Домик на реке - Николай Чуковский

— Она там, в чулане, — сказал он.

— Она? Кто она?

— Не знаю…

Едва они заговорили, как плач прекратился. Они молча ждали. Ни звука.

Степочка постучал в дверь кулаком.

— Эй, — крикнул он. — Чего ты плачешь?

Все смолкло. Потом раздался тоненький спокойный голос:

— Я не плачу. Я пою.

Глава пятая

Настя

1

Не плачет, а поет! Степочка дернул дверь. Но дверь не открылась.

— Выходи! — сказал Степочка.

— Не могу.

— Почему?

— Я не могу ходить.

— Не можешь ходить?

— Я заболела.

Заболела! Лежит больная, да еще на необитаемом острове!

— Ты одна? — спросил Коля.

— Одна.

— И никто в этом доме больше не бывает?

— Никто.

— Открой, — сказал Степочка.

— А кто вы?

— Мальчики, — сказал Коля.

— Мы потерпели кораблекрушение, — сказал Степочка.

— Хорошо, я сейчас открою.

Что-то зашуршало, двинулось за дверью, звякнул крючок. Степочка толкнул дверь.

Они очутились в маленьком темноватом чуланчике с крохотным квадратным оконцем. Когда-то в оконце было стекло, но теперь от него остались только два осколка по углам. Почти весь чуланчик занимал сундук, и на этом сундуке под одеялом лежала девочка.

Чуланчик был так узок, что она могла открыть и закрыть дверь не вставая.

У нее было маленькое личико, бледное до синевы. Черные ресницы, черные брови. Очень большими темными глазами она спокойно, без удивления осмотрела Степочку и Колю.

— Как ты сюда попала? — спросил Степочка.

Он все еще не мог привыкнуть, что остров оказался обитаемым.

— Я здесь живу, — сказала девочка.

— Всегда здесь живешь? — удивился Коля.

— Раньше — всегда.

— А теперь?

— Теперь я не знаю, где буду жить.

Она отвечала внятно, отчетливо, но как-то безучастно и, казалось, не совсем сознавала то, что происходит. Коля протянул руку и положил ей на лоб. Так делала мама, когда хотела узнать, не болен ли Коля. Лоб у девочки был очень горячий.

— Ты давно лежишь? — спросил он.

— Не знаю.

— Не знаешь?

— А сейчас утро или вечер? — спросила она.

— Утро, — ответил Коля.

— Была ночь, потом был день, потом опять ночь, потом опять день… Нет, не помню, у меня все в голове спуталось… Лежу с тех пор, как вернулась.

— Вернулась? Откуда ты вернулась?

— Из Германии.

— Ты была в Германии?

— Да. Меня увели.

— Ты там работала?

— На заводе.

— Долго?

— Нет, не очень. Я убежала.

— Куда ж ты убежала?

— Днем я пряталась, а ночью шла навстречу нашим войскам.

— И встретила?

— Встретила.

— Отчего ж ты не сразу вернулась?

— Лежала в госпитале. Я оттуда написала письмо.

— Кому?

— В город. Одному человеку.

— Ты уже была в городе?

— Нет, я прямо сюда. Зашла только в деревню, там, за протокой. В деревне меня все знают, в каждом доме. Они дали мне с собой картошки. Я переехала сюда, на остров, посмотрела на могилку, пришла в дом и заболела.

— Тебя навещал кто-нибудь из деревни?

— Навещал? Нет, никто не навещал. Они думают, что я давно уже в городе. Я им сказала, что только переночую на острове и пойду в город.

— Кто ж тебя кормил?

— Никто.

— Ты сама себе готовила?

— Нет.

— Степа, она много дней ничего не ела! — воскликнул Коля.

Степочка побежал к печке и крикнул:

— Картошка готова!

— Мне совсем не хотелось есть и сейчас не хочется, — сказала девочка. — Я лежала и ничего не помню, словно спала, мне только было то очень холодно, то очень жарко. Когда я открывала глаза, я видела свое окошко и ту длинную висящую ветку березы. Вон она качается, там, за окошком. Я столько раз смотрела на эту ветку — и когда была совсем маленькая и когда уже ходила в школу… Очнусь, открою глаза, увижу окошко и ветку — и радуюсь. Ночью сквозь листья видны звезды, и кажется, будто они растут на ветке, как яблоки. Потом опять все пропадет. Открою глаза, увижу: уже день, и ветка вся тонет в солнечном свете, дрожит и сияет каждым листочком. И вспоминаю, что я опять на родной стороне… Сколько прошла я дорог, и полей, и мостов!.. И вот снова я дома, и все кончилось, и я пойду в город, и там нет больше немцев, а только свои… Я смотрела на ветку и пела…

Коля не совсем ясно понимал то, что она говорила, и стал опасаться, уж не бредит ли она. Быть может, действительно, разум ее затуманился, потому что слова ее стали сбивчивы и говорила она так, словно разговаривала сама с собой. Степочка выплеснул из котелка кипяток, принес котелок в чулан, поставил на пол и стал вынимать горячие, сразу обсохшие картофелины. Они обжигали ему пальцы, и он дул на них и подбрасывал их на ладонях, обчищая. Он забыл о том, что сам очень голоден, и прежде всего хотел накормить девочку.

