Вне закона - Овидий Горчаков

Дождь кончился. Мы накинулись на пахнувшую ольховым дымком гречневую кашу, быстро расправились с ней, похваливая Надю.

Ну, кто куда,—  объявил Кухарченко, согревшись на солнышке,—  а я купаться. Уж полторы недели, как мылся в Сандуновской бане. С «Жигулевским»!

Самсонов хотел было возразить, но, видя, что гости тоже не прочь покупаться, смилостивился и дал свое разрешение на массовое купание. Он оставил с собой Сазонова и Бокова, которому, как всегда, было лень выбираться из-под плащ-палатки.

— Форвертс, концессионеры! — балагурил Токарев, цитируя Великого Комбинатора, который, как видно, был его любимым героем. — Вперед за вашим командиром!..

На сверкавшем от недавнего дождя зеленом бережку, поросшем смолянками и кукушкиным цветом, мы скинули с себя оружие и одежду и, оставив вместе с ними на берегу все наши заботы, бросились в студеную воду лесной речушки, забыв на время о близком соседстве врага. Кухарченко снисходительно Продемонстрировал новичкам свои геройские шрамы — розовые, они уже начали коричневеть, а потом, волосатый, похожий па фавна, побежал пугать девчат — они купались поодаль, за ивами. Захмелев от солнца, воды и молодого задора, мы перепали корчить из себя взрослых и стали снова мальчишками. Солнце, брызги («а баттерфляем умеешь?»), мокрые хохочущие рожи... Но лес вдруг задрожал от тяжелого рокота. Огромный «Юнкере 87» вынырнул из-за деревьев и хищной молнией пронесся над нашими головами. Этот пикирующий бомбардировщик был похож на гигантскую стрекозу. Желтое клепаное брюхо, черные кресты с желтыми обводами на светло голубых крыльях. Здесь он был дома... Я согрелся только тогда, когда, одетый и обутый, снова держал в руках десятизарядку.

Мрачный лейтенант Покатило, не раздеваясь, прогуливался по берегу, где лежало все наше оружие. А вдруг бы он схватил Лешкин автомат и чесанул по купальщикам!..

Поджидая других, отгоняя от себя эти подозрения, я невольно залюбовался мощной фигурой Виктора Токарева: бугристый торс, изумительное сплетение мускулов-канатов, упругих вен и стальных сухожилий. Только бледно-розовый цвет тела не понравился мне...

— Эта речка Ухлястью называется,—  сообщил нам Токарев.

— Знаем,—  сказал Кухарченко, разрывая кусок парашютной ткани на портянки. — У нас карты имеются. А ты вроде парень ничего,—  добавил он, окидывая взглядом фигуру Токарева. — За лихачество, говоришь, разжаловали. Орел! Люблю таких!..

Ночью вновь лил дождь. Места всем под наспех сооруженным шалашом и соединенными палатками не хватило, и десантники разложили с разрешения Самсонова небольшой костер. Тесно обступи его, скоротали в беседе короткую июньскую ночь. Нам было о чем поговорить: встретились жители двух «земель» — Большой и Малой.

А спозаранку — это было 13 июня — Токарев и Покатило повели нас лесом к своей группе. Самсонов подшил свежий подворотничок и навел блеск на сапоги. Однако он незаметно предупредил десантников: быть начеку, черт, мол, знает, что это за публика!

«Подозрительная публика» радостно встретила нас. Лейтенант Яков Аксеныч Курпоченко, стройный, плечистый, подтянутый командир, одетый как на смотр, с автоматом ППД, пистолетом и даже полевой сумкой с компасом, понравился нам с первого взгляда. Он долго жал нам руки, забрасывал, заикаясь от волнения, вопросами, спрашивал о победе Красной Армии под Москвой, об отношении Большой земли к партизанам, к военнопленным и окруженцам. Тут впервые задумался я — оправдана ли подозрительность к этим людям Самсонова и Щелкунова?

— Мы так все решили,—  сказал за всех Аксеныч,—  ежели и гневается на нас неизвестно за что Родина-мать, все равно мы за нее жизнь отдать обязаны!

Крепкие товарищеские рукопожатия, открытые, честные лица, надежда и радость в глазах... У этих ребят образовалась «интернациональная бригада»: русские — -Токарев из Семипалатинска, Данилов, Кулешов, Орешин из Баку, мариец Емельянов, украинцы Дзюба и Покатило, татарин Жимоединов, белорусы Коршунов и Курпоченко, казахи Нурдим Алихолуб и Копий Уханов, евреи Полевой, Сирота и Парицкий.

Какими глазами смотрели эти бойцы и командиры сорок нерпою года на самсоновский автомат ППШ выпуска сорок второго года!.. Какими глазами смотрели на нас!

Вот это здорово! Десант! И не какой-нибудь, а прямо н I Москвы!

Один только старший политрук Полевой чаще озабоченно хмурился, чем улыбался. Ему, тридцатишестилетнему кадровому военному, совершенно невоенного вида (форма на нем сидела как на корове седло), не очень, кажется, понравилось, что больше половины нашей десантной группы состоит из желторотых юнцов, с сомнением глядел он на наших девчат.

Наш командир это сразу понял и несколькими меткими сломами рассеял сомнения старшего политрука:

Вы не глядите, что они молоды,—  мои ребята взялись за оружие не по призыву военкомата, а по призыву сердца!

Полевой еще заметнее повеселел, узнав от нас, что командир п.много не очень грозного десанта орденоносец, участник зимне го разгрома немцев под Москвой. Лицо у Полевого некрасивое, все в складках и морщинах, темное, с несбриваемой черной щетиной на щеках, а глаза умные, проницательные. С жадным интересом, нетерпеливо слушал он наши рассказы о Большой земле. Кухарченко, сияя орденом, живописал свои подвиги, и по словам его выходило, что он да еще генерал Рокоссовский — главные герои разгрома немцев под Москвой.

— У нас теперь больше людей,—  сказал я Лешке-атаману, чем было у Робина Гуда! У него было вначале всего две дюжины...

Но Лешка-атаман не слыхивал про героя Шервудского леса.

Наши новые знакомые предложили немедленно разбить общий лагерь. Самое удобное место для лагеря, заявил Аксеныч, на Городище.

-Деревня? — удивился Самсонов.

-Да нет, место такое в лесу.

— -Как же! Место нам знакомое,—  улыбнулся Гаврюхин, — Дет двадцать с лишком назад, когда мы на кайзеровских немцев ходили, стоял в

Городище наш Могилевский партизанский отряд!

— Совсем другими глазами посмотрели мы на Гаврюхина, а Надя подтолкнула локтем Щелкунова и съязвила:

— Вот тебе и лаптежники!

До Городища шли точно свадебным шествием, в приподнятом настроении. Кто-то из курпоченковцев даже наигрывал тихонько на неизвестно откуда взявшейся гармошке, а лес кругом замолк, замер, изумленный, испуганный этой дерзостью — переборами партизанской гармони в фашистском тылу.

Городище

— Ну и глухомань! — сказал Кухарченко, ступив на Городище. — Комары нас в этой дыре живьем съедят.

Но после рассказа Аксеныча я увидел Городище совсем другими глазами. Картину дорисовало мое пылкое воображение.

Городище затерялось в стороне от человеческого жилья и больших дорог, в вековой дреме, в самом сердце Хачинского леса. Природа оторочила невысокий холм, увенчанный могучим, в три обхвата дубом, валом непролазных кустарников, сплошным частоколом высокого краснолесья, проложила сквозь спутанные дебри у подножья лесной крепости обмелевший ручей с топкими, неверными берегами. И человек воспользовался этим даром природы: в незапамятные времена насыпал он вал вокруг холма, вырыл ров вокруг. Века почти совсем стерли и вал и ров. Человек приходил и уходил из Городища, оставлял после себя едва заметные следы, уничтожаемые временем, дождем и ветром,—  еле видные в густой траве стежки, полусгнившие колья и рыжий лапник рухнувшего шалаша, обгорелые поленья и черную плешину на месте давно погасшего костра, осыпавшиеся, заросшие чертополохом землянки.

Отголоски тысячи тайн, эхо тысячелетий витали над, спутанными зарослями. Прилесные жители еще помнили экспедицию, которая давным-давно обнаружила здесь кремневые орудия, черепки и другие следы славянского языческого капища...

Многое, верно, повидал, царя над Хачинским лесом, городищенский дуб. Много веков подряд его макушка первой зажигалась, встречая утреннюю зарю, и последней гасла, провожая зарю вечернюю, не раз хлестали по ней молнии.

В древние времена все белорусское Приднепровье было покрыто дремучим лесом, а в урочище на месте Могилева скрывался, по преданию, главарь разбойничьей шайки — грозный атаман по прозвищу Могила — наш предшественник.

Этим краем владели витебские князья, литовские короли, здесь сшибались с литовцами удалые запорожские казаки, Лжедмитрий II зарился с берега Днепра на московский престол. В лесных шалашах православное могилевское братство отправляло службу, запрещенную униатами, колокольным звоном встречали то первых царей Романовых, то поляков. В лосином камзоле въезжал в Могилев рябоватый швед-завоеватель Карл XII, прозванный могилевцами Сатаной — в это нашествие богатый город почти целиком сгорел. В возрожденном Могилеве Екатерина II принимала императора Иосифа II.