Мое условие судьбе - Евгения Михайлова

– Мне дурно, Люда.

– Хорошо тебе живется, если от такой ерунды дурно. Давай. Спасибо, подруга. У меня сейчас телефон отберут, наверное.

– Ты звони, если еще что-то понадобится.

– Нет, не понадобится. Мне объяснили, что в этот дикарский мир пришла цивилизация. Если у меня есть деньги на карте, могу заказывать себе хоть продукты из своей лавки, хоть «Плейбой», хоть трусы от Диора.

…Ночью в камере на сорок человек от чужого храпа, стона, кашля Людмила не слышала своего дыхания. Ей дали матрас, который поместился только между ножками стола. И легла она между этими ножками, как между колоннами дворца: все же не впритык к чужому телу, не вповалку с другими. И не было ей плохо. Не было мрака и одиночества. Она даже коротко уснула, проснулась… Какие дела! Она проснулась от того, что слезы заливали лицо, грудь, тощую подушку, они немного тушили ее вечный пожар. Жизнь ее, наверное, была бы совсем другой, если бы она умела плакать раньше. Боже, бывает же такое счастье: обугленная душа ожила настолько, что сразу захотела умереть, ведь такого облегчения ей больше не узнать…

«Вита, – вдруг выдохнула душа, утолившая жажду, – Виточка. Я все сделаю сейчас для тебя. Я сделаю все, чтобы меня тут на куски порвали, в канаву зарыли. Больше, девочка, я ничего не могу».

Глава 4

Так получилось, что они друг с другом практически не общались в доме Александра. Хотя Дина там пробыла почти до утра. Небо уже стало светлеть. Так отходит от приступа депрессии очень мрачный человек. Озорной осколок месяца бледнел и собирался раствориться. Дина взглянула на небо с террасы и заторопилась.

Но успели они, кажется, многое. Все происходило бурно. Клякса в ванне брыкался, фыркал и, что удивительно, смеялся!

– Странно, – сказал Александр. – Какое у него сейчас ли… в смысле, какая морда. Это похоже на улыбку.

– Это не похоже на улыбку. Это она и есть. – Дина перевела дыхание и вытерла лицо в каплях воды с пеной шампуня тыльной стороной ладони. – А блох-то и нет. Они бы, мертвые, плавали на поверхности. Мы его мылили, даже не помню, сколько раз. Но он нас, как говорят подростки, «сделал». Еле на ногах стою. Очень активный песик.

– Значит, цель достигнута? – невыразительно произнес Александр.

– Ну как. Их же не было, – рассмеялась Дина. – Цель моя была победа, а врага не оказалось.

– Я о другом. Устать, забыть…

– А. Да, это получилось.

Потом они пса вытирали, а он норовил убежать, продолжая смеяться.

– Начинаю понимать, за что его выбросили, – заметил Александр. – Не каждому нужен в доме клоун двадцать четыре часа в сутки.

– Хороший такой клоун, – нежно произнесла Дина. Александр быстро, но внимательно и почти сурово посмотрел на нее своими очами. У нее ведь была какая-то беда. Она в траурном платке. А с собакой вела себя просто безмятежно. Женщины…

Дальше следовало приготовление еды для Кляксы. Дина колдовала над содержимым холодильника сосредоточенно, рассчитывая дозы и калории. Это заняло у нее минут сорок, поскольку она еще и кашу в качестве гарнира среди ночи взялась варить. Да еще в большой кастрюле, чтобы оставить на другие кормления. Клякса питался из большого красивого фарфорового блюда. Не нашлось в этом доме собачьих сервизов. «Нина, – обратился мысленно Александр к жене, – надеюсь, ты это не видишь. Это было твое любимое блюдо. Дина решила, что оно подходит по размеру. А мне, ты понимаешь, оно вообще не нужно».

Александр хотел сказать Дине, что он просто подождет, пока собака высохнет, а потом выпустит ее на свободу. Он – не любитель животных и не любитель в принципе, как она. Он – профессионал. У него дело. Времени на такую возню, на какую они убили ночь, у него нет и быть не может. Как и желания. Но не сказал. Эта женщина, эта чудо-женщина, которая совершенно не понимает, что она чудо, – она с таким восторгом тратит себя на полную ерунду, она и страдает, возможно, из-за ерунды. И как ей можно сказать, что он выбросит утром объект ее заботы. Кажется, даже объект любви, что очень странно. Она вообще странная.

Когда лохматый гангстер угомонился и упал на большую шелковую подушку – ничего другого Александр не придумал в качестве собачьей подстилки, которую просила найти Дина, – они сели в кухне, чтобы выпить чаю. Почти не разговаривали. Оба чувствовали себя скованно из-за того, что были не вдвоем и не втроем, считая Кляксу. С ними присутствовала хозяйка дома, портреты которой висели и стояли в каждой комнате, маленький овальный снимок был и на стене кухни. Худощавая женщина с прямой челкой, как у Ахматовой, которая практически не менялась внешне на снимках разных времен. Такое лицо: строго и правильно вылепленное природой, открытый взгляд, скромная полуулыбка. И один пустячок, который называется «голубая кровь». Порода…

Дина с Александром вышли на террасу через гостиную, чтобы посмотреть, какая погода. На обратном пути она увидела на столике двойной портрет в серебряной рамке: Александр с женой. Снимок делали не так давно, потому что мужчина мало изменился. Но… Такая густая, темно-русая волна у него над высоким лбом на этой фотографии… Дина невольно взглянула на Александра, он просто кивнул и провел рукой по совершенно седому ежику волос.

– Поседел и сам не сразу заметил. За месяц. Последний. Не после смерти жены. Во время ее мучений. Рак.

Он повез Дину домой, ехали они долго. Дина так и не поняла: он сознательно выбрал длинный путь, или она слишком быстро бежала ночью, что оказалась так далеко… В машине тоже молчали. Подъехали к ее дому. Он очень хорошо ориентировался в Москве. Она просто сказала адрес. Надо было попрощаться. Оба не знали, что сказать. «До свидания», – так они не собирались назначать друг другу свидания. «Пока» – это расставание на время, пока не встретятся вновь. Просто поблагодарить. А за что? Они всего лишь выручили друг друга.

– Знаете, – вдруг произнес Александр. – Когда я вас случайно увидел по телевизору, то очень удивился. Ваше лицо, точнее, такое лицо, – оно со мной с детства. Так получилось: я представил себе Белу Лермонтова именно такой, да и иллюстрации к «Герою нашего времени» были похожи. Моя учительница литературы, которую звали Бела Яковлевна, казалась мне Белой Лермонтова. Детская, подростковая блажь. Я о ней и забыл. Увидел вас – и вспомнил.

– Серьезно? Бела была и моей детской горестью. Реакция только другая. Я так обиделась на Лермонтова: ну зачем он придумал ей такую жизнь?.. Эти муки и смерть.

– Муки и смерть, – вдруг медленно произнес Александр. – Не думал, что кому-то это скажу. А нести одному тяжело. Когда у Нины начались муки, я постоянно просил судьбу подарить ей смерть. Я думал и о другом. О том, что надо ей помочь. Она иногда просила, когда становилось невмоготу. Я не смог, а она была совсем бессильна. Это длилось бесконечно долго.

– Но…

– Это все – исключительное «но». Я возил ее в Израиль. Операция оказалась бесполезной: слишком запущенный случай. А у нас… У нас муки не снимают. Усугубляют. Очень плохой препарат, который можно получить – две или три ампулы, – обив несколько порогов, отсидев в очереди. В пятницу к вечеру ты уже опоздал. Просите смерти до понедельника. Потом можно еще пожить… Нина же хотела умереть только на родине. Здесь много ее предков.

– Я не знаю, как сказать…

– Как утешить? Это не нужно. Это мое. Это наше с Ниной. У нас в самые тяжелые времена были светлые минуты. Ни у кого не было таких отношений с женой. Ни у кого, кого я знаю. Мужем и женой в прямом и примитивном смысле мы практически не были. Поженились по взаимной влюбленности, духовному родству. Потом… Вскоре она сказала, что, наверное, беременна. Но выяснилось, что это одна из самых зловещих раковых опухолей. Зрела в ней давно. Боролся юный организм. Брак, волнения, первая брачная ночь – все это спровоцировало прогресс. Прогресс опухоли, регресс нашей жизни. Но мы хорошо, благополучно жили… В промежутках. Большие такие периоды ремиссий, надежд после операций. Умирая, она меня благодарила за счастливые восемь лет. Она назвала их счастливыми. Годы своей боли.

Дина с ужасом чувствовала, как спазм уже знакомой боли сжимает ее сердце, грудь, виски, все… В третий раз в жизни. Но это же совсем чужой человек… Она не знала его Нину. Что с этим делать? Что сказать? И выпалила:

– Привезите мне Кляксу. У меня две комнаты. Буду запирать в одной, все лучше, чем на улице. Вам нужно очень много сил и мужества, чтобы справиться с этим… вот не назову несчастьем. Такое было ваше счастье. Просто вынести, наверное, очень трудно.

– Вынести счастье… Да, так может сказать только Бела с картинки. Я все вынес. И был награжден Кляксой. Нина дала знак. Даже не знаю, любила ли она собак. Но в счастье, испытаниях и знаках толк знала. Так что, путница в ночи, нельзя вымыть собаку только один раз. И лишь один раз заварить чай мужчине, который узнал вас по детской картинке. Мы можем рассчитывать на то, что вы нас навестите?