Он пальцами тыкал ей картошку прямо в губы. Но она как будто не понимала, чего от нее хотят, и, не разжимая губ, отворачивалась.

— Садись, садись! — уговаривал ее Степочка. — Ешь! Ты, может быть, не любишь без соли? Коля, посади ее.

Коля взял ее за узенькие плечи и приподнял, но она сразу опять упала, раскинув по подушке черные волосы. Они оба отступили от сундука, растерянные, смущенные своим неуменьем ей помочь.

Однако глаза ее вдруг стали яснее, и она, видимо, поняла, чего от нее хотят.

— Кушайте сами, — сказала она. — Пожалуйста, кушайте. А я полежу.

Она вытянулась, затихла, веки ее закрылись, и нельзя было разобрать, спит ли она или смотрит из-под длинных ресниц в окошко. Степочка и Коля ели, обжигаясь, горячую картошку, которая казалась им необыкновенно вкусной. Они ели молча, потому что были очень голодны.

— Так ее оставить нельзя, — сказал Коля, когда котелок почти опустел. — Не может она лежать тут совсем одна.

Степочка кивнул. Дожевав и проглотив, он сказал:

— Мы побудем здесь с ней, пока она не поправится. Потом мы возьмем ее с собой и поплывем вместе.

— Куда?

— Как куда? На Черное море.

Но Коле этот план не понравился.

— Как же мы поплывем, если наш челнок пропал? — спросил он.

— Тю! — сказал Степочка. — Здесь на берегу возле каждой деревни сколько угодно лодок.

— Нет! — возразил Коля твердо. — Неужели ты не понимаешь, что ей нужен доктор?

Мысль о докторе не приходила Степочке в голову. Он заколебался.

— Где же ты возьмешь доктора?

— Я привезу его из города, — сказал Коля. — Ты останешься с ней, а я переплыву протоку, пройду в деревню, расскажу обо всем и пришлю сюда кого-нибудь из ее знакомых. А потом я отправлюсь в город и вернусь сюда с доктором. Я все расскажу Виталию Макарычу, и он поможет мне найти доктора, который поедет со мной.

Он был так захвачен этим внезапно пришедшим ему в голову планом, говорил так уверенно, что Степочка — первый раз в жизни — не только не попытался им командовать, но подчинился ему.

Он послушно старался запомнить наставления, которые давал ему Коля перед уходом.

— Я разденусь, намотаю всю одежду на голову и поплыву, — говорил Коля. — А ты свари еще картошки и заставь ее поесть, если она очнется. И воды притащи — пускай всегда будет свежая вода. Это очень важно. И не отходи от нее ни на шаг, слышишь?.. Здесь в чулане темно и тесно, хорошо бы перенести ее в ту комнату…

— Меня не надо переносить в ту комнату, — вдруг сказала девочка. — Там его комната.

Коля вздрогнул и повернулся к ней.

— Его комната? — переспросил он. — Кого?

— Лоцмана.

— Ты жила здесь с лоцманом?

— Да.

— Он здесь? Он может вернуться?

— Нет. Он не вернется.

— А кто он? Твой папа?

— Нет, не папа. У меня нет ни папы, ни мамы. Он мой отчим.

— Отчим!..

И, пораженный внезапной догадкой, Коля воскликнул:

— Я знаю, кто ты! Ты — Настя!

— Настя, — сказала девочка.

— Настя! — крикнул Коля. — Отчего ты не написала письмо Лизе Макаровой?

Настя подняла свои темные глаза и впервые посмотрела на него внимательно.

— Ты знаешь Лизу Макарову?

— Конечно знаю! Ома еще вчера мне о тебе рассказывала! Она тебя ждет — не дождется!..

Настя покачала головой.

— Неправда, — сказала она. — Лиза не ждет меня. Она со мной поссорилась.

— Глупости! — воскликнул Коля. — Неужели ты думаешь, что она так долго может помнить какую-то ссору из-за орехов?

— Так она тебе и про орехи рассказывала? — сказала Настя грустно. — Нет, она не ждет меня. Она помнит нашу ссору, если не забыла про орехи.

Коля хотел убедить ее, что Лиза ее любит, и ждет, и мучается, и считает себя виноватой в этой ссоре, но не успел произнести ни слова, потому что дверь вдруг скрипнула, и кто-то вошел в сени, громко стуча сапогами.