки и любил, когда вокруг радуются. Таким он и остался. Он всегда был одержим новым знанием: ради того, чтобы раскрыть еще одну тайну природы, он мог опуститься на дно морское или подняться в бездну ночного неба…

– То есть он живота своего не пожалел бы за это. Тогда в чем проблема – не вижу внутреннего противоречия.

– Все-таки ты циник.

– Спасибо. Не часто услышишь от тебя похвалу.

– Если бы ты слышал, как он кричал, – прошептал великий логофет.

– Я слышал, как кричат другие, – жестко ответил Монтекассино. – Поверь, разницы никакой. И не кори себя, он сам виноват. Что ему стоило просто отдать нам эту проклятую книгу, а не заниматься собственным расследованием?! Твой тихоня Элевтер поставил на уши половину Охриды. Знаешь, сколько сил мне пришлось приложить, как изворачиваться, чтобы все вернулось на круги своя…

– Разве человек должен так страдать только из-за того, что его угораздило родиться потомком Печального короля? К тому же и непрямым. Тут при дворе каждый второй происходит от этого распутника и какой-то из его любовниц, прости меня господи. Да, он пытался проникнуть в запретную тайну, но он ни для кого не представлял опасности, скажем, в отдаленной провинции, в уединенном родовом замке. У семьи графов Элевтерских есть столько заброшенных замков на краю света…

– Сейчас ты спросишь, неужели его нельзя было пощадить.

– Сейчас ты ответишь, что нельзя, как бы ни восставали против этого решения мое мягкое сердце и глупый разум. Особенно теперь.

– Особенно теперь, – негромко повторил Монтекассино. – Когда ставки так высоки… Вот видишь, как хорошо, что мы оба прекрасно знаем, кто из нас что скажет. Это экономит уйму времени на бесполезных спорах. А теперь – к делу. Где она?

– Ну, много еще там осталось? Сколько можно возиться? У всего города праздник, а вы меня тут маринуете! Мне уже давно пора…

Писарь украдкой бросил на стоящую в углу бутыль взгляд, полный неизбывной тоски, любви и нежности. Он согласился выйти на службу в праздничный день вместо своего товарища, который был не настолько сильно привязан к деньгам и предпочитал лишний выходной лишнему серебряному леру. Писарю было обидно и противно это признавать – но, кажется, приятель оказался дальновиднее. Перепись новобранцев, принятых на службу в последний день года, затянулась намного дольше, нежели он предполагал. Спрашивается, куда они летели – на пожар? Не могли потерпеть пару дней?

– Еще трое, и все – свободен, – ответил гармост.

Он был очень молод, но хотел казаться старше, строже и внушительнее и потому говорил коротко и отрывисто, а глядел сердито.

– Слава Пантократору! – Писарь набожно возвел глаза к недавно побеленному потолку.

– Пиши. – Палец сержанта на секунду завис над свитком. – Ноэль Рагана. – Он поднял голову и уперся в новичков тяжелым взглядом. – Кто?

– Я.

Гармост одобрительно покивал. Когорте нужны такие солдаты – высокие, плечистые, с прямым открытым взглядом.

Он полагал, что о человеке можно узнать почти всю его подноготную по одному только взгляду. Взять хотя бы, к примеру, этого Ноэля. Он наверняка отважен, горд, уверен в себе. Новобранец, но вовсе не новичок. Меч у него старый, что называется – бывалый, но хороший. Редкий прямой хатанский клинок. И прикреплен так, что сразу становится ясно – парень знает, как с ним обращаться. Любопытно будет посмотреть на него во время учебного боя. Хотя зачем откладывать дело в долгий ящик? Сержант решил проверить свои умозаключения.

– В боях участвовал?

– Семь лет назад.

Гармост присвистнул:

– На Торогайской равнине?

– Так точно.

– Под чьим началом?

– Я был на правом фланге, в отряде Уиклифа.

Писарь вытаращил на Рагану удивленные глаза. Такие солдаты встречались ему не часто, особенно – в казарме для новобранцев.

Гармост вздохнул, прерывисто и тихо, так, чтобы никто не услышал. Сам он тогда только обивал пороги этой казармы и получил суровый категорический отказ, почти приговор. Ему пришлось два года потратить на изнурительные тренировки, чтобы его сочли достойным когорты Созидателей, а этот новобранец уже побывал в бою, даром что они почти ровесники. Чудны дела твои, господи.

– Я слышал, там было жарко.

– При Торогае никто не прохлаждался.

– Это верно, – кивнул сержант. – А что же потом? Ты больше не служил в армии?

– У меня была другая работа, – ответил Ноэль таким тоном, что сержант понял: парень поставил в этом разговоре точку и продолжения не последует.

– Что ж, – сказал гармост. – Милости просим. Но поблажек от меня не жди.

Ноэль пожал плечами, показывая, что предупреждение не по адресу. Он вообще производил впечатление человека, способного вынести гораздо больше других, а потому не нуждающегося в снисхождении. Мускулистый, жилистый, будто сплетенный из корней старого дерева, он выглядел старше своих двадцати пяти.

«Неудивительно, – подумал гармост. – На Торогайскую равнину он попал совсем еще зеленым, восемнадцатилетним, а там была такая кровавая каша, что не выдерживали и иные ветераны. После подобных испытаний человек сразу взрослеет. У этого парня не было веселой и беззаботной юности, как у его сверстников».