Моя жизнь - Айседора Дункан

И только по прошествии нескольких недель мы пробудились от наших туристических грез, разбуженные разгневанной хозяйкой, требующей оплатить счет.

И когда однажды мы вернулись из Национальной галереи, где слушали интереснейшую лекцию о «Венере и Адонисе» Корреджо, оказались перед захлопнутой дверью, причем все наши скудные пожитки остались внутри. Проверив свои карманы, мы обнаружили, что у всех нас осталось около шести шиллингов. Мы направились к Марбл-Арч и Кенсингтон-Гарденз, где присели на скамейку, чтобы обсудить, что нам предпринять.

Глава 7

Если бы нам представилась возможность увидеть собственную жизнь, заснятую на кинопленку, разве мы не изумились бы и не воскликнули бы: «Конечно же ничего подобного не могло с нами произойти»? И те четыре человека, которых я помню бредущими по улицам Лондона, могли с таким же успехом существовать в воображении Диккенса, и теперь я почти не верю в реальность их существования. То, что мы, молодежь, сохраняли свою веселость, невзирая на ряд обрушившихся на нас несчастий, неудивительно, но то, что моя бедная мать, уже немолодая и пережившая так много бед и лишений, могла рассматривать их как вполне естественный порядок вещей, кажется мне теперь совершенно невероятным.

Мы брели по улицам Лондона, не имея ни денег, ни друзей и никаких возможностей найти крышу на ночь. Мы попытались зайти в два-три отеля, но там твердо настаивали на том, чтобы мы заплатили вперед, так как у нас не было багажа. Владелицы меблированных комнат проявили такое же бессердечие. В конце концов мы опустились до скамейки в Грин-парке, но даже там перед нами появился огромный полицейский и велел нам убираться.

Подобное продолжалось три дня и три ночи. Мы питались дешевыми булочками, и все же наша жизненная сила была столь велика, что целые дни мы проводили в Британском музее. Помню, как я читала в английском переводе «Путешествие в Афины» Винкельмана[8], и, совершенно позабыв о нашем странном положении, я разрыдалась, но не над нашими бедами; я оплакивала трагическую гибель Винкельмана, вернувшегося из путешествия, полного открытий.

Но на рассвете четвертого дня я решила, что необходимо что-то предпринять. Убедив мать, Реймонда и Элизабет молча следовать за мной, я вошла в один из лучших лондонских отелей. Полусонному ночному швейцару заявила, будто мы только что приехали ночным поездом, а наш багаж должен прибыть из Ливерпуля, и попросила предоставить нам комнаты и подать в номер завтрак: кофе, гречневые пироги и прочие американские деликатесы.

Весь день мы проспали в роскошных постелях, а я время от времени звонила вниз портье и горько сожалела по поводу того, что наш багаж еще не прибыл.

– Мы не можем выйти не переодевшись, – сетовала я, и вечером мы обедали тоже в своих комнатах.

На рассвете следующего дня, сочтя, что наша уловка достигла своего предела, мы вышли точно так же, как вошли, но на этот раз не разбудив ночного швейцара!

Мы очутились на улице с новыми силами, готовые опять оказаться лицом к лицу с миром. В то утро мы отправились на прогулку в Челси, и, пока сидели на кладбище у старой церкви, я обратила внимание на газету, валяющуюся на дорожке. Подняв ее и пробегая глазами, я наткнулась на заметку, где сообщалось, что некая дама, в доме которой я танцевала в Нью-Йорке, наняла особняк на Гросвенор-сквер и устраивает большие приемы. И меня вдруг осенило.

– Подождите меня здесь, – сказала я родным.

Я одна добралась до Гросвенор-сквер как раз к ленчу и застала даму дома. Она приняла меня очень доброжелательно, и я сообщила ей, что приехала в Лондон и танцую в гостиных.

– Это как раз то, что мне нужно для званого обеда, который я даю в пятницу вечером, – заметила она. – Не могли бы вы выступить со своими интерпретациями после обеда?

Я согласилась и деликатно намекнула, что необходим небольшой аванс, чтобы закрепить ангажемент. Она была в высшей степени любезна и тотчас же выписала чек на десять фунтов, с которым я помчалась обратно на кладбище в Челси, где застала Реймонда рассуждающим по поводу платоновской идеи о душе.

– Я буду танцевать в пятницу вечером в доме миссис Х. на Гросвенор-сквер; возможно, там будет принц Уэльский; мы разбогатели! – И я показала им чек.

Тогда Реймонд сказал:

– Мы должны найти студию и заплатить из этих денег за месяц вперед, чтобы никогда больше не подвергаться оскорблениям со стороны этих низких пошлых хозяек меблированных комнат.

Мы пустились на поиски, нашли маленькую студию неподалеку от Кингз-роуд в Челси и этой ночью уже спали там. Кроватей не было, мы спали на полу и ощущали, что снова живем как настоящие художники. Мы согласились с Реймондом, что никогда больше не поселимся в этих буржуазных меблированных комнатах. На оставшиеся после уплаты за студию деньги мы купили немного консервов, запасая провизию на будущее, а еще я купила в «Либертиз»[9] несколько ярдов вуали, в которой и появилась в пятницу на вечере у миссис Х. Я исполнила «Нарцисса» Невина, где изображала хрупкого юношу (я тогда была очень худенькой), влюбившегося в свое отражение в воде. Я также танцевала «Офелию» Невина и слышала, как зрители перешептывались: «Откуда у этого ребенка такое трагическое выражение?» В завершение вечера я исполнила «Весеннюю песню» Мендельсона.

Мать аккомпанировала мне, Элизабет прочла несколько стихотворений Теокрита в переводе Эндрю Ланга[10], а Реймонд выступил с коротким докладом по поводу танца и возможностей его влияния на будущее человечества. Это было несколько выше понимания нашей откормленной публики, но, тем не менее, имело большой успех, и хозяйка осталась довольна.