Моя жизнь - Айседора Дункан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно в этом доме я впервые обратила внимание на необычное поведение английских слуг, имевших уверенные аристократические манеры, они ничего не имели против положения слуг и не хотели подняться по социальной лестнице, как это обычно бывает в Америке, они гордились тем, что работают «в лучших семьях». Их отцы делали это до них, а их дети будут продолжать делать это после них. При подобном положении вещей существование кажется более спокойным и надежным.
Миссис Уиндем организовала у себя в гостиной мой танцевальный вечер, на котором присутствовал весь артистический и литературный Лондон. Здесь я встретила человека, которому суждено было сыграть большую роль в моей жизни. Ему в ту пору было лет пятьдесят, и его голова принадлежала к числу самых красивых, какие я когда-либо видела. Глубоко посаженные глаза под выступающим лбом, классический нос и изящный рот, высокая, стройная, слегка сутулая фигура, седые волосы, причесанные на прямой пробор, слегка вьющиеся над ушами, и необычайно приятное выражение лица. Это был Чарлз Халле, сын известного пианиста. Странно, что среди всех тех молодых людей, которых я встречала прежде, никто не привлекал меня, хотя они готовы были поухаживать за мной. По правде говоря, я просто не замечала их, в то время как сразу почувствовала страстное влечение к этому пятидесятилетнему мужчине.
Он был большим другом Мэри Андерсон во времена ее юности; когда Халле пригласил меня на чай в свою студию, он показал мне тунику, которую она носила в роли Виргилии в «Кориолане» и которую он свято хранил. После этого первого посещения наше знакомство переросло в крепкую дружбу, и не было дня, чтобы я не зашла в его студию. Он много рассказывал мне о Берн-Джонсе, своем близком друге, о Россетти, об Уильяме Моррисе и обо всей школе прерафаэлитов; об Уистлере и Теннисоне, которых он тоже хорошо знал. В его студии я провела много приятных часов, и во многом благодаря дружбе этого восхитительного художника я открыла для себя искусство старых мастеров.
В тот период Чарлз Халле был директором Новой галереи, где выставлялись все современные художники. Это прелестная маленькая галерея, в центре которой находился дворик с фонтаном, и у Чарлза Халле возникла идея, чтобы я там выступила. Он познакомил меня со своими друзьями: сэром Уильямом Ричмондом, художником; мистером Эндрю Лангом и сэром Хьюбертом Парри, композитором; и каждый из них дал согласие выступить с сообщением: Уильям Ричмонд – на тему взаимодействия танца и живописи, Эндрю Ланг – о связи танца с греческими мифами и Хьюберт Парри – о взаимодействии танца и музыки. Я танцевала в центральном дворике у фонтана в окружении редких растений, цветов и пальм, и этот вечер имел большой успех. В газетах появились восторженные отзывы, и Чарлза Халле очень радовал мой успех; все известные лондонцы приглашали меня на обед или на чашку чая, и на короткий период времени судьба улыбнулась нам. Однажды на многолюдном приеме в небольшом домике миссис Рональд меня представили принцу Уэльскому, ставшему впоследствии королем Эдуардом. Он воскликнул, что я красавица Гейнсборо, и это определение добавило пыла всеобщему восторгу, и без того охватившему лондонское общество.
Наше благосостояние возросло, мы сняли большую студию на Уорик-сквер, где я целые дни проводила в работе, охваченная вновь обретенным вдохновением. Находясь под огромным впечатлением от итальянского искусства в Национальной галерее, я в тот период времени также ощущала на себе сильное влияние Берн-Джонса и Россетти.
В этот момент в моей жизни появился молодой поэт, с нежным голосом и мечтательными глазами, недавний выпускник Оксфорда. Он происходил из рода Стюартов, и звали его Дуглас Эйнзли. Каждый вечер в сумерках он появлялся в студии с тремя-четырьмя томами под мышкой и читал мне стихи Суинберна, Китса, Броунинга, Россетти и Оскара Уайльда. Он любил читать вслух, а я обожала его слушать. Моя бедная мать считала абсолютно необходимым присутствовать на наших встречах, дабы соблюсти приличия, она знала и любила эту поэзию, но, тем не менее, не могла воспринять оксфордской манеры декламации и через час или около того, особенно если читался Уильям Моррис, засыпала, и тогда юный поэт наклонялся ко мне и нежно целовал в щеку.
Я была очень счастлива этой дружбой и не хотела иметь никаких иных друзей, кроме Эйнзли и Чарлза Халле. Заурядные молодые люди наскучили мне до смерти, и, хотя тогда многие, видевшие, как я танцую в лондонских гостиных, были бы рады посетить меня или куда-нибудь пригласить, я держала себя по отношению к ним настолько высокомерно, что они в моем присутствии терялись.
Чарлз Халле жил в небольшом старом доме на Кадоган-стрит вместе с очаровательной незамужней сестрой. Мисс Халле была очень добра ко мне и часто приглашала меня к себе на обеды, где мы были только втроем. Именно с ними я впервые отправилась посмотреть Генри Ирвинга[13] и Эллен Терри[14]. Впервые я увидела Ирвинга в «Колоколах», и его великое искусство пробудило во мне такой восторг и восхищение, что я долго пребывала под впечатлением от его игры и несколько недель не могла спать. Что касается Эллен Терри, она стала и навсегда осталась моим идеалом. Тот, кто никогда не видел Ирвинга, не сможет понять волнующей красоты и величия его исполнения. Просто невозможно описать все обаяние его интеллектуальной и драматической мощи. Это был настолько гениальный актер, что даже его недостатки превращались в качества, которыми можно было восхищаться. В его облике было нечто от гения и величия Данте.
В один из летних дней Чарлз Халле привел меня к великому художнику Уоттсу, и я танцевала перед ним в его саду. В его доме я увидела изумительное лицо Эллен Терри, повторенное множество раз в его картинах. Мы гуляли по саду, и он рассказал мне много интересного о своей жизни и искусстве.
Эллен